Венера без лицензии - Щербаненко Джорджо - Страница 40

• Предыдущая
• 40/42
• Следующая

– Отвезите меня в центр.

Он ни о чем не спрашивал, пока они не выехали на улицу Порпора и не влились, как послушные овцы или роботы, в поток машин, уже возобновивший свое неистовое бурление. Тогда он задал короткий вопрос:

– Вы ее видели?

Давид кивнул. Этот кивок означал, что он поехал в «Улисс», поднялся на третий этаж и увидел Ливию Гусаро.

– Она не потеряла сознания?

– Нет. – За этим коротким «нет» стоял рассказ о том, как она сидела на стуле, голая, вокруг валялись рассыпанные по полу шахматные фигуры, а она прижимала к лицу полотенце, крови было немного, нет, совсем немного, но когда он одевал ее – пришлось ее одевать – и она на миг отняла полотенце от лица, то сам чуть не потерял сознание, а она – нет, не потеряла, ни там, ни в машине, даже хотела сама идти, опираясь на его руку.

– Куда вы ее отвезли?

– В клинику «Фатебенефрателли» – так велел Карруа по телефону.

– Поехали.

– Нет, нельзя.

По лицу парня прошла судорога, как у детей после долгого плача; сперва Дуке показалось, что это сдавленное рыдание, но теперь он понял. И понял также, почему к ней нельзя: ее зашивают. Кроме разных фигурных надрезов, там есть еще вертикальные, в уголках рта (он и об этом знал от отца), из-за них она не сможет говорить и есть несколько недель. В общем, пока ее немного не заштопают, на Ливию смотреть нельзя.

– Тогда на площадь Кастелло, и поскорей. – Он объяснил, куда они едут, к кому и зачем, рассказал, что требуется от Давида. – Надеюсь, он не сбежит через черный ход.

На площади Кастелло они оставили машину и пошли пешком. Вскоре оказались в переулке, таком узком, древнем и мрачном, что лавка филателиста с двумя крошечными витринами, где были выставлены великолепные марки, казалась тут не у места. На эти марки, скорее всего, никто никогда не глядит, включая самого хозяина. Они спустились в комнатку, по размерам чуть больше ванной, – скромный эрзац изысканных владений филателии.

Никого, и почти кромешная темень, лишь мирно поблескивают развешанные по стенам и утыканные марками витрины. На прилавке огромный раскрытый альбом, рядом креслице и большая пепельница красного стекла, не только без окурков, но даже подернутая пылью: синьор А, следуя совету врача, наверно, давно бросил курить. Но главное – тишина: когда они открывали дверь, даже колокольчик не звякнул.

– Есть тут кто-нибудь? – окликнул он, едва заметно покосившись на приоткрытую дверь служебного помещения.

Он сразу понял, откуда то смутное ощущение дискомфорта: кто-то невидимый смотрел на них с витрины, одна марка была не маркой, а дырой в стене для наблюдений из служебного помещения. Интересно, где эта фальшивая марка, – поистине детское любопытство.

Дверь наконец распахнулась во всю ширь, и на пороге появился импозантный человек с седыми усиками – в точности такой, каким его описала Ливия: синьор А.

– Извини...

Синьор А, вероятно, хотел сказать «извините», но не успел: они схватили его, потянули на себя, так что он перелетел через прилавок, и впихнули в кресло. Дука оглушил его оплеухой, а Давид тем временем обыскал.

– Вот он, – сказал Давид.

Это был дамский револьвер; вряд ли синьор А всегда носил его при себе, видно, только что положил в карман, на всякий случай.

– Поищите, где включается свет, – сказал он Давиду. – Опустите жалюзи, заприте дверь черного хода и позвоните Карруа: пускай приезжает забирать третьего.

От оплеухи (впрочем, возможно, это слишком мягкое определение) один глаз синьора А заплыл и налился кровью, однако владелец лавки, к его чести, не вымолвил ни единого слова.

Слово вымолвил он, Дука, причем весьма отчетливо:

– Ваш друг фотограф и тот, с «мерседесом», мне уже многое объяснили. Теперь очередь за вами. Такие лавочки наверняка есть и в других городах Италии, к тому же у вас, должно быть, имеются связи и за рубежом. Мне нужны имена, адреса и вся подноготная. Давид, найдите бумагу, садитесь и пишите. – Он снова обратился к синьору А (тот безмолвствовал, и его каменный взор ясно говорил о том, что он не намерен раскрывать рта). – Вам уже за пятьдесят, и я как врач гарантирую, что вы не выдержите больше трех ударов по печени. На третьем все ваши внутренности вылетят наружу. Вот первый...

Одновременно он зажал ему рот, но у синьора А все равно не было сил кричать, глаза вылезли из орбит и утратили сразу каменно-непреклонное выражение. После чего Дука задал первый вопрос.

– Отвечайте скорее, прошу вас.

Отдуваясь, с побелевшими губами, тот начал отвечать. И ответил на второй вопрос, на третий, на четвертый – на все.

– Имена и адреса.

Он назвал их, правда, уже начал постанывать и корчиться.

– Говорите все, иначе последует второй удар.

Возможно, он не пережил бы и второго удара, хотя очень следил за своей печенью, но Дука все же его нанес; синьор А превосходно понял и назвал последнее имя и последний адрес – тот, который присягнул не называть под самой страшной пыткой.

– Думаю, вам больше нечего добавить. – Он посмотрел на синьора А и сам великодушно добавил: – Благодарю вас за проявленное благоразумие.

Давид исписал три больших листа. Они подняли жалюзи, выключили свет и стали ждать в полумраке, слушая подвывания мелкого главаря. Более крупные тоже очень скоро завоют.

Потом приехал Маскаранти с двумя агентами, увез синьора А, три исписанных листа, и Дука с Давидом освободились.

– Вот и все, – сказал он Давиду.

Они вернулись к «Джульетте». Все закончено, все выяснено, все оказалось так омерзительно просто.

– Поехали в «Кавур», надо счет оплатить.

Из пекла улиц они погрузились в весенний горный воздух отеля «Кавур». Он спросил счет и две бутылки пива. В номере снял пиджак, предложив Давиду сделать то же самое, поскольку знал, что тот никогда его не снимает. Усевшись на постели, позвонил в клинику «Фатебенефрателли». Телефонистка соединила его с отделением, а дежурная сестра в отделении попросила немного подождать; вскоре он услышал голос своего старшего коллеги.

– Это Ламберти.

Со стороны старика последовали радостные, хотя и несколько покровительственные приветствия.

– Примерно два часа назад тебе привезли девушку с порезами на лице.

Тот подтвердил, он только что закончил ее зашивать, ответил на интересующие его вопросы: нет, она не в шоке, нет, общее состояние удовлетворительное, ах, потрясающая девушка, она даже попыталась улыбнуться, потом обрисовал ему степень нанесенных увечий.

– Через часок я заеду ее навестить, ты еще будешь?

Ну, конечно, он на месте и будет очень рад его повидать. Ну и отлично.

– С вами, Давид, я тоже закончил, – сказал он, вешая трубку. – Больше я вам не нужен. – Пить он теперь не станет, но это не означает, что Дука сделал из него заядлого трезвенника.

Давид промолчал.

– Я бы вас хотел еще кое о чем попросить, – сказал он уже на выходе из гостиницы. – Отвезите меня, пожалуйста, в два места.

Давид кивнул.

– И потом, если ваш отец в Милане, я хотел бы увидеться с ним как можно скорее.

Снова кивок.

– Сначала на улицу Плинио. – Он тоже кивнул, отвечая на вопросительный взгляд. – Да, к дому Ливии.

Давид ехал не спеша.

– А как себя чувствует Ливия?

– Сказали – хорошо. – Это не ответ, но что еще можно ответить?

На улице Плинио он вышел.

– Вам придется немного обождать.

Он скрылся в подъезде и вновь вышел через полчаса.

– Теперь «Фатебенефрателли».

Ну вот и все. Когда Давид остановил машину перед клиникой, он положил ему руку на плечо.

– Не ходите, вы уже достаточно на нее насмотрелись.

Дука вошел в клинику, увидел знакомого санитара, тот бросился к нему, стал говорить, как он рад... Дука поднялся в отделение, разыскал коллегу – тот был уже без халата и собирался уходить. Старик обнял его и проявил большой такт: ни о чем не расспрашивал, только отвечал на его вопросы, чисто специального характера; затем проводил его в палату Ливии.

• Предыдущая
• 40/42
• Следующая