Разрыв-трава - Калашников Исай Калистратович - Страница 56

• Предыдущая
• 56/127
• Следующая

— Ноги грел? Будем стройка глядеть. Молодуха с нами ходи.

— Что я там не видела, на вашей стройке?

— Дом смотреть будешь, своим сказать будешь: такой делай, — посмеивался Бато, будто не замечая враждебных взглядов Елены. — Ходи, молодуха. Свой мужика гляди. Золотой голова, золотой рука такой молодец человек.

Вышли. Бато шагал быстро. Максим, хромая, едва поспевал, за ним. Елена тащилась сзади, путаясь в длинном сарафане, и все гудела, гудела:

— В работники нанялся. Дома делать нечего, беспутному. Весь снег вокруг зданий был завален корьем, щепой; возле штабеля круглого леса догорал огонь, дым, прижатый морозом к земле, стекал с косогора и синей полосой стлался по степи; на солнце холодно взблескивали топоры плотников, где-то наверху, на потолке Народного дома равномерно ширкала пила. Лучку нашли внутри Народного дома. Он размечал проемы окон под окосячку. Увидев Еленку, сунул карандаш за ухо, положил брусок уровня на верстак.

— Прибежала-таки?

— Идите к огню. Там говорить веселее, — Бато подгреб ногой сухие щепки. — Бери, Лучка, грей молодуха.

— И так, кажись, жарко будет, — сказал Лучка, но щепки взял, поплел к огню.

Максим остался с Бато, но Лучка оглянулся, позвал его.

— Ты, шурин, коли что, нас разнимать будешь. Лучка сел на бревна, снизу вверх глянул на жену. — Ну, чего сюда нарисовалась?

— Это я ее привез. Максим пошевелил щепки, дунул на горячие угли, и пламя, вспорхнув, лизнуло кудри стружек, разгорелось. — Домой тебе надо, Лучка.

— А зачем?

— Постыдился бы говорить такие слова, изгальщик! — злым шепотом сказала Елена. — Смотри, отощал весь, обтрепался. Они тебя, дурачка, приласкали, а ты и рад бревна ворочать.

— Короткий ум у тебя, Елена. Там, где мера верста, с вершком лезешь…

— Поспорите дома, — вмешался Максим. — Ты, Лучка, кажется, забыл, что колхозником числишься.

— Я Белозерову сказал, что уйду из его колхоза.

— Колхоз, между прочим, не Стишкин, наш.

— Это ты так думаешь. А на деле колхозом Стишка, как собственным хозяйством, правит. Посмотри, у Батохи все по-другому. Вот переселюсь сюда…

Подошел Бато, сел на корточки перед огнем, протянул к нему смуглые, обветренные руки.

— Разговор был? Чашка чай пить надо.

— Бато, я отсюда в город еду. Так ты, может, отвезешь Лучку и Елену в Тайшиху?

— Можно. Завтра район еду. С собой брать буду. Город зачем едешь?

— К секретарю обкома Ербанову. Не знаю, будет ли толк какой.

— Тебе какой толк надо? Я два раза ходил. Породистых коров коммуны расхватали ходил, партии гоняли, ходил. И он сюда ходил, совет давал. Строить так он говорил.

— Зачем в город? — спросил Лучка. — За Лифера Ивановича хлопотать. И тебя отпустили?

— Отпустили за покупками.

— Пошли чай пить.

Бато повел их вниз, к улусу. Лучка, шагая рядом с Максимом, задумчиво сказал:

— Я ведь серьезно, чтобы сюда перебраться. Как смотришь? Чую, не даст Белозеров садами заниматься.

— Если будешь таким куражливым не даст. Мой совет — поезжай домой. Вот вернусь из города, понятно будет, что к чему клонится.

Жил Бато в деревянной шестиугольной юрте. Маленькие, промерзшие окна плохо пропускали свет, в юрте стоял полумрак. Жена Бато, низенькая, скуластая женщина в халате и шапочке с кистью на острой верхушке, хлопотала у печки. Она что-то спросила у Бато, приветливо улыбнулась, взяла у Елены курмушку, повесила на деревянный колышек.

— Отсталый моя баба. Совсем толмач по-русски нету, — весело сказал Бато.

На стол, застланный новой клеенкой, женщина поставила фаянсовые чашки, налила в них тарак (Тарак — молочный продукт). Бато вытащил откуда-то большую бутыль с мутноватой жидкостью.

— Тарасун (Молочное вино) пить будем, мало-мало архидачить (пьянствовать, гулять) будем, — засмеялся.

