Ассасин - Мелан Вероника - Страница 72

• Предыдущая
• 72/76
• Следующая

— В чем?

— Например, тебе с периодичностью раз в неделю приходят и говорят следующее: «Лайза, отныне у нас меняются условия работы. Полностью».

— И?

— Теперь ты работаешь за зарплату в два раза меньше.

— Хм…

— Или: «Лайза, начиная с этого дня ты выходишь на работу по ночам». А еще ты переезжаешь жить в наше общежитие. А потом снова переезжаешь, причем в район, который тебе совсем не нравится. А затем за твоей дверью обнаруживаются соседи пьяницы, которых еще вчера там не было. А после тебе говорят, что отныне тебе предстоит работать в совершенно ином коллективе и на другой должности. А еще тебя временно заставят с кем-нибудь сожительствовать…

— Фу, фигня какая-то! Зачем?

— Да затем, чтобы посмотреть на уровень твоей эмоциональной устойчивости в момент стрессовых ситуаций.

— Да меня бы порвало! Уже на втором условии.

— А Рена, видимо, не порвало, раз камень ему все-таки дали.

— И он что, сожительствовал с кем-то?

— С каким-то дураком, который его сильно раздражал во всем.

Я знаю, о чем мы подумали одновременно — «Хорошо, что не с бабой». Да уж, это точно.

— Ну да, этот тест я бы, наверное, провалила. «Адаптивность». Фу.

Книга была окончательно забыта, теперь подруга то качалась в кресле, то поглядывала вдаль на облака, то погружалась внутрь себя, размышляла.

Мне, однако, удалось ее пронять. А ведь я рассказала еще не все.

— Перейдем к настоящим издевательствам?

— А были хуже?

— Спрашиваешь! Не буду брать «физическую подготовку», «точность» и «выносливость» — там все из названий понятно. А как насчет «эмоциональной устойчивости»?

— Он же только что был?

— Нет, то была «адаптивность», то есть приспособляемость к новым условиям жизни. А «эмоциональная устойчивость» — это другое. И это один из тестов, который я бы никогда не захотела проходить.

— Почему?

— Потому что там тебя лишают чего-то очень важного, ценного и следят за твоей реакцией. Ломают любимую вещь на твоих глазах, хамят тебе, выводят из себя.

— Если бы кто-нибудь сломал мой «Мираж», да еще на моих глазах!..

Краем глаза я увидела, как в негодовании сжались ее кулаки.

— Нет, Лайза, мы с тобой бы этот тест точно не прошли. Там не просто ломают, там, например, пытают твоего друга и просят тебя не вмешиваться. Или имитируют смерть близкого человека…

— Нет…

— Да. Я говорила, над Реном издевались. И был еще один тест — «контролируемая жестокость». Знаешь, что такое? Это когда надо самому кого-то пытать. Не потому что ты садист или потому что хочется, а потому что «надо».

— Не хочу слушать.

— А раньше хотела. Сама ведь спрашивала.

— Элли, ну зачем вообще кого-то пытать?

Да, я тоже задавалась этим вопросом. И потому задала его Рену, а теперь цитировала его ответ:

— «А что, если кто-то собирается взорвать торговый центр, где погибнут тысячи людей? Ты знаешь об этом, но не знаешь, где и когда это произойдет? Как получить информацию?»

— Неужели этот Дрейк не мог придумать какой-нибудь «укол правдивости»? Чтобы просто влить человеку — и тот сам все рассказал?

— Не знаю. Зато тебе теперь понятно, что это за камни и за что они достались Рену, точнее, какой ценой.

— Но это же ужасно!

Согласна. Вот теперь мы обе сошлись в одном и том же мнении, услышали эмоции друг друга и полностью их прочувствовали.

Наверное, разговор наш длился и длился — о подобных вещах можно говорить долго, но в тот момент, когда я намеревалась попросить Лайзу передвинуться ближе к лошади (хотелось детальнее прорисовать морду), из дома выглянула Нисса.

— Девочки, собираюсь закидывать белье в стиральную машину. Есть что постирать?

И мы отправились в комнату перебирать сумки.

