Разрыв-трава - Калашников Исай Калистратович - Страница 64

• Предыдущая
• 64/127
• Следующая

— Давно… здесь?

И снова боль прострелила голову, снялся с места потолок… Игнат успел только услышать: «Двенадцать дней», а на удивление уже не осталось времени.

К нему долго никого не пускали. Просыпаясь, он осторожно открывал глаза, со страхом смотрел на потолок. Вращался он все реже и реже. Не напрягая голоса, уже мог произнести несколько слов, слегка поворачивать голову. Стал чувствовать боль в правом плече, закованном в гипс. Доктор, появляясь в палате, радостно улыбался, хвалил отменный организм Игната, но на просьбу пропустить кого-нибудь из своих отвечал отказом:

— Увидитесь еще!

За окном несколько раз падал снег. Сторожиха вечерами приносила в палату огромную охапку сухих поленьев, стараясь не шуметь, затапливала печь. В трубе «голландки» на разные голоса гудело пламя, поленья потрескивали, красный свет, пробиваясь сквозь дырочки в чугунной дверце, плескался на белой стене у подоконника. Игнат вспоминал другой огонь, ярко вспыхнувший в темноте ночи, человека на заборе, лохматого, с длинными руками. Сгорел или нет амбар? Там же почти весь колхозный хлеб… Спрашивал об этом у доктора, но тот махал руками.

— Не думайте ни о чем таком! Запрещаю! Вам надо думать о приятном. Вспоминайте что-нибудь хорошее, веселое.

Да, лучше, конечно, вспоминать что-то хорошее. Что было хорошего в его жизни? Почти ничего. Даже в детстве. Едва научился

держаться верхом на коне, отец заставил боронить, возить копны на сенокосе, а наступит зима и вовсе одна маета. Утром чуть

свет беги задавать корм скотине, позавтракал чисти стайки, пообедал пили дрова, поужинал становись на колени и бей начала, молись милостивому заступнику сирых и убогих. Чуть что не так, отец без разговоров ремнем по спине. Нет, мало хорошего было в детстве. А позднее? И вовсе вспомнить нечего. Теперь при колхозной жизни хоть детишкам будет какое-то послабление… Только бы ладно все шло. Остался ли хлеб целым? Какое горе ляжет на всю деревню, если амбары сгорели. Во время утреннего обхода доктор спросил:

— Боли вас не беспокоят?

— Нет.

— Я к вам пропущу двух товарищей. Но не надолго. Постарайтесь на их вопросы отвечать кратко.

В палату вошел Стефан Белозеров и с ним рыжий, как огонь, молодой парень.

— Ты прости, Назарыч, что тревожим… — Белозеров сел на стул, виновато, с состраданием вглядываясь в лицо Игната. — Товарищ следователь. Ты узнал, кто тебя… ну это вот самое?

— Амбар сгорел?

— Нет, отстояли. Одна стена чуть обгорела… Успели… Игнат закрыл глаза, улыбнулся, почувствовав огромное душевное облегчение.

— Вы узнали того, кто поджег амбары и покушался на вашу жизнь? — Рыжий следователь, положив бумагу на подоконник, приготовился писать.

— Темно было…

— Но огонь уже горел?

— Горел.

— А вас нашли в шести метрах от огня. Следовательно, при свете пожара вы вполне могли разглядеть врага! — словно упрекая Игната, сказал следователь.

— Мог бы, а не разглядел.

— Но вы видели поджигателя?

— Видел.

— Один был?

— Одного видел.

— В чем он был одет? Молод, стар? Высокий, низкий? Есть ли особые приметы?

— Говорю: темно было.

— А огонь?

— Что огонь? Огня было как раз столько, чтобы отличить человека от столба.

— На вас была изорвана одежда. Судя по этому, вы боролись с преступником? Да?

— Было.

— Не запомнили ли вы каких-то слов или хотя бы голос?

— Он не подавал голоса.

— Не нанесли ли вы ему какое-нибудь увечье оцарапали, ушибли?

— Да нет, не сумел.

— Жаль! — рыжий спрятал бумагу и карандаш. — А мы на вас так надеялись!

Белозеров пожал левую, здоровую, руку Игната.

— Поправляйся. Доктор говорит, скоро на ноги встанешь. Что тебе нужно для подкрепления здоровья? Ты говори, колхоз ничего не пожалеет. Надо будет, в город пошлем человека, закупим…

— Мне хватает казенного харча. Спасибо. Скажи доктору, чтобы моих допускали. Максюхе передай: пусть парнишку своего захватит, когда поедет.

