Игра страсти - Косински Ежи - Страница 36

Разрубив мясо на куски, крестьянин относил лучшие из них в ледник, расположенный под домом. Оставался один лишь остов, который вскоре будет разрублен и брошен на опушке леса, вдали от пастбища и полей, которые некогда были владениями лошади. Остов особенно привлекал внимание Фабиана. Если шкура или кровь животного, его внутренности, легкие и мышцы представляли собой сочетание влаги и тепла, источник жизни, то остов, в котором Фабиан насчитал свыше двухсот костей, показался ему не сложнее, чем грубоотесанные столбы, стойки, соединения и рамы, из которых был изготовлен амбар, и ничуть не таинственней.

Скелет представлял собой состоящую из костей душу, затвердевшую суть лошади, и по сравнению с живой массой животного был не ее противоположностью, а карикатурой, заменявшей гибкость твердостью, мягкость хрупкостью, подвижность неподвижностью. Что было бы с лошадью, думал Фабиан, если бы в течение всей своей жизни, вместо того чтобы полагаться на инстинкт, животное находило опору лишь в своем костяке?

Позднее, сделав караван своим домом, Фабиан часто пересекал границу Калифорнии и Невады, останавливаясь, когда у него появлялось такое желание, на Дантес Вью — точке наблюдения, откуда открывалась панорама Долины Смерти — мелкой, безжизненной чаши, усыпанной камнями и отмеченной участками низины, дно континента, по которому он беспрестанно путешествовал, дальний край которого поднимался к заснеженным вершинам горы Маунт Уитни, карабкаясь вверх по скалам до тех пор, пока не достигал пика, пронзавшего небо.

Расположившись над иссушенным и туманным пространством Долины Смерти, он поражался терпимости природы, ее безразличному великодушию, с каким она позволяла существовать многочисленным источникам и ручьям, озерам и болотам, в которых водились представители фауны, распространенные лишь в этих бескрайних пустынных просторах, в условиях невыносимой жары.

Оставив свой караван за несколько миль от надежно охраняемой стоянки у мотеля, он спускался в долину, затем находил укрытие на островке в неожиданно обнаруженной им роще — оазисе, — сюрпризе природы, где струился ручеек, окаймленный склонившимися над ним камышами. Там он ложился на горячий песок, а Резвая и Ласточка тыкались в него носом или ложились рядом. Закрыв глаза, он отгораживался от мира, чтобы предаться мечтаниям и раздумьям, и картины, которые он создавал своим воображением, прерывались лишь такими прозаическими вещами, как утоление жажды или голода.

В бесконечном ритме потока, нарушаемом то внезапным блеском змеиной кожи, то неожиданным визитом вспугнутой цапли, то появлением его лошадей, разгуливающих по невысоким дюнам, он видел свое одиночество, свое бегство за пределы известного ему времени и того, что грядет, свои радости и горести — предвестники путешествия, конечного пункта которого он даже не знал.

Именно здесь, во время прогулки верхом, он однажды увидел на плоскогорье табун диких лошадей, пятнистые шкуры которых служили им защитной окраской и которые своим копытами поднимали пыльную завесу, выделявшуюся на фоне темных холмов и гор.

Фабиан бросился преследовать табун, пустив лошадь плавным галопом, а когда кобыла стала задыхаться, покрывшись потом, легко перескочил на вторую лошадь, не нарушая темпа бега. Вскоре он приблизился достаточно, чтобы разглядеть диких мустангов, скакавших легким галопом, сгрудившись в кучу. Табун преследовали несколько всадников, которые кричали и били плетками по ляжкам мустангов, развивавших меньшую, чем у них, скорость. Вокруг диких лошадей прыгали с дюжину собак, кусавших их.

Фабиан следовал за клубами пыли, видневшимися вдали. Неожиданно впереди возник огромный корраль, перед которым было вырыто несколько рядов рвов с осыпающимися краями — они походили на раны в пересохшей почве, что вот-вот должны затянуться. Он увидел в бинокль, как всадники и псы стали стягиваться в кольцо вокруг табуна диких лошадей, обезумевших от жары, клубов пыли и тесноты. Услышал, как раздался первый выстрел, за которым последовал ружейный залп, смешавшийся с приглушенным ржанием перепуганных мустангов, которых всадники гнали в сторону рвов. Некоторые животные падали на месте, другие по инерции продолжали бежать вперед и падали во рвы, задирая головы и вытягивая шеи, едва успев перевести дух, очутившись в Долине Смерти, или внезапно останавливались, натыкаясь друг на друга, разбивая морды о чужие ребра. Они кувыркались и переворачивались, пытаясь подняться на ноги. Одни были уже затоптаны, другие пытались выбраться, вставая на дыбы, спасаясь от обрушивающихся на них других животных лишь для того, чтобы быть сраженными пулей или задавленными. Они соскальзывали вниз в ров, и лишь немногие тщетно пытались выбраться оттуда.

