Жизнь Исуса Христа - Фаррар Фредерик Вильям - Страница 91

Верно, буквально, ужасно, через пятьдесят лет исполнилось пророчество Иисусово. За четыре года перед войной, когда город наслаждался полнейшим миром и счастьем, мрачный маньяк бродил по улицам города, повторяя беспрестанно: «Голос с востока, голос с запада, голос от четырех ветров, голос против Иерусалима и святого дома, голос против женихов и невест, голос против всего народа!» Никакое бичевание, никакие муки не могли исторгнуть от него других слов, кроме: «Горе! горе Иерусалиму! горе городу! горе народу! горе святому дому!» — до тех пор, пока семь лет спустя, во время осады, он не был убит камнем из катапульты. Голос его был отголоском голоса пророческого.

Тит не хотел срывать города до основания, но вследствие отчаянного упорства иудеев вынужден был окружить его сначала земляными окопами, а потом каменным ватом. Он не хотел разрушать храма и употреблял все усилия, чтобы сохранить его, но вынужден был обратить его в прах. Он не намеревался быть жестоким в отношении населения, но заклятый фанатизм и сопротивление жителей до того уничтожили всякое желание пощадить их, что он задался мыслью чуть-чуть не истребить всю расу, распиная их сотнями, травя в амфитеатре тысячами, продавая в рабство мириадами. Иосиф[562] рассказывает, что даже тотчас же после осады никто в этой огромной пустыне не мог бы узнать красавицы Иудеи, что если бы какой из иудеев пришел туда внезапно, то был бы принужден спросить, что же эта за местность, хотя бы знал город в совершенстве? Кто в нынешнем Иерусалиме захотел бы видеть остатки города времен Христовых, тот должен отыскивать его на двести футов ниже почвы. Водном только месте остается еще несколько массивных фундаментов, как будто бы свидетельства, как громадны были здания, которых они остались единственными представителями. Каждую пятницу собираются здесь убитые бедностью евреи, чтобы постоять в саване (который каждый из них сшивает себе на день погребения) и поплакать над затмившейся славой падшей и поруганной родины.

Само собой разумеется, что когда Иисус проливал горькие слезы и высказывал пророческий плач, процессия остановилась. Но народ в долине Кедронской и около стен Иерусалима, ровно как богомольцы, которых шалаши и палатки теснились внизу по зеленым скатам, увидали приближавшуюся толпу, услыхали отголоски радостных криков и узнали значение такого волнения. Наломав зеленых и красивых пальмовых ветвей, народ устремился на дорогу, чтобы встретить приближавшегося пророка. Когда же два народных потока, один из сопутствовавших Ему, другой из присоединившихся на пути встретились друг с другом, то оставили Иисусу место в середине, примкнув кто к задним, кто к передним рядам процессии, а иные, обогнав ее, пошли вперед к воротам Иерусалимским, помавая ветвями и восклицая «Осанна!».

К толпе этой примешалось несколько фарисеев, для которых радость народная была желчью и полынью[563]. Что означают эти клики с упоминанием о Мессии? Что значат эти царские титулы? Были ли они опасны и неприличны? Почему Он дозволил их? Учитель запрети ученикам своим, говорили они. Но Иисус не хотел этого. Если они умолкнут, сказал Он, то камни возопиют. Слова эти напоминали угрозы, которые встречаются между обличениями алчности и жестокости у пророка Аввакума, предвещавшие окончательное разорение, которым отмстит Господь Иерусалиму[564]; камни из стен возопиют и перекладины из дерева будут отвечать им. Фарисеи чувствовали, что были бессильны остановить волну народную.

Когда процессия вступила в городские стены, весь город пришел в движение. Кто это? спрашивали иерусалимляне, выглядывая из-за решеток или стоя на крышах, на торговых местах, улицах и уступая место для прохода. Толпа же отвечала отчасти с гордостью за своего соотечественника, отчасти с оттенком недоверия к званию Иисуса, как Мессии, когда встретила презрение и неприязнь со стороны столичных жителей: это Иисус, пророк из Назарета Галилейского.

Относя последовавшее за тем очищение храма ко входу Господню в Иерусалим и считая это событие следовавшим непосредственно за входом, я придерживаюсь порядка в Евангелии апостола Матфея преимущественно перед св. Марком по следующим причинам: 1) невозможно, чтобы Иисус пришел поздней порой, вопреки Его всегдашнего обычая и вследствие страшных дневных жаров даже в это время года; 2) если Он пришел рано утром и не оставлял храма до позднего вечера[565], то, принимая во внимание, что события эти происходили в так называемое Вербное воскресенье, как это видно из евангелий св. Матфея, Луки и Иоанна, — мы не найдем указаний, в чем проведен был день (потому что путешествие из Вифании в Иерусалим не могло продолжаться больше 2 часов). 3) Очищение храма должно было быть более естественным последствием торжественного входа, нежели спокойного прихода на следующий день. Причин для отнесения такого очищения храма к следующему дню никаких не видно. После такой оговорки я перехожу к рассказу.

Настоящая процессия не могла идти далее подошвы горы Мориаг (Гар га бейт)[566], за черту которой нельзя переходить в дорожной одежде или с пыльными ногами[567]. Им пришлось разойтись в разные стороны, прежде чем вошли в ворота Сусаннины; вошел один Иисус. Таким образом, Господь, которого они искали, пришел внезапно в храм, — вестником завета; но они не узнали Его, не обрадовались Ему, хотя первым Его действием было очистить храм, чтобы они могли приносить жертву в правде[568]. При взгляде на окружавшую обстановку сердце Его возмутилось сильным негодованием. Три года тому назад, в свою первую Пасху, Он очистил храм, но увы! напрасно. Снова жадность одержала победу над почтением; снова мозаичные полы и портики двора язычников заняты были погонщиками быков и овец, прасолами и ростовщиками; снова все осквернено пригнанным скотом; снова слышался голос торгующихся и звон золота. Сами еврейские писатели соглашаются, что беспорядки в храме дошли до крайней степени. Святилище, пишет Иосиф[569], стало теперь прибежищем, сборищем тирании. Действительно, — говорит в своей речи Анан[570], — для меня лучше было бы умереть, нежели видеть такую мерзость в доме Божием, — смотреть — как это священное, никому недоступное место попирается без надобности нечистыми ногами, как эти полы покрываются кровью негодяев. Всякий раненый Зилот, — продолжает Иосиф, — приходил в храм и обливал священный пол своею кровью. Иисус не хотел учить в таком оскверненном месте. С сокрушением и скорбью выгнал Он вновь из храма всех торговцев, и ни один из них не осмелился воспротивиться Его ревности. Он не потерпел, чтобы даже мирная ограда была возмущаема народом, проходившим внутри ее с различными сосудами, и обращена в проходной двор. Густая толпа евреев, — в числе, как говорят, почти трех миллионов, собиравшаяся на неделю праздников в святой город, — не усомнилась обратить двор язычников на эти дни, как и во всякие прочие, в отвратительнейшую по деятельности сцену, тем более, что, согласно закона, пасхальных агнцев, — которых должны были приобрести посетители, — надо было выбрать и отделить от прочих заранее[571]. Но никакие их соображения, ни общие законы приличия не допускали, чтобы они обращали дом Отца Его, который был домом молитвы всех народов, в разбойничий вертеп, подобный находившемуся в Вади Гаммаме, где разбойники делили свою несправедливую добычу[572].