Убежище. Дневник в письмах (др.перевод) - Франк Анна - Страница 59
- Предыдущая
- 59/71
- Следующая
Нет, я пойду!
А тем временем «Дюсселова драма» благополучно разрешилась. В субботу вечером за столом он в изящных оборотах нидерландского языка принес свои извинения. Ван Даан тут же их принял. Дюссел, наверно, целый день учил свое выступление наизусть.
Воскресенье, день рождения Дюссела, прошло спокойно. Мы подарили ему бутылку хорошего вина урожая 1919 года, Ван Дааны (которые теперь уже могли сделать ему подарок) – банку пикулей и пачку лезвий для бритвы, Кюглер кувшин лимонада, Мип – книгу, Беп – растение в горшке. Дюссел угостил каждого яйцом.
Милая Китти!
Сначала новости недели. Политика взяла отпуск, ничего, ну решительно ничего не происходит, не о чем и рассказывать. Я мало-помалу тоже поверила в высадку союзников, не могут же они требовать, чтобы русские справлялись в одиночку. Впрочем, сейчас и русские ничего не предпринимают.
Менеер Клейман снова каждое утро приходит в контору. Он принес новую пружину для Петерова дивана, так что Петеру теперь нужно перебирать диван, а ему, естественно, совсем неохота. Клейман принес также кошачий порошок от блох.
Рассказывала ли я тебе, что нашего Моффи больше нет? Он бесследно исчез в прошлый четверг. Наверняка уже в кошачьем раю, какой-нибудь друг животных приготовил из него лакомое блюдо. Возможно, некой девушке, у которой есть деньги, достанется шапка из его шкурки. Петер очень горюет по этому поводу.
Уже две недели по субботам мы едим ленч в полдвенадцатого; до этого времени приходится терпеть, съев утром лишь чашечку каши. А теперь у нас будет такой порядок каждый день, начиная с завтрашнего, таким образом нам удастся сократить одну трапезу. Овощи по-прежнему очень трудно достать, сегодня к обеду был гнилой кочанный салат. Обычный салат, шпинат или кочанный салат, и так день за днем. И к тому же гнилая картошка, сочетание – пальчики оближешь!
У меня уже больше двух месяцев не было месячных, наконец в воскресенье они пришли. Хоть вещь это неприятная и хлопотная, я очень рада, что они не заставили себя ждать дольше.
Как ты, вероятно, догадываешься, здесь у нас часто кто-нибудь в отчаянии вопрошает: «Зачем, ну зачем нужна война, почему люди не могут жить в мире, кому нужно это опустошение?»
Естественный вопрос, но убедительного ответа до сих пор никто не нашел. Ну зачем в Англии строят все более гигантские самолеты, изготовляют все более тяжелые бомбы и, наоборот, хлипкие дешевые дома для послевоенного восстановления? Почему ежедневно на войну тратятся миллионы, а на медицину, на помощь художникам и артистам, на помощь бедным не находится ни гроша? Почему в одних странах люди голодают, а в других гниют лишние продукты? Ну почему люди ведут себя так безрассудно?
Я не думаю, что войны развязывают только сильные мира сего – правители и капиталисты. О нет, маленький человек участвует в этом с неменьшим удовольствием, иначе народы давно уже восстали бы против войны. Ничего не поделаешь, человеку присуща тяга к разрушению, тяга к убийству, ему хочется буйствовать и сеять смерть, и пока все человечество без исключения коренным образом не изменится, будут свирепствовать эти войны, и снова и снова будет сметаться с лица земли и уничтожаться все, что построено и выращено или выросло само, чтобы потом опять все началось сначала.
Я часто бываю в унынии, но никогда – в отчаянии, на то, что мы прячемся, я смотрю как на опасное приключение, романтичное и интересное. Наши лишения я рассматриваю как развлечение. Ведь я намереваюсь жить не так, как другие девочки, а в будущем не так, как обычные домашние хозяйки. Наше заточение в Убежище – хорошее начало интересной жизни, и поэтому, только поэтому я должна в самые опасные минуты смеяться над комичной ситуацией.
Я молода, и многие мои качества еще не раскрылись, я молодая и сильная и переживаю великое приключение, я нахожусь в самом его центре, и не мне целыми днями ныть, что, ах, мол, я лишена удовольствий! От природы мне многое дано: у меня счастливый характер, я жизнерадостная и сильная. Я чувствую, как с каждым днем созревает моя душа, как близится освобождение, как прекрасна природа, какие хорошие люди меня окружают, как интересно, как забавно это приключение. Отчего же мне приходить в отчаяние?
