Новая Элоиза, или Письма двух любовников (СИ) - Руссо Жан-Жак - Страница 14
- Предыдущая
- 14/23
- Следующая
Обожай Превечного, мой достойный и мудрый друг; одним дуновением ты разрушишь сии мечты рассудка, которые имеют только тщетной вид, и убегают как тень от непоколебимой истинны. Ничто иначе не существует, как чрез того, который пребывает. Он дает цель правосудию, основание добродетели, цену сей краткой жизни, по воле его употребленной; он не престает гласить виновным, что тайные их злодеяния видимы, и вещает забвенному праведнику: добродетели твои имеют свидетеля; он-то, его-то неизменяемое существо есть истинный образец совершенств, которых в себе мы носим образ. Тщетно наши страсти обезображивают оной, все черты его с бесконечным Существом соединенные представляются всегда рассудку, и служат ему к восстановлению того, что обман и заблуждение в нем повредили. Сии различия мне кажутся не трудны; и довольно обыкновенного смысла, чтоб их найти. Все то, чего не можно отделишь от понятия о сем существе, есть Бог; а все прочее человеческое дело. Рассуждение о сем Божественном образце очищает и возносит душу, научает презирать низкие склонности, и превозмогать гнусные их влечения. Сердце, проницаемое сими высочайшими истинами, удаляется малых страстей человеческих; сие бесконечное величество отвращает от их гордости; сладость богомыслия отвлекает от земных желаний; и хотя бы неизмеримое бытие, о котором оно размышляет, не существовало, то и тогда бы еще полезно было непрестанно оным заниматься, чтоб чрез то более обладать собою, и быть сильнее, счастливее и благоразумнее.
Сыщешь ли ты чувствительной пример в ложных умствованиях рассудка, которой не опирается ни на что, кроме самого себя? Рассмотрим беспристрастно рассуждения твоих философов, достойных защитников порока, кои всегда прельщали только развращенные сердца. Не должно ли сказать, что нападая прямо на самые святые и торжественные обязательства, сии опасные толкователи вознамерились уничтожить вдруг все человеческое общество, основанное на верности договоров? Но рассмотри, каким образом извиняют они тайное прелюбодеяние. Оно, по их мнению, не причиняет никакого зла, даже супругу, которой о том не знает: как будто они могут быть уверены, что он и никогда знать не будет; как будто довольно уполномочить клятвопреступление и неверность, когда они не вредят другим; и как будто мало, чтоб возненавидеть преступление за зло, причиняемое от него тем, кои в оное впадают. Что же, когда не зло нарушить совесть, уничтожить совершенно силу клятвы и обязательств самых непоколебимых? Не зло ли, принудить себя сделаться лжецом и обманщиком? Не зло ли, заключать такие узы, которые принуждают желать ближнему зла и смерти? смерти даже тому, которого должно любить и с которым жить клялись? Не зло ли такое состояние, которое тысячу других преступлений всегда производит? Если б самое добро причиняло столько бедствий, то чрез сие одно злом бы уже стало.
Думает ли быть один из двух невинен, по тому что он со своей стороны свободен, и не изменяет никому в верности? Он обманывается прегрубо. Не только частная польза супругов, но всеобщая нужда всех людей того требует, чтоб чистота браков не нарушалась. Всякой раз, когда два супруга торжественно соединяются, входит тут мысленное обязательство от всего человеческого рода, о почтении сего священного узла, и уважении в них супружеского союза; что, мне кажется, весьма сильная причина против тайных браков, кои, не имев никакого знака сего союза, подвергают прелюбодеянию невинные сердца. Публика некоторым образом порукою такого договора, происходящего в ее присутствии; и можно сказать, что честь целомудренной женщины находится в особливом покровительстве всех добродетельных людей. И так, кто смеет развращать ее, тот грешит, во-первых тем, что заставляет ее грешить, и что всегда разделяются преступления, к коим приводят: сверх того он грешит еще точно сам собою, по тому что нарушает публичное и священное супружеское обязательство, без коего ничто не может пребывать в надлежащем порядке дел человеческих.
Тайное преступление, говорят они, никакого зла никому ни причиняет. Ежели сии философы верят бытию Бога и бессмертию души, то могут ли они называть тайным такое преступление, которое имеет свидетелем первого оскорбляемого и единого праведного Судью? Странная тайна, которую можно скрыть от всех глаз, кроме того, от которого скрывать ее всего нужнее! Хотя бы они не признавали и присутствия Божества, однако ж как они смеют утверждать, что сии беспорядки никому зла не причиняют? Как могут они думать, что все равно отцу иметь наследников не своей крови быть обремененную большим числом детей, нежели сколько бы он мог их иметь, и видеть себя принужденным разделять свое имение залогам своего бесславия, не чувствуя к ним родительской горячности? Положим, что сии толкователи Материалисты, тогда еще сильнее можно противоположить им сладкой голос природы, которой спорит во внутренности всех сердец против гордой философии, и коего не опровергали никогда справедливыми доказательствами. И так, ежели одно только тело производит мысль, и чувствования единственно зависят от органов, то два бытия рожденные от одной крови, не должны ли иметь между собой теснейшие сношения, сильнейшие чувства друг к другу, и сходствовать душой, как лицом; а то несильная ли причина к взаимной привязанности?
Не уже ли не делает то никакого зла, по твоему мнению, чтоб уничтожать или возмущать сей естественный союз чужою кровью, и повреждать в самом начале взаимную склонность, которая должна соединять всех членов семейства? Найдется ли на свете честный человек, которой бы без ужаса мог переменить ребенка другим у кормилицы? А меньше ли преступление переменить его в недрах матери?
Когда я рассматриваю свой пол в особенности, то сколько бед примечаю в сем беспорядке, которой, по их мнению, никакого вреда не производит! Не довольно ли и того уже, что посрамление виновной женщины, у которой лишение чести отнимает скоро и все прочие добродетели, послужит явным знаком, для нежного супруга, непозволенного согласия, которое хотят оправдать тайною? Не несчастие ли не быть больше любимым от жены своей? Что может она сделать хитрыми своими стараниями, как только более докажет свое непостоянство? Возможно ль обмануть взор любви притворными ласками? Какая казнь чувствовать, что рука любезного предмета нас объемлет, а сердце отвергает? Положим, чтоб счастье вспомоществовало благоразумию, которое оно так часто обманывало, оставим без уважения безрассудство вверить мнимую свою невинность и покой ближнего предосторожностям кои всегда Небо разрушает: то сколько употребить должно лжи, выдумок, лукавств, для прикрытия худого поведения, для обмана мужа, для развращения домашних, для ослепления публики! Какой соблазн для соучастников, какой пример для детей! Каково будет их воспитание между таких забот, чтоб безнаказанно удовольствовать порочной пламень! Куда денется спокойствие дому, и согласие Господ? Как! или всем тем супруг не оскорбляется? Что наградит его за сердце, которое ему принадлежало? Что возвратит ему почтенную жену? Что даст ему покой и безопасность? Что исцелит его от справедливых подозрений? Чем уверится отец в чувствах природы, обнимая собственных детей своих?
Что касается до мнимых союзов, которые прелюбодеяние и неверность могут производить между семействами, без сомнения то не столько важным образом предлагаемая причина, как шутка глупая и грубая, достойная вместо всякого ответа ненависти и презрения. Измены, брани, драки, убийства, отравы, коими сей беспорядок во все времена покрывал землю; довольно показывают чего должно ожидать для спокойствия и согласия людей, от привязанности, основанной на преступлении. Если составляется некоторый род сообщества из сего мерзкого и презрительного сношения, то оно подобно обществу разбойников, которое должно разрушить я уничтожишь, чтоб привести в безопасность законные общества.
Я стараюсь умягчать негодование, производимое во мне сими правилами, дабы спокойно рассуждать об них с тобою. Чем более я нахожу их безумными, тем меньше должно мне пренебрегать опровержение оных, чтоб отмстить себе стыдом за то, что я, может быть, их слушала, очень мало от них удаляясь. Ты видишь, как худо сносят они исследование здравого рассудка; но где искать его как не в том, кто есть оного источник? и что должно думать о тех, кои посвящают к погибели людей, сей Божественный светильник, врученный им для руководства оных? Не станем верить философии, состоящей только в одних словах; не станем верить ложной добродетели, которая повреждает все добродетели, и тщится оправдать все пороки, дабы уполномочить себя их все иметь. Лучший способ найти добро состоит в том, чтобы искать его чистосердечно; а так невозможно искать его долго, не восходя к Творцу всех благ. Кажется, я вижу то над собою с тех пор, как стала стараться исправлять мои чувства и рассудок; но ты можешь более меня в том успеть, если захочешь тому же пути следовать, утешительно мне приводить на память, что ты часто питал мой дух высокими мнениями о Вере; а ты, которого сердце не имело ничего от меня сокровенного, не говорил бы так, если б имел другие чувства. Мне кажется, что сии разговоры даже были нам приятны. Присутствие вышнего Существа никогда не было нам тягостно; оно подавало нам более надежды, нежели страха; оно ужасает только души злых; мы любили иметь его свидетелем наших разговоров, и даже до него единодушно возносились. Если иногда мы бывали уничижаемы стыдом, тогда мы себе говорили, оплакивая свои слабости: по крайней мере, Он видит внутренность сердец наших, и становились спокойнее.
- Предыдущая
- 14/23
- Следующая