— Холодно, Назарыч. Замерзнет мальчишка.

Игнат взглянул на окно, на поленницу дров, придавленную снегом.

— И то… Тогда не говори… Животноводом кого назначили?

— Максима.

— Его все ж таки… Лучше бы Корнюшку, он здоровый.

— Отказался.

— Ну да, он не пойдет… Стефан Иваныч, там Настя… Ну, Лазаря сестра… — Игнат хотел попросить, чтобы ее, если она соберется его навестить, не задерживали бы и коня съездить в район дали, но постеснялся и сказал другое: — Одна она… Таким помогать надо. На то колхоз…

Очень хотелось с Белозеровым потолковать о разных деревенских делах и новостях, но за спиной Стефана Иваныча нетерпеливо перебирал ногами, обутыми в сапоги на подковах; следователь, утративший всякий интерес к Игнату, и он сказал:

— Идите же… Ты в районе, Стефан Иваныч, бываешь часто. Забегай…

Игнат никак не мог решить, ладно ли сделал, не рассказав всего следователю. А вдруг да выйдет то же самое, что было с Сохатым? За все, что успеет натворить озлобленный человек, придется отвечать перед своей совестью, перед теми, кому принесет он несчастье, и никакое раскаяние не искупит тогда вины…

Думая так, Игнат готов был позвать доктора или сестру, попросить, чтобы они прислали следователя, но каждый раз его останавливало одно что, если ошибся? Ведь в таком случае все, что он скажет, будет злостным наветом, чужая вина ляжет на человека, который, может статься, даже и не помышлял ни о чем подобном.

С нетерпением ждал Максима. Правда, Игнат был не совсем уверен, надо ли вовлекать в это дело брата. Без того он весь издерган. А главное, легко ли Максиму решить, где находится истина, попробуй реши, если своими глазами ничего не видел, будет парень зря мучить свою совесть.

Максим приехал вместе с Корнюхой. Привезли ему по узлу всяких сладостей, кучу поклонов и приветов. Они не охали и не ахали над ним, и это было Игнату приятно, и было радостно видеть их, словно встретился после долгой-долгой разлуки. Максим, посмеиваясь, рассказывал о проказах хулиганистого Митьки. Игнат тоже тихо смеялся, но за всем этим, за радостью и смехом, стояло беспокойное сказать или не сказать?

Зашла молодая строгая сестра.

— Время, товарищи, вышло.

— Сейчас… сказал Корнюха. Иди… Кто тебя зашиб, братка? Ты скажи… Любому голову скручу. Еще не было того, чтобы нашу родову забижали.

Корнюха стоял в ногах у Игната, навалившись грудью на спинку кровати. Поперек переносья жесткой зарубиной легла морщина. Ох и тошно будет тому, кто пересечет Корнюхе дорогу, он и верно любому голову оторвет… Максим сворачивал папироску и исподлобья, выжидательно смотрел па Игната. Сказать или не сказать? Нет, ничего пока не надо говорить, тем более при Корнюхе.

На другой день приехала Настя. Тихо приоткрыв дверь, вошла в палату, глянула на него и в испуге округлила глаза.

— Какой же ты худой и страшный, Игнат! — она наклонилась над ним, холодной рукой убрала со лба волосы, поправила одеяло. — А Максимка врал: ничего.

— Ничего и есть. Теперь-то я очухался.

— Мы были, когда ты в беспамятстве лежал… Она взяла его за руку, ласково погладила. Господи, ногти-то отрастил! Пойду, ножницы попрошу.

— Не надо, Настюха. Сиди. Нет, надо. Я же за тобой глядеть приехала. Буду жить, пока не подымешься.

— Выдумывай! Так тебе и разрешили…

— Уже разрешили. Стишка обо всем договорился. Вызвал меня и сказал: тебе от колхоза задание.

— Не надо мне ничего такого! Не хочу я, Настюха.

Он и в самом деле не хотел, чтобы Настя возилась с ним, слабым, беспомощным, нет, никак не должна она видеть его таким. А Белозеров-то… Вот и возьми его за рубль двадцать…

Настя принесла ножницы, остригла ногти, выпросила еще одну подушку и приподняла изголовье.

— Так удобнее тебе будет, — уверенно сказала она. — Не больно? — И верно, лежать на высоком изголовье было удобнее, легче.

— Спасибо, Настенька. А все-таки ты отправляйся домой. Кто за твоим домом смотреть будет?

• Предыдущая
• 64/127
• Следующая