Дочь палача и дьявол из Бамберга - Пётч Оливер - Страница 3

Якоб треснул еще парализованного Бартоломея, и тот, вскрикнув от неожиданности, заковылял вперед. Похоже, и он наконец осознал всю серьезность их положения. Братья вместе припустились к открытым городским воротам, и толпа с воплями ринулась следом.

Повернув направо, в тесный проулок сразу за воротами, Якоб понял, что допустил ошибку. Преследователи разделились, и часть их уже загородила выход из переулка. Вскинув дубинки и ухмыляясь, они приближались к своим жертвам.

– С папашей твоим мы уже разделались! – крикнул Бертхольд своему заклятому врагу. – Теперь твоя очередь, Якоб! Твоя и твоего братца!

– Вы нас сначала поймайте, – прохрипел в ответ Куизль-средний.

Краем глаза он заметил возле одного из домов повозку, груженную бочками. Повинуясь внезапному порыву, Якоб схватил брата за руку, влез на бочки и вскарабкался на низкую крышу. Бартоломей с трудом последовал его примеру, и вскоре оба оказались на покрытом снегом карнизе, откуда открывался вид на всю округу вплоть до места казни. Но Якоб понимал, что о спасении говорить рано. Судя по крикам и топоту, мальчишки устремились за ними. И действительно, из-за водосточной трубы уже показалась ухмыляющаяся физиономия Бертхольда.

– А дальше что? – спросил он язвительно. – Куда теперь сбежите? Может, упорхнете, как птички? Или дурачок Барт позовет орла, чтоб тот забрал вас?

Якоб в панике огляделся. Крыша, на которую их угораздило забраться, располагалась слишком далеко от остальных строений в проулке! До ближайшего дома было не меньше трех шагов. Сам Якоб был силен и крепко сложен, так что вполне мог одолеть это расстояние. Но как быть с младшим братом? Бартоломей был тяжелее и, судя по всему, очень устал. И все-таки стоило попытаться.

Якоб без всякого предупреждения рванулся с места. Внизу серым пятном мелькнула улица в пятнах снега вперемешку с нечистотами, затем ноги опустились на твердую поверхность. Якоб оказался на соседней крыше.

Он облегченно обернулся на брата. Бартоломей в нерешительности стоял на карнизе. Только он изготовился к прыжку, как рядом, словно призрак, возник Бертхольд и оттащил его обратно на крышу. Следом появились другие мальчишки и бросились на Бартоломея. Тот отчаянно звал старшего брата:

– Якоб, Якоб! Помоги! Они убьют меня!

Якоб видел, как расширились у Бартоломея глаза, как тот беспомощно смотрит на старшего брата. Слышал, как сыпались на него удары. На Бартоломея бросились сразу шесть или семь мальчишек. Слишком много даже для Якоба – благодаря своей силе он без труда справился бы с тремя из них. Но даже если он ввяжется ненадолго в драку, кто-то должен предупредить маму и маленькую Лизель, пока не случилось худшее! Что, если толпа уже рвалась к ним в дом в Кожевенном переулке, пока он колотит здесь уличных мальчишек? Может, они уже жгут их крышу! Нельзя терять времени.

Но ко всем этим мыслям добавилось еще что-то, чего Якоб не желал принимать. Оно опутывало его как тонкая, клейкая паутина.

Пыл, с каким Бартоломей складывал накануне костер, его вечные похвалы вспыльчивому отцу, безжалостное, даже деловое любопытство, с каким Барт следил за пытками старого пастуха, – все это усиливало лишь неприязнь к брату. То было едва ли не осязаемое отвращение, от которого Якоба порой тошнило. Вот и теперь во рту появился неприятный привкус.

В этот момент Якобу стало мучительно ясно: Бартоломей ничем не отличался от отца, как и все в проклятом роду палачей. Сам Якоб к ним никогда не принадлежал и никогда не будет – как бы ни старался он раньше добиться отцовского расположения.

Сам того не сознавая, парень принял решение.

– Якоб, помоги! – выл Бартоломей, пока на него градом сыпались удары. – Прошу тебя! Не оставляй меня!

Якоб еще раз посмотрел в расширенные от страха глаза брата. Затем молча развернулся и побежал по городским крышам к восточной стене и Кожевенному кварталу.

