Вверх по течению (СИ) - Старицкий Дмитрий - Страница 51

Модные писатели наперебой осваивали военную тему, даже те из них кто специализировался исключительно на описании взаимоотношений полов, теперь писали о том же но в антураже боевой обстановки. Их справедливо критиковали за незнание предмета (не полового, а боевого), за картон положительных героев, надуманность сюжетов и шараханий общих настроений текстов от унылости до бравурного пафоса, скатывающегося в восторженный идиотизм. Когда нация стоит на пороге выбора 'свобода или смерть', то неуловимые полсотни оттенков лирических переживаний становятся просто неуместными, — считал известный в столицах критик.

А вот экономических статей стало в прессе намного меньше и в них стали избегать цифр в абсолютных величинах, в основном напирали на проценты. Зато в ассортименте представлены советы что, как и на чем можно сэкономить. Или заменить. Рекламировались различные экономические печки, в том числе вставные в камин. Я еще подумал, что поздновато отдал поверенному на регистрацию патента 'буржуйку' и 'булерьян'. Опередили меня.

Светская хроника пестрела великосветскими банкетами и раутами со сбором пожертвований на военные нужды. По — прежнему аристократия бросала на алтарь победы санитарные поезда, только уже объединив их в 'Общество спасения увечных воинов'. Для пополнения бюджета общества ему высочайше разрешили проводить общеимперскую лотерею.

Писали о первом выпуске в империи женщин — фельдшеров. А воинствующим противникам женского интеллектуального труда заявлено, что лучше путь будет в поселке женщина — фельдшер, чем вообще никакого, когда все мужчины — выпускники прямиком отправляются на фронт.

Богатый фермер — конезаводчик, сын которого служил добровольцем в артиллерии, пожертвовал императору сумму достаточную для изготовления пятидюймовой гаубицы с условием, что среди орудийной прислуги будет находиться и его сын. Император дал добро этой инициативе и заявил, что данный патриотический порыв как нельзя лучше олицетворяет дух нации. И повелел сделать надпись на стволе этого орудия 'Шавельский конезаводчик'. Шестерка мощных лошадей для этого орудия была также преподнесена в дар монарху. Я отметил про себя патриотическую изощренность этого буржуя, который таким образом отводил сына, который служил в полевой артиллерии, от передней линии фронта.

Сообщалось также, что вводится в крупных городах нормирование некоторых продуктов, в основном колониального происхождения виду трудности их доставки в империю в условиях противодействия вражеского флота и ужесточается уголовная ответственность за спекуляцию ими.

Тут принесли ужин. А после него увлекательное чтение пришлось прекратить ввиду того что стемнело, а никакой лампы мне в камеру не принесли. Не положено.

Пришлось засыпать как птичке с закатом солнца.

Наконец‑то обо мне вспомнили. На следующий день после завтрака в камеру вошел лощеный офицер. Можно даже характеризовать такого как хлыща. Одет с иголочки в выходной пехотный мундир от хорошего портного. Пуговицы позолоченные, которые денщикам драить мелом нет нужды каждое утро. Наград нет. Петлицы лейтенантские. Хорошая стрижка каштановых волос. Щегольские усы и коротенькие бакенбарды. Не ниже мочек ушей. Глаза серые. Точнее — оловянные.

Вошел, огляделся, как бы ни сразу заметив меня валяющегося на кровати. Поднял бровь и делано удивился.

— Фельдфебель, вас разве не учили, что старшего по чину приветствуют стоя?

Я хмыкнул и ответил. Сознаюсь, что хамски и нагло.

— Как увечный воин я имею полное право лежать на кровати даже в присутствии его императорского величества. А не только перед каким‑то пехотным лейтенантом. А так как выписки из госпиталя я не получил о выздоровлении, то… Я в полном своем праве. Кстати, не подскажете, когда придет врач или хотя бы фельдшер чтобы сделать мне перевязку, раз уж у вас тут больнички нет.

— Я думаю, этот вопрос решаемый… Но сначала я бы хотел… — недоуменно заговорил офицер.

