Семейщина - Чернев Илья - Страница 38
- Предыдущая
- 38/207
- Следующая
6
Чем дальше подвигалось лето, тем туже жизнь становилась. Дороговизна пошла неслыханная: в войну на всем переплачивали, я тут уж совсем невмоготу, похуже войны, — где раньше пятак, там нынче рублем не обойдешься.
— Дороготня! И где ее, копейку-то, брать? — жаловались никольцы.
— Дивья бы копейку — бумагу, — шелестя крохотными квадратами керенок, подхватывали иные. — Ну и деньги: заплаты… Что на них купишь…
Уж не поедешь, как бывало, в Завод за всячиной, товары в заводских магазинах будто растаяли. Народ перебивался без красного товара, без керосина и спичек. Гвоздей опять же нехватка, а тошнее всего — соли не стало. Без соли не проживешь!
Заводская оседлая мастеровщина, учителя, почтовые чиновники повадились наезжать в деревню: то им мяса, то им хлеба. За муку бумагой нестоящей никольцы получать уже не хотели, — подавай лучше ниток, соли, мыла… Мена пошла в народе.
— Ну и слобода, — чмыхал Дементей Иваныч, — ешь недосоленные щи… Виданное ли дело: мясо без соли… Какая же слобода без соли!
Единственная на деревне добрая лавка у Бутырина, — всего, бывало, вдосталь, — но Бутырин прикрыл торговлю: испуг его перед большевистской властью прошиб. Заколотил он лавку, оголил полки, товар в укромное местечко перетаскал.
— Где что куплять станем? — озабоченно гуторили никольцы. — Не у Зельки же, у того и раньше товару не ахти было.
Зелькой называли они захудалого лавочника Зельмана, одного из бывших кельмановских приказчиков, осевшего в деревне много лет назад.
Из волости, из Хонхолоя, по тому случаю новая бумага пришла — открыть в деревне кооператив. На сходе старики рев подняли:
— Не надо нам ихнего кооперативу! Антихристово наваждение…
А солдаты им в ответ:
— Без соли насидитесь!
— И будем сидеть, анафеме не предадимся. Еретики!
— И хрен с вами: сидите! Одни управимся! Председатель Мартьян еле утишил бурю бранных негодующих криков:
— Управимся, граждане старики… прошу не волноваться! Да только какой вам прибыток: кто пятерку в пай не внесет, тому ни соли, ни гвоздя… ничего, значит. Локти кусать станете…
— Обманете! — уже потише подали голос старики.
— Чтобы обману не было, — предложил Мартьян, — своего поставьте в лавку председателем, не солдата…
Сход разом взорвался. Солдаты-фронтовики дробно ударили в ладоши. Старики заспорили, замахали руками. Тряслись бороды, обращенные друг к дружке… Сход раскалывался.
Лишь к вечеру, когда над Тугнуем пылал розово-медный закат, тугие старики порешили:
— Быть Федору Иванычу главным лавочником.
— Зуда — он в городу бывал, дошлый!
Но тут нежданно всплеснулся чей-то супротивный голос:
— Нашли кого: не за доброе ему перст отгрызли… бог шельму метит!
— Хэка, паря, — вступился за подходящего, ему казалось, кандидата Аноха Кондратьич, — хэка, паря, что вспомянул… ну и злопамятный народ… сколь годов то было…
— И перст-то не отгрызли, — больше, никак, стал, — поддержал смеха ради председатель Мартьян, которому надоела эта ряда с неподатливыми стариками.
Снова тряслись, будто в лихоманке, взлохмаченные, ручьистые бороды:
— Зуда, ему с руки — с начальством обхождение имел, в город наезжал.
— Он те без штанов пустит, будет вам обхождение! — намекнул отец Карпухи Зуя на давние нечистые делишки Зуды.
— Мало ли что, — оборвал батьку Карпуха, — молод был — грешил, теперь не слыхать. Хозяин Зуда. Свой, в кровососах не значится.
Возражавшие постепенно обмякли — и впрямь, худая слава Зуды куда долговечнее его дел. Правый глаз новоявленного кооператора моргал чаще обычного: Зуде оказали-таки честь, отметили миром.
«Не обошлось без Зуды!» — самодовольно думал польщенный Федор Иваныч.
Среди прочих членов правления по настоянию фронтовиков очутился нелюдимый пастух Алдоха. Это имя снова взбаламутило стариков.
— А-а-а! Вот вы кого?.. Богохульника! — брызгая слюной в солдатские обветренные лица, взревели Ипатовы дружки-подголоски.