Позади раздался последний отчаянный выкрик, пронзительный вопль отчаяния, точно крик раненого зверя.

Якоб побежал быстрее, пока голос Бартоломея наконец не умолк.

– Проклятье, если они там не пошевелятся, я их сам за шкирку до самого Бамберга дотащу!

Смачно выругавшись, Якоб Куизль поднялся в повозке и устремил вперед недовольный взгляд. Тесную ложбину, которая после нескольких изгибов выходила к руслу реки, загородил целый караван всевозможных телег и повозок. Дождь лил как из ведра, и хвойный лес, что обступал дорогу, почти скрылся из виду. Вода капала с нависающих ветвей, и этот непрестанный плеск сливался со множеством других звуков, доносившихся с переправы. Визжали свиньи, кричали и бранились люди, где-то ржала лошадь. И над всем этим стоял глухой шелест реки и дождя.

Магдалена хмуро посмотрела на отца, готового взорваться, словно вулкан. Ростом в шесть с лишним футов, он высился над повозкой, как колокольня над небольшой церковью.

– Дьявол их забери, я…

– Видно же, что там что-то стряслось, – перебила его Магдалена.

Сидя посреди мешков с зерном, она зевнула и размяла затекшую поясницу. Холодный дождь вымочил шерстяной плащ, и молодая женщина начала мерзнуть.

– Или ты думаешь, мы тут ради забавы в грязи торчим?

Палач прокашлялся и пренебрежительно сплюнул в грязь.

– От этих безмозглых франконцев всего можно ожидать, – проворчал он чуть спокойнее. – Интересно знать, откуда они все повылазили… Даже на казнь столько народу не собирается, как сейчас в этом чертовом лесу. Мы вообще где? Нам разве не сказали, что мы еще до заката будем в Бамберге?

– В такую погоду это единственное место, где можно пересечь реку. И мы, как ты заметил, не одни такие.

Магдалена досадливо огляделась. Толкотня впереди и позади них превосходила все, что ей доводилось видеть у себя на родине, сонном Пфаффенвинкеле в предгорьях Альп. Три недели минуло с тех пор, как она с семьей покинула Шонгау, чтобы навестить дядю Бартоломея в Бамберге. Со вчерашнего дня, после остановки во франконском Хоххайме, размытый тракт становился все оживленнее. Бродячие подмастерья брели от одного селения к другому, коробейники тащили на согнутых спинах корзины, полные грубо вырезанных ложек, точильных камней и дешевых безделиц, мимо молча проносились богато одетые всадники. Но в основном дорогу загромождали телеги, двухколесные тачки, экипажи и обтянутые парусиной повозки, что стекались к епископскому городу.

– Эй, что там стряслось? – снова крикнул палач, сложив ладони рупором. – Вы чего, уснули там, олухи?

Возчики с соседних повозок тоже начинали ворчать, время от времени кто-нибудь ругался в голос. Магдалена заметила, что некоторые из мужчин опасливо, даже со страхом, поглядывают на сосны, мрачные и грозные, хотя день лишь клонился к вечеру, – словно за первыми стволами уже сгущалась ночь. Магдалене самой стало как-то не по себе.

– Может, какая-нибудь повозка застряла в грязи… Или несколько телят заупрямились и не желают идти дальше, – успокоила она сама себя и потянула отца за грязную рубаху: – Лучше сядь, пока ни с кем в спор не ввязался.

– Не так уж и трудно пересечь вброд узкую речку, – покачал головой Куизль. – Просто франконцы слишком тупы, вот и всё. Эти безмозглые пьяницы и на сухом берегу наверняка застряли бы.

Палач еще поворчал недовольно, потом наконец занял свое место, с мрачным видом достал трубку и принялся посасывать холодный мундштук. Табак у отца закончился еще в Нюрнберге, и настроение у него было соответствующим. Рядом среди мешков сидели остальные члены семьи. Младшая сестра Магдалены, пятнадцатилетняя Барбара, задумчиво смотрела на нескончаемый дождь. Внуки палача, Петер и Пауль, бесились на краю повозки, рискуя при этом свалиться в грязь. Как обычно, Пауль, на год младше, схватил пятилетнего брата за шею и принялся душить.

– Черт возьми, вы хоть иногда можете не ссориться? – выругался Симон, сидевший впереди с хозяином повозки, старым горбатым крестьянином.