— Да мне плевать, что вы там хотели, — взорвался я, все же даром не прошло мне одиночество. — Сначала врач, а все остальное потом. Иначе это уже с вашей стороны будет злостное неоказание помощи раненому. И потрудитесь после того как врач уйдет объяснить мне: что все это значит? У вас как раз будет время подготовиться, что вы будете отвечать на вопросы военного прокурора.

— Да вы знаете, кто я? — взвизгнул лейтенант.

— Не нюхавший пороха пехотный лейтенант, окопавшийся в тылу благодаря связям богатого папеньки, — ответил я с сарказмом.

— Да как вы смеете?

— Я смею… — ответил и привстал с койки, чтобы ему были видны мои награды.

Офицер выскочил из камеры.

Хлопнула дверь.

Проскрежетал замок.

Я встал с кровати сел за стол и принялся по второму разу перечитывать газеты. Все равно делать больше нечего. Но, по крайней мере, хоть непонятки эти закончатся быстрее.

Часа через два пришел врач в партикулярном платье, поставил на стол свой потертый кожаный саквояж и попытался сразу снимать с меня повязки.

— А руки кто мыть будет? Ушедшие боги, — прикрикнул я на него.

Тот посмотрел на меня с недоумением.

— Вот отсюда, шарлатан, — приблизил я свое лицо к его роже, — и пусть придет настоящий врач. Вместе с прокурором, надзирающим за этим заведением.

До обеда ничего не произошло.

Обед подал все тот же молчаливый кирасир, смотревший на меня в этот раз с некоторым интересом.

А вот после обеда пришел статный кирасирский ротмистр с солдатским крестом в петлице мундира.

За ним просочился в камеру типичный неприметный писарчук, этакий Акакий Акакиевич, который сразу оккупировал стол и аккуратно разложил на нем свои письменные принадлежности.

— Лежите, фельдфебель, лежите, — помахал на меня офицер правой ладошкой, обтянутой в лайковую перчатку. — У меня к вам только один вопрос: зачем вы прогнали от себя доктора?

— Кто доктор? — удивился я. — Та обезьяна, что ко мне тут приходила утром?

— Увы… Но это так. Он служит уже двадцать лет тюремным врачом, — спокойно ответил ротмистр.

— Представляю, какая у него там смертность среди пациентов, — усмехнулся я. — В любом случае мне как‑то не хочется пополнять личное кладбище этого коновала. Как военнослужащий я требую к себе внимание армейского хирурга. Тем более, что из госпиталя меня направили в санаторию… а не в это… не пойми чего.

Ротмистр сел на стул, положил ногу на ногу, сверкнув надраенным сапогом и звякнув короткой шпорой.

— Вы сейчас не умираете, фельдфебель? — спросил он участливо.

— Нет. Но повязку от пулевого ранения надо менять ежедневно, господин ротмистр.

— Хорошо. День еще не кончился. Будет вам военный доктор. А пока давайте поговорим как военные люди. Как офицер с офицером.

Ну, прямо батяня — комбат, отец родной своим солдатам. Умеет…

Писарь незаметно тихо скрипел перышком, записывая каждое слово. 'Магнитофоном работает', — пронеслось по моей голове забавная мысль.

— Я слушаю вас, господин ротмистр.

— Объясните мне, фельдфебель, как вы дошли до жизни такой?

Давно меня так не смешили.

А вот ротмистр очень удивился моей реакции и когда я отхохотался, несмотря на неприятные ощущения в спине. И недоуменно меня спросил?

— А что я сказал вам такого смешного?

— Может вы сначала представитесь, документы мне свои покажете… А то я тут уже не знаю, что и думать о своем положении. И о том, кто вы такой на самом деле? По мундиру боевой ольмюцкий кирасир, отличившийся в прошлой войне. И это как‑то не вяжется с окружающими декорациями.

— Хм — м–м… — наклонил ротмистр свою голову вбок.

Мне вдруг стало заметно, как просвечивают розовым его уши в прорвавшимся в полуподвал потоке солнечного света. Наверное, он специально так сел, спиной к окну, чтобы мне не было заметно выражение его глаз. Так его лицо оставалось в тени. Не фара автомобильная в глаза, но некое бледное ее подобие. Я улыбнулся: как тут все еще патриархально. Наверное, и бить будет без затей и применения технических средств.