Питомка Лейла - Григорьев Сергей Тимофеевич - Страница 7

• Предыдущая
• 7/23
• Следующая

О Лейле не было никаких слухов. Ко дню отъезда ее еще не успели или не хотели разыскать. Из расспросов Ипат убедился, что Лейла пропала при помощи третьего комиссионера, поручика Друцкого. Сам генерал Хрущов был очень озабочен пропажей Лейлы и утешал Ипата:

— Поверь мне, любезный, что твоя прелестная хозяйка будет у нас в руках!

Слушая генерала и глядя, как он загребает своими сильными с виду руками, растопырив длинные пухлые пальцы, Ипат не знал, надо ли ему радоваться обещанию генерала.

Среди питомцев случай с Лейлой и несчастие Ипата сделались, конечно, тотчас известны. Хозяйки получила лакомый предмет для пересудов. Одни смеялись над неудачливым вдовцом из-под венца, другие жалели Ипата. Многие из хозяев получили неказистых жен — совестливым питомцам казалось нелегко выбирать жену, словно корову на базаре, этим и достался обор: у того хозяйка щербовата, у этого кособока, — под конец сватовства опекуну прискучило разбираться, приходилось пары сводить прямо силой. Иного парня надзиратели гнали к опекунскому столу пинками, а невесту надзирательницы тащили за руки.

Не один хозяин и не одна хозяйка, наверное, мечтали в поезде о побеге, окрыленные удачей Лейлы. Бдительная стража пресекала попытки побегов, а денег, чтобы подкупить сторожей, как то сделал поручик Друцкой, у питомцев не было. Поезд новых поселенцев прибыл в полном составе, не потеряв даже ни одного малолетка…

В Горянове питомцев ввели в еще недостроенные новые дома, построенные по образцу аракчеевских военных поселений. На каждый дом было отведено по четыре десятины[3] земли в каждом поле, т. е. по двенадцати десятин на хозяйство; каждому хозяину было дано по четыре коровы, по десятку овец и к ним одиннадцатый баран, по десятку кур и к ним одиннадцатый петух; к лошадям была выдана упряжь — рабочая и праздничная, была и телега, и дровни, и летняя таратайка, и зимние легкие санки, была и соха и борона, и по два кнута — один простой, другой с кисточкой, заступы, топоры и пилы, буравчики, в домах вся утварь к приезду хозяек — ведра, горшки, ухваты, лохани, подойники; около рукомойника в каждом доме было привешено зеркальце, а на полочке лежало по куску мыла и частый и редкий гребешок…

Те из новых хозяек, что работали раньше в московских свететках и ткали миткаль для московских фабрикантов, обрадовались, увидев в новых избах кросны и прялки, а многие из новопоселянок и не знали, из чего прядут и из чего сделана ткань их одежд. Товарищи и товарки имели понятие о сельском хозяйстве и знали, как растет хлеб, а хозяева и хозяйки большей частью знали только покупной хлеб из московских булочных, кондитерских и пекарен.

Поля питомцев были заранее засеяны барскими, а теперь опекунскими мужиками, их звали в отличие от новых поселенцев «старожилами». А до сбора нового хлеба на каждый питомский дом выдавали в месяц по два пуда ржаной муки, по десяти фунтов гречневой или ячневой крупы; кроме того, на каждого человека из новопоселенцев полагалось временно, до уборки хлеба, в день по фунту говядины и столько же масла.

В Горянове было устроено свое особое управление: управляющий, счетовод, казначей, письмоводитель, писаря, доктор, фельдшера, полицейский пристав, полицейские сторожа, брандмейстер и пожарные… Управление разместилось в обширной барской усадьбе. Оно подчинялось только опекунскому совету. Местным властям было оставлено только содействовать распоряжениям горяновского управления и приводить их в исполнение. Получалось как бы царство в русском царстве. Царьком в горяновском царстве воссел генерал Хрущов.