Елена сидела за столом с застывшим лицом. Понюхав стакан с вином, она брезгливо дернула губами, оглянулась, явно намереваясь выплеснуть напиток. Лучка сжал ей локоть, тихо предупредил:

— Только попробуй! Разморденю!

Зажмурив глаза, содрогаясь, Елена выпила вино, вылупила глаза, открытым ртом стала хватать воздух. Бато перегнулся через стол, участливо спросил:

— Крепко?

Жена Бато подала ей тарелку с молочными пенками.

— Это ешь. Это сладко, — сказал Бато.

Косясь на Лучку, чуть не плача, Елена взяла двумя пальцами кусочек ароматной, вкусной пенки, откусила раз, положила, потом взяла снова и стала молча, сосредоточенно есть. От вина у нее маковым цветом вспыхнули щеки, заблестели глаза. А жена Бато, поставив на стол деревянную чашку с горячей бараниной, выбрала кусок получше и положила перед ней.

— Спасибо, — сказала Елена.

— Вкусная еда у вас, — похвалил Лучка. — Моя баба даже стесняться позабыла, прикончила все пенки.

— Перестань! — попросил его Максим.

— Пусть она поймет… Бато ко мне зашел, несчастную бутылку пожалела, стакан чаю не налила. А сама ест и пьет.

— Ай-ай! — с укоризной глянул на Лучку Бато. — Тебе такой слово говорить можно ли?

— Все, молчу!

После обеда Бато повел Максима показывать хозяйство, уговорил съездить на заимку, на ту самую, где когда-то хозяйствовал Корнюха. Максим не пожалел, что задержался в улусе. Лучка был прав, когда говорил, что дела у Батохи ведутся по-другому. Здесь все делалось основательно, надолго, начиная со строительства, кончая бережным уходом за небольшим стадом породистых коров, которые должны в недалеком будущем вытеснить низкорослых, малоудойных забайкальских коровенок.

За породистым стадом ухаживала вместе с другими женщинами и сестра Бато, Дарима. Максим ее не видел с тех пор, как уехал с заимки, и узнал не сразу. Когда-то пугливая, как дикая коза, она сама подошла к Максиму, протянула руку. Он смотрел на нее и думал, что не зря младший шурин по ней с ума сходит. Красивая деваха. Тонкая, гибкая, как молодая елочка. Взгляд хороший. Открытый, веселый, с искорками смеха в зрачках черных, как спелая черемуха, глаз. Легко представить ее в седле среди весенней степи, щурящуюся от половодья света, и дома за будничной работой, и за праздничным столом, такие люди, как она, везде на своем месте, и всем рядом с ними хорошо, радостно.

— Ты бы к нам приезжала. Татьянка рада будет. Помнишь Татьяну?

— Помню. Некогда в гости ездить. Работы много. «Эх, черт, неужели у вас с Федосом не сладится!»…Снова скрипит снег под железными подрезами. Скрылся в морозном тумане улус с его шестиугольными юртами и новой конторой, а Максим все думает о Батохе. Ловок мужик. С виду простоват, и грамотешки мало совсем, а как развернулся! Вот бы Павлу Александровичу при его грамоте Батохину смекалистость. Охаивать Рымарева, понятно, рано и навряд ли справедливо. Крестьянское хозяйство вести не чубом трясти, тем более хозяйство артели, где все внове. У Рымарева своя хорошая сторона есть аккуратность. Подсчитать, высчитать ему раз плюнуть. Другое дело привычки к самостоятельности нету. Раньше прикажет ему купец: продай продал, прикажет: купи купил. Все с чужого слова. И на председательском месте он пока работает, как приказчик…

В городе Максим не был давно, и ему в глаза сразу бросились многие перемены. Появились новые кирпичные дома в два и три этажа, чище, многолюднее стали улицы, по мостовым в обгон повозок, саней то и дело бегут машины, и прохожие не обращают внимания: привыкли. На видных местах афиши и объявления. В театре идет спектакль «Бронепоезд 14–69», в Доме крестьянина дает концерт заезжий скрипач-виртуоз Леонид Шевчук, в Союзкино можно посмотреть драму в восьми частях, главные роли исполняют Дуглас Фербенкс и Пола Негри. Называется драма «Три мушкетера».

«Кто такие мушкетеры»?

Максиму надо пересечь улицу и войти в каменное здание обкома. Но он стоит, глазеет на огромные буквы афиши, думает о своем. Плохо будет, если разговор с секретарем получится не таким, какого он ждет. Не только судьба Лифера Ивановича должна решиться, но и что-то очень важное для него самого.

• Предыдущая
• 56/127
• Следующая