А гроза в тот вечер действительно разбушевалась. Не гроза — грозища! И пока за стенами ранчо властвовала непогода — хлестал ливень, гнулись деревья и грохотал гром, — мы вчетвером играли в карты. Весело играли, с азартом. Иногда жульничали, иногда возмущались, а после хохотали, заедали все это плюшками, запивали компотом из ягод и раздавали карты по новой. И в который раз неслышно думали о том, что собраться вместе было хорошей идеей, замечательной. Несмотря на то, что мы с Лайзой были гостями, а Нисса и Эдвард хозяевами, никто не чувствовал дискомфорта. Мы не просили нас развлекать — находили занятия сами, а они не старались казаться излишне «добрыми» — просто оставались самими собой: тихой задумчивой Ниссой, любящей свои дела, и улыбчивым жженым от солнца Эдвардом, души не чающим ни в Ниссе, ни в лошадях.

Они действительно нашли свое место, нашли друг друга и занятие по душе. Сложно было смотреть и не радоваться, приятно понимать, что когда-то надеялся и старался не зря. Хорошие люди, хорошее лето, и мы были счастливы.

Вот только после нашего разговора у загона стала излишне задумчивой Лайза. Она прекрасно вливалась в общий ритм беседы, ничего не упускала, отлично жульничала, но я видела — что-то не дает ей покоя, будто теребит изнутри. Кажется, я даже знала что.

Все прояснилось, когда мы снова поднялись на чердак — посидеть, посмотреть на уходящую грозу, подышать свежестью.

— Элли, получается, он столько страдал…

— Знаю.

— Какая… поганая профессия!

— Да не поганая. Просто такая, какая есть. В каждой профессии требуется своя подготовка, а в этой она особенная — не всем по зубам.

— Жестокая.

— А я говорила.

— Слушай, ну… Ведь можно что-то сделать? Как-то…

Она не могла подобрать слов, а я абсолютно точно знала, о чем она думает. «Ведь нужно же чем-то компенсировать жестокость. Добром? Любовью?»

И я даже нашла способ, просто не успела ей об этом поведать.

— Но из этой истории вытекает и хорошее.

— Что именно? Она заставила тебя любить Рена еще сильнее?

— Да я и так люблю его, как дура. Куда уж сильнее?

Мы хихикали, наблюдая, как над мокрым лугом клубятся мутные ватные облака и стелется туман, дышали бодрящей травяной сыростью.

— Просто я понимаю, о чем ты говоришь. После того, как он все это рассказал, я тоже долго думала, что бы такого сделать, чтобы…

— Показать ему, что он не машина, а человек?

— Да.

— И что придумала?

— Я купила камни. Такие же черные, как были в вазочке, — почти такие же: гладкие, красивые, овальные, специально ходила за ними на ярмарку самоцветов. А потом заказала гравировку. Принесла ювелиру в качестве примера один из «старых» камней — ну, чтобы стиль сохранить, — и попросила нанести на «мои» камни совсем другие слова.

— Какие?

У Лайзы от возбуждения даже приоткрылся рот. Вдали еще погромыхивало, гроза уходила не спеша, с достоинством, с апломбом, будто говорила: «Видите, я еще никуда не тороплюсь. А захочу и вообще вернусь…».

Пусть бы возвращалась — мы были не против.

— Я попросила выгравировать слова «любовь», «доброта», «радость», «сочувствие», «чуткость», «внимательность», «отзывчивость», «мудрость», «справедливость», «мужественность» и «великодушие». И стала отдавать их в подходящих ситуациях. Например, когда однажды мы вернулись в бунгало, а вечером Рен накрыл ужин прямо на берегу — так красиво было: свечи, розы, лепестки на песке, — я подарила ему камень «любовь». И сказала, что он — тот, кто умеет любить по-настоящему, и потому камень с этим символом обязательно должен быть в его корзинке.

— А он?

— Он очень долго молчал.

А после моих слов долго молчали и мы. Потому что знали — Рен чувствовал многое. Дрейк никогда не подарил бы ему такой камень, не проводил бы тестов на «любовь», не тестировал бы «доброту».

— Взял?

— Взял. И куда-то дел все остальные. Не знаю, может, просто убрал? Но когда я проснулась утром, корзиночка была пустой, а на дне лежал только один камешек — мой. Как будто только он один был ему важен.

— А остальные? Когда ты подарила ему остальные?

— Я…

Ответить я не успела — нас позвали ужинать, и Лайза фыркнула:

• Предыдущая
• 72/76
• Следующая