Все было предусмотрено заранее при сочинении проекта нового поселения, кроме одной маленькой подробности, которая обнаружилась в первый же день, когда пришлось выгонять скотину на луг.

Во Владимирской губернии были наняты для юных счастливых новопоселян пастух, трубач и к нему два подпаска — один с басом, а второй с подбаском. Получилось пастушье трио трубачей. Был ли у пастухов с кем-либо из новопоселенцев или старожилов сговор — неизвестно. Пастухи в урочный день и час вышли на заре за деревню на горку и заиграли. Играли они чудесно. Сам генерал Хрущов в шлафроке вышел в столь ранний час на балкон управительского дома и слушал пастушью музыку, проливая чувствительные слезы. Коровы с ласковым и радостным мычанием стекались со всех сторон на зов пастушеского трио.

Кончив трубить, пастух оглядел стадо и спросит:

— А где же бык?

Поднялся шум. Какое же стадо без быка? Питомки загалдели, к ним присоединились питомцы; коровы в недоумении мычали. Генерал Хрущов, обеспокоенный, послал узнать причину шума. Тогда и пастухи, и стадо, и толпа питомок — все направились к балкону. Тут произошло краткое объяснение; одна из питомок, скрываясь среди подруг, крикнула:

— Да глядите, милые девушки, он сам-то, как бык. Возьмем-ка его за быка в наше стадо!..

В толпе пронесся ропот смеха. Разгневанный генерал и в самом деле был похож на быка. Свирепо нагнув налитую кровью шею, выкатив большие глаза, он скреб ногами, глядя с балкона на дерзкую толпу веселых москвичей. Едва справляясь с гневом, генерал выкрикнул:

— Бык вам будет!.. А тебя!.. — с угрозой закончил генерал, простирая руку в сторону, откуда выкрикнула свои дерзкие слова насмешница…

Генерал (выполнил свое обещание. Вскоре привели в Горяново для питомского стада быка. Это был красавец швиц с короткими рогами, расставленными в стороны, с седою полосой по всему хребту и статными ногами. Хозяйки и товарки остались довольны мирским быком; подпуская быка к стаду, женщины свили быку венок из полевых цветов; быка прозвали Генералом, а управителя с того же дня новопоселенцы между собою стали — и так навсегда — звать Быком.

В те годы цыгане вошли в большую моду. У богатых московских кутил сделалось обычаем заканчивать беспутное провождение времени ночными поездками в цыганские таборы. Надо заметить, что от слова «табор» осталось одно только название: цыгане и лето и зиму ютились артелями не в изодранных шатрах, а в домах по окраинам Москвы, оставив кочевую жизнь более бедным сородичам своим. Цыганские таборы соперничали между собой хоровыми песнями, пляской, игрой на скрипке, цымбалах и волынке; вскоре, впрочем, все эти инструменты, принесенные из Унгарии, уступили в цыганских хорах место жаркому стрекотанью гитар. Особенно же цыганские хоры соперничали плясуньями. Сходить с ума по какой-нибудь Стеше или Маше сделалось среди богатой молодежи той поры обязательным для всякого денди, как тогда называли праздных франтов. В цыганских таборах прокучивались целые состояния, цыганских певиц и танцорок осыпали драгоценностями. Особенным пристрастием к цыганам отличалась гвардейская офицерская молодежь.

Друцкой, скрыв Лейлу в цыганском таборе, не забыл ее. Выйдя из-под ареста и получив предписание вернуться в полк, Друцкой перед отъездом в Петербург заехал в табор. К удивлению Друцкого, Андрей, глава артели, сказал ему, что Лейлы нет.

— Что-ж ты не уберег ее? Она сбежала?

— Нет, рая[4], — ответил, усмехаясь, цыган, — только Лейлы больше нет…

Догадавшись, Друцкой спросил:

— Она переменила имя?

— Да. Лейлы нет, а существует даде[5] Аршлания…

— Позови ее сейчас.

— Это я могу сделать, если только разрешит ямвата[6] Мариула…

• Предыдущая
• 7/23
• Следующая