Жизнь Исуса Христа - Фаррар Фредерик Вильям - Страница 93

Лесов там было много; но не столько пальм, фиг и орешника, как вблизи Иерусалима, до вырубки их Титом для удобства осадных работ. Местность, прилегающая к Иерусалиму, казалась тенистым парком, но фиговые деревья сажались в особенности пр краям больших дорог, потому что пыль, по предположению[580], увеличивала их рост, а освежительный плод их считался общею принадлежностью[581]. Иисус заметил невдалеке одинокую смоковницу (фиговое дерево) и, хотя обычное время поспевания фиг еще не наступило, но так как она была одета зеленью, а плоды фиг выходят прежде роспуска листьев, то вид дерева обещал многое. Роскошные, огромные листья служили, по-видимому, достаточным ручательством, что на нем есть плоды, а необыкновенно ранняя зелень — что их очень много. Одним словом, смоковница подавала большие надежды найти на ней или запоздалые фиолетового цвета кермоусес (осенние плоды, которые часто остаются висеть на дереве целую зиму, даже когда уже появляются весной свежие листья)[582], или превосходные баккоороф, фиги-скороспелки, которые в особенности нравятся восточным жителям. Таким образом затруднение найти смоквы, как будто вытекающее из выражения св. Марка, ибо еще не время было собирания смокв, не имеет особого значения. Если верить Иосифу, то Иисус на долинах Геннисаретских привык видеть спелые фиги, висящие на дереве в течение десяти месяцев в году (кроме января и февраля)[583]. Даже и нынче в Палестине есть ообый сорт белых, или ранних, фиг, которые поспевают весной, гораздо прежде обыкновенных или черных. Следовательно, по многим основаниям, Иисус мог ожидать найти на этом многообещающем, покрытом листвой дереве несколько фиг для утоления мучившего Его голода, хотя обычное время собирания смокв еще не начиналось.

Но, подошедши к смоковнице, Он был обманут в ожидании. Сок в ней обращался; листья давали прекрасную тень, а плодов не было: верная эмблема ханжи, наружный вид которого обольщает святостью; верная эмблема народа, в котором наружное исповедание религии не приносило плодов добродетельной жизни, — дерево было бесплодно. А сверх того оно было и безнадежно, потому что если бы на нем были плоды в прошлом году, то осталось бы несколько кермоусес, скрытых под широкой листвой, а если должны были быть в настоящем, то давно бы уже, прежде листьев, показались завязи баккоороф. Но с этого дерева не было сборов в прошедшем, нельзя было ожидать ничего в будущем.

А так как смоковница была обманчива, бесполезна и составляла бесплодную ношу для земли, то Иисус, желая обратить ее в вечное предостережение для лицемеров, в услышание своих учеников, высказал ей торжественный приговор: отныне да не вкушает никто от тебя плода во век! От одного Его слова бесполезная жизнь, которой жила смоковница, остановилась и начала истощаться быстро.