Выстрелы раздавались все реже, рвы стали наполняться дымящейся массой лошадей, их ржание было едва слышно, отдаваясь эхом в песчаной каменистой пустыне. Вскоре уцелело лишь несколько кобыл, которые бесцельно бродили по загону. Теперь всадники отказались от легкого удовольствия убивать диких лошадей, заменив его иллюзией охоты. Обезумевшие от ужаса мустанги пытались убежать от преследователей, но один за другим оказывались в петле лассо, после чего под завывание собак их волокли к заполненным рвам. Всадники, ошалевшие от крови и зрелища смерти, были перепуганы не меньше, чем их жертвы.

Фабиан наблюдал за тем, как всадники прочесывают окрестности с целью убедиться, что они уничтожили всех диких лошадей. Затем они в последний раз объезжали все забитые трепетавшей, дымящейся плотью рвы. Он заметил, как быстро, чуть не по-воровски орудовали всадники, знавшие, что поросшая травой равнина, которую они очистили от мустангов, — общественная земля. Состоятельные владельцы ранчо, на которых они работали, вскоре доставят свои стада крупного рогатого скота сюда, где недостаток пастбищ больше не будет для них угрозой. Сопровождаемые лающими собаками, всадники поскакали прочь от загона в сторону своих бараков, где их ждала награда — приправленные соусом чили бобы с мясом и пиво. Фабиан неторопливо спустился в долину. Резвая нервно раздувала ноздри, с опаской приближаясь к массовым захоронениям. Ласточка неохотно следовала за ней, нюхая воздух и вскидывая голову.

В воздухе повис столб пыли, который сносило ветром в сторону долины. При приближении Фабиана со стороны рвов послышался еле слышный стон, вздох отчаяния. Охваченная паникой, Резвая метнулась в сторону, едва не сбросив Фабиана и увлекая за собой подругу, привязанную за повод. Фабиан успокоил животных, и все трое продолжили объезд рвов.

Им предстала ужасающая и нелепая картина бойни. Стиснутые в узких рвах животные в большинстве своем были мертвы; в некоторых еще теплилась жизнь, и они вздрагивали. Расположившийся на краю рва Фабиан смотрел на эту гекатомбу из мертвых и умирающих мустангов, как на дело адских сил: лежащие друг на друге, высунувшиеся кверху морды, ребра, хвосты — все это походило на извивающиеся кольца гигантской змеи, которая жадно вгрызалась в каменистую почву долины, моргая бесчисленными веками, разинув ядовитую пасть, была готова нанести удар, чтобы поразить землю и небо.

Неожиданно Резвая громко заржала, словно вкладывая в крик все свои силы, нарушая могильную тишину долины. Прежде чем успело отзвучать эхо, из одного из рвов раздался ответный вопль — приглушенный, но отчетливый, — последний крик, взывающий к жизни. И тут послышался еще один крик — ржание Ласточки. Это был голос временного победителя в битве за жизнь, окликающего побежденных.

Словно по сигналу Фабиан ударил Резвую шенкелями и пустил ее в галоп. Скача рядом с Ласточкой, по-прежнему окутанный пыльной завесой, он оставил в стороне корраль и помчался через плоскогорье, по равнинам и холмам, к долинам Невады.

Ранней осенью, бесцельно проведя в дороге около недели, Фабиан попал в Арканзас и добрался до конюшен «Двойные удила» в Тотемфилде. Когда он подъезжал к ним, предвечернее солнце перевалило через верхушки высоких тонких сосен, похожих на стрелы, вонзившиеся в закатное небо. Сквозь ветки деревьев виднелись похожие на череп развалины старой мельницы. Узкая дорога, по которой он двигался, заросла болиголовом и была усеяна мелкими шишками лиственниц. Фабиана охватило чувство дремоты и тоски. Время все меняло, но редко что улучшало: здешние места пришли в упадок, стали иными, не теми, какими он их помнил. Неужели и сам он так изменился? Он чувствовал себя опустившимся из-за своей бедности, которая привела его сюда уже во второй раз. Он вспомнил свою навязчивую идею, заставившую его приехать сюда впервые. Имя ее было Ванесса.