Однако стоящий поодаль Ипат Ипатыч шепни своим:
— Нужды нет… Кричите за Алдоху. Пущай потешатся напоследях.
Неожиданно для всех уставщик при народе первый протянул Зуде пятерку:
— Пиши и меня…
Как ни надеялся пастырь на чехов, но нехватка соли прижимала и его… «Там либо будет, либо нет, — думал он, — а риск невелик… Кто их знает?»
Уж коли сам Ипат Ипатыч деньгу выложил и, значит, кооператив антихристовым наваждением не признает, — глотку драть супротив никто не станет, значит, так и надо… Быстро собрал Зуда с мужиков паевые, — ох, уж и повертелся же он эти дни! — и снарядился на четырёх подводах в город — прямо по Тугную через Бар.
Из Верхнеудинска он привез всего по малости: соли, спичек, керосину, ниток, ситцу, гвоздей, сахару, мыла… Еще до его возвращения потребиловке отвели пустующую на тракту за мостом большую избу покойного Парамона Ларивоныча, — в кои-то годы держал Парамон в ней заезжую квартиру.
Едва суетливый Зуда с помощью подводчиков растолкал привезенные товары по углам Парамонова обширного дома, — бочки, мешки, нераспакованные ящики загромоздили двери и проходы, — народ хлынул в лавку со всех концов села.
— Завтра! Завтра — я говорю! Ишь ящики не расколочены, по полкам ничего не раскладено, — надрывался Зуда…
Утром, когда Харитон Тряси-рука, самый грамотный из членов правления, примащивался с записной книгой и счетами за прилавком, а у крыльца перед закрюченной дверью гомонили бабы, — в потребиловку заявился с пастухом Алдохой бешеный староста Мартьян. Они оглядели чинно разложенные на свежих досках пестрые ситцы.
— Сельский совет порешил: товар давать в первый черед самым что ни есть беднеющим, — повернулся Мартьян к копошащемуся в уголку Зуде.
— А как же прочие пайщики, ась?! — чуть не закричал Зуда.
— Прочим — что останется, — бешеный староста был невозмутим. — Так, что ли? — повернулся он к Харитону.
Тот кивнул квадратной своей головой.
— С тем и пришли, — подтвердил Алдоха…
Товару было действительно маловато: трудно с товаром в городе, и как ни изворотлив Зуда, большего он не смог добиться.
Мигом оголились полки новой потребиловки, — всё расписали и роздали советчики по захудалым дворам.
Однако и не все: поздно вечером Мартьян Алексеевич заявился в лавку к Зуде и приказал отпустить ему две штуки ситца, десять фунтов сахару, пуд соли и дюжину кусков мыла для особых, как он сказал, надобностей сельсовета. Весь этот товар Мартьян тайком забрал к себе домой.
Прочие, оставшиеся на бобах, пайщики-богатеи, вроде Астахи Кравцова, не давали проходу пришибленному Зуде.
— Я же… я же… не я тут хозяин, — бормотал тот в свое оправдание, дергал плечами и, не останавливаясь под окнами, бежал дальше.
— Упреждали ведь: обманет. И вот…
Добро еще, заступился за обескураженного лавочника перед мужиками Ипат Ипатыч: сумел Зуда сунуть
уставщику втихомолку полкуля соли.
— Не он обманул, не он, — разъяснял пастырь где только мог. — Советчики то устряпали… Алдоху спросите —
на нем новая рубаха.
Скрипели зубами обойденные богатеи.
7
— Видно, самому купцом надо быть, на потребилку эту надежа плоха, — сказал однажды поутру Дементей Иваныч. — Снаряжайся-ка ты Федот за товаришком в Кяхту, к китайцам, как старики наши снаряжалися. Слух идет: на китайской стороне всего полно. Только на границе гляди в оба, как бы не подстрелили.
Дементей Иваныч знал от проезжих людей, что народ всех трактовых деревень начал через границу до китайцев пуще прежнего наведываться, вез оттуда товар белый и цветной, соль и ханшин, что охрана границы снята, — стеречь больше некому, — но ежели изловят случаем красные с китайским товаром — крышка, до нитки отберут. Все это знал Дементей Иваныч и потому отправил в Кяхту не Василия, тяжкодума непрокого (нерасторопный, неповоротливый), а меньшого, Федота, парня смелого, бойкого, ухаря, — этот в беде не потеряется. Препоручил ему батька продать овечьи и козульи сырые кожи да пару пантов в сундучке под сено в ходок положил, — до пантов китайцы страсть как охочи…
- Предыдущая
- 38/207
- Следующая