Дорогая Китти!
Папа мною недоволен, он думал, что после нашего разговора в воскресенье я по собственному почину перестану каждый вечер ходить наверх. Он сказал, чтобы я больше не смела ходить «обжиматься». Это слово больно резануло меня, и так уж весь разговор был мне неприятен, зачем же ему понадобилось делать его еще неприятнее? Сегодня я с ним поговорю. Марго дала мне добрые советы, вот примерно что я напишу:
«Папа, мне кажется, ты ждешь от меня объяснения, и вот я тебе его даю. Ты разочаровался во мне, ты ожидал от меня больше сдержанности, наверно, ты хочешь видеть меня такой, какой подобает быть четырнадцатилетней девочке, но в этом ты ошибся!
С тех пор как мы очутились здесь, с июля 1942 года и вплоть до последних недель, мне приходилось очень нелегко. Если бы ты знал, сколько вечеров я проплакала, в каком я была отчаянии, какой несчастной и одинокой я себя чувствовала, тебе, наверно, было бы понятно, почему меня так тянет пойти наверх. Не день и не два шла во мне внутренняя работа, которая привела в конце концов к тому, что я могу жить совсем без матери и вообще без чьей бы то ни было поддержки; та самостоятельность, к которой я пришла теперь, стоила мне очень много борьбы и слез. Можешь смеяться, можешь не верить, мне это безразлично, но я знаю, что я отдельный человек, что я сама по себе, и не чувствую ни на грош ответственности перед родителями. Я рассказала тебе про нас с Петером, чтобы ты не считал, что я делаю все это исподтишка, но за свои поступки я отвечаю только перед самой собой.
Когда мне было трудно, вы – ты тоже – закрывали глаза и затыкали уши, ты мне не помог, наоборот, меня только одергивали, чтобы я не шумела. Я шумела лишь для того, чтобы не чувствовать себя беспрестанно несчастной, я дерзила, чтобы хоть на время заглушить внутренний голос. Полтора года, ежедневно и ежечасно, я разыгрывала спектакль, не жаловалась, никогда не выходила из роли, нет, ничего такого не было и в помине, ну а теперь моя борьба закончена. Я победила. Я самостоятельна телом и душой, мне больше не нужна мама, во всей этой борьбе я обрела силу.
И теперь, когда я выплыла, когда я знаю, что одержала победу, я и дальше пойду своим путем одна, пойду тем путем, который сама выбрала. Не считай меня четырнадцатилетней, мои невзгоды сделали меня старше; я не раскаюсь в своих поступках, я буду делать то, что сама считаю правильным.
Ты не можешь добром добиться, чтобы я не ходила наверх, или ты мне категорически запрещаешь все, или ты мне полностью доверяешь, и если так, оставь меня в покое!»
Милая Китти!
Вчера перед едой я сунула свое письмо папе в карман; как мне потом сказала Марго, он, прочитав его, весь вечер был сам не свой (я-то наверху мыла посуду). Бедный Пим, я могла бы предвидеть, каково будет действие моего послания. Он ведь такой уязвимый! Петеру я сразу сказала, чтобы он меня больше ни о чем не спрашивал и ничего не говорил. Пим пока ничего не сказал мне о письме, может быть, все еще впереди?
У нас жизнь идет помаленьку. Ян, Кюглер и Клейман рассказывают совершенно невероятные вещи о ценах и людях: 250 граммов чая стоят 350 гульденов, 250 граммов кофе 80 гульденов, масло – 35 гульденов фунт, одно яйцо – 1,45 гульдена. Болгарский табак продают по 14 гульденов за унцию! Все торгуют из-под полы, каждый мальчишка-рассыльный предлагает какой-нибудь товар. Рассыльный нашего булочника принес нам штопальные нитки, 90 центов крошечный моток, молочник достает «левые» продовольственные карточки, в похоронном бюро торгуют сыром. Грабежи, убийства и кражи происходят ежедневно, полицейские и ночные сторожа занимаются этим так же, как и настоящие воры, каждый хочет набить чем-нибудь живот, а поскольку зарплата заморожена, людям приходится заниматься мошенничеством. Полиция по делам несовершеннолетних непрерывно занята розыском, каждый день пропадают девочки пятнадцати, шестнадцати, семнадцати лет и старше.
- Предыдущая
- 59/71
- Следующая