Суждения об этом чуде были особенно дики, особенно непочтительны, потому что основывались большею частию на невежестве и предрассудках. У тех, которые отвергали божественность Иисуса, оно называлось чудом уголовным, чудом мести, чудом недостойного озлобления, детским выражением нетерпения при обманутом ожидании, негодованием необразованности против невинной природы. Но я думаю, что никто из тех, — кто верует, что эта история представляет истинное и чудесное событие, — не дерзнет осуждать побуждения Того, кто был совершителем чуда. Многие берутся доказывать, что эта история неверна и ошибочна, потому что рассказывает то, на что они смотрят как на недостойное выражение злобы при малейшем обмане в ожидании, — как на чудо несправедливости, нарушавшее права собственности владельца дерева или общества: я считаю достаточным высказать, что каждая страница Нового Завета доказывает невозможность вообразить себе, чтобы апостолы и евангелисты имели такое жалкое и ложное понятие об Иисусе и приписали это действие Его мщению за мимолетное неудовольствие на безответный предмет. Можно ли Того, кто на предложение искусителя отказался удовлетворить свой голод обращением камней пустыни в хлебы, представить себе разгорячившимся до гнева на бессознательное дерево? Такая непочтительная нелепость могла еще найтись в апокрифических евангелиях, но если бы евангелисты были способны увековечить такое событие, тогда неоспоримо, они не имели бы ни способности, ни желания написать то божественное и вечное изображение Господа Иисуса, которое их знание истины и наитие св. Духа дало им возможность передать миру, как бесценное наследие. Что же касается до того, что дерево, по слову Иисуса, иссохло, то неужели надо подвергнуть жестокому осуждению хозяина за то, что он сказал относительно своего бесплодного дерева: «Срубите его: к чему оно тяготит землю?» Разве кто-нибудь обвинил Иоанна Крестителя в насилии и желании все сокрушать, потому что он восклицал: уже и секира при корне дерева лежит; всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь? Был ли древний пророк[584] обвинен в неумении изображать свойства Божии, когда говорил: и узнают все дерева полевые, что Я, Господь, высокое дерево понижаю, низкое дерево повышаю, зеленеющее дерево изсушаю, а сухое дерево делаю цветущим: Я, Господь, сказал и сделаю? Кто кроме крайне невежественных и грубых людей решится произнести хулу на Бога, когда град побьет виноградные побеги, когда молния опустошит оливы и расколет не надтреснувший, здоровый дуб? Разве можно назвать преступлением уничтожение, при известных обстоятельствах, бесполезного дерева? Если нет, то неужели большее преступление сделать это посредством чуда? Почему же Спаситель мира, — при величии которого Ливан мал для принесения жертвы всесожжения, — может быть осуждаем требовательными критиками за то, что поспешно иссушил бесплодную смоковницу и уничтожением этой бесполезной вещи преподал три вечных урока, — сделав ее символом гибели для нераскаянного грешника, предостережением против лицемерия и изъяснением могущества веры? Многосторонний символизм иссушения смоковницы живо напоминает древних пророков[585]. Даже в этом случае, говорит профессор Вескотт[586], когда в минуту неприятно обманутого ожидания Он обратился к ученикам, то вслед за словом осуждения высказал слово обещания: имейте перу Вожию, и все, чего ни будете просить в молитве, верьте, что получите, и будет вам. Я остановился подольше на этом чуде, потому что люди способные и благомыслящие представляли себе некоторые затруднения к его объяснению. Те, которые не сочтут возможным допустить указанные мной выводы, могут глядеть на это событие, как на буквальное толкование притчи о силе веры, которая таинственно разъяснена чудом[587]. Гораздо лучше принимать ее таким образом, нежели осмеливаться сомневаться в правильности действий Того, которого послал Отец, но если мои суждения справедливы, то я не вижу в этом событии никаких непреодолимых затруднений.

Следуя от смоковницы своей дорогой, они подошли к храму и едва только успели войти, как получили новое указание на сильнейший и неутомимый дух преследования, который действовал в начальниках иерусалимских[588]. Согласно текста св. Матфея и принятого им порядка изложения (которые я на этот раз избираю предпочтительно потому, что в Евангелии от Матфея вслед за событием с фиговым деревом изложены прямо обстоятельства дня), при входе в храм Иисус встречен был огромной депутацией, знаменательной по количеству и выбору состава, в который входили главные священники, старейшины двадцати четырех порядков, ученые книжники, начальствующие раввины, представители званий, составляющих синедрион, — для того, чтобы в презираемом ими бедном, невежественном пророке из презренного Назарета возбудить страх сборищем всего того, что так глубоко уважалось в этом веке и считалось величайшей мудростью, или предать Его во власть великого народного совета. Народ, который Он пригласил к поучению, с почтением дал им дорогу, боясь своим прикосновением осквернить их волнующиеся одежды и широкие бахрамы. Окружив Иисуса, они строго и отрывисто спросили Его: какою сластию Ты это делаешь и кто Тебе дал такую власть? Они требовали таким образом от Него письменного удостоверения на право публичного исполнения обязанностей равви или пророка, на право торжественного входа в Иерусалим среди кликов «Осанна», раздавшихся в народе, на очищение храма от продавцов, получивших от них дозволение производить там торговлю.