Любовь-весенняя страна - Рязанов Эльдар Александрович - Страница 25

Ностальгия, как дорожка — очень трепетная нить — в то, что больше невозможно ни вернуть, ни воскресить.

1983

ЮБИЛЕЙНОЕ

Если утром где-то заболело, радуйся тому, что ты живой.

Значит вялое, потасканное тело как-то реагирует порой.

Вот ты пробудился спозаранок, организм твой ноет и свербит.

Не скорби о том, что ты подранок, а проверь-ка лучше аппетит.

Если и со стулом всё в порядке, смело челюсть с полки доставай, приступай к заутренней зарядке, на ходу протезов не теряй.

И, сложив себя из всех кусочков, наводи фасон и марафет, нацепи и галстук, и носочки, распуши свой тощий перманент. Главное — под ветром не качаться, чтобы не рассыпаться трухой...

А вообще ты выглядишь красавцем, на молодку бросил взгляд лихой.

Силы подкрепив свои кефиром, ты готов сражаться с целым миром, показать всем кузькину мамашу, чтобы, ёлки-палки, знали наших.

Если ж нету спазмов спозаранок, коль кефир не пьёшь, не ешь баранок, может, час неровен, тебя нет?

Коль пусты и душ, и рукомойник, может, ты уже. того. покойник?.. Сослуживцы вешают портрет!

Так привет вам, утренние боли, вы — благая весть, что я — живой!

Что ещё я порезвлюсь на воле с этой вот молодкой озорной.

Раз продрал глаза. Всего ломает! Чую, рвётся жизненная нить!

А молодка позы принимает.

Дура! Надо в «Скорую» звонить!

1997

НОЯБРЬ НА ВАЛДАЕ

Эмме

Опять ноябрь раздел деревья, опять окрест округа спит...

И, как сто лет назад, деревня печными трубами дымит.

Дым вертикальными столбами вознёсся к серым небесам. Душа стремится за дымами.

И скоро улечу я сам.

Нигде не видно ярких пятен, поблекло озера стекло.

А воздух чист! Невероятен. Как на душе моей светло!

Над озером зависла дымка, кочует ворон по стерне.

А мы с тобой идём в обнимку по нашей старой стороне.

Твоё плечо, твоя поддержка, моя уверенность в тебе.

И вот опять смотрю я дерзко и снова радуюсь судьбе.

Стоят, обнявшись, две коняги, на холки морды положив.

И я, забыв про передряги, вдруг понял, чем живу и жив.

Мы, как они, храня друг друга, тепло и силу отдаём.

И потому не сходим с круга, а, взявшись за руки, идём.

Морозец свеж, и жить охота. Шагаем мы по ноябрю.

Калитка наша. дом. ворота. Как я тебя благодарю!

Январь 2004

Как сладки молодые дни, как годы ранние беспечны...

И хоть потом горьки они — дай Бог, чтоб длились бесконечно.

В двенадцать, в снег, в пургу, в мороз к нам Новый год пришёл намедни.

И был простителен мой тост

«Дай Бог, чтоб не был он последний».

Зимой измотан. Где ж весна с её красою заповедной?

Болел и ждал. И вот пришла она!..

Дай Бог, чтоб не была последней.

Усталость, ссоры и мигрень. Сменялись трудности и бредни в нелепый и постылый день.

Дай Бог, чтоб не был он последний.

Бывает тошно. Устаёшь, а тут ещё и дождь зловредный, — осенний, безнадёжный дождь.

Дай Бог, чтоб не был он последний.

Преодолев души разлом, на станции одной, дорожной нашёл тебя. И стал наш дом, дал Бог, обителью надёжной.

Седые волосы твои свободны. Непокорны гребню.

А я? Я гибну от любви.

Дай Бог, чтобы была последней.

От жизни я ещё не стих, — тревожной жизни и печальной.

И сочинил вот этот стих,

дай Бог, чтоб не был он прощальный.

3 февраля 2004

АВТОРА!!!

В 1961 году после фильма «Человек ниоткуда» я оказался в немилости, как бы опале. В глазах людей, командующих искусством, я стал личностью если ещё не целиком подозрительной, то, во всяком случае, с неприятным душком. В общем, человеком не совсем нашим. «Человек не оттуда» — так изволил пошутить со съездовской трибуны М.А. Суслов — секретарь ЦК КПСС, «серый кардинал», как его называли. Он заведовал идеологией партии и страны.

В поисках вещи для постановки я вспомнил о пьесе «Давным-давно» Александра Константиновича Гладкова. Собственно, именно он и станет героем этой новеллы.

Мне показалось, что, экранизируя пьесу Гладкова, я смогу убить двух зайцев, соединить два желания, как правило, несовместимых. А именно, не покривлю душой — пьеса мне очень нравилась — так что насилия над собой делать не придётся, а с другой стороны, патриотическая вещь Гладкова даст возможность успокоить незримую ощетинившуюся силу в моей лояльности и идейной чистоте. Случай, как видите, подвернулся идеальный, так как ни о каком компромиссе речи не было.

Я перечитал пьесу. Вернее, прочитал в первый раз. В 1944 году, когда мне было семнадцать лет, я видел её на сцене Театра Красной Армии. Это был подлинный праздник, встреча с прекрасным, общение с настоящим искусством. Поставленный одним из лучших наших театральных режиссёров Алексеем Дмитриевичем Поповым, спектакль искрился, фонтанировал, подчинял себе полностью. С подмостков, на которых с ухарством, весельем, задором рассказывалось о славе русского оружия, о победах наших предков над Наполеоном, текли в зал электрические токи, возбуждавшие в публике гордость за страну, пьянящее чувство близкой победы, веру в национальный характер. Одним словом, я, семнадцатилетний первокурсник, сидящий в зале среди зрителей, испытал тогда дурманящее чувство счастья.

И вот спустя семнадцать лет я прочитал пьесу глазами. На меня в этот раз не давило ни исполнение, ни музыка, ни режиссура, ни декорации. Да и время стало другое. И сам я, надо думать, тоже изменился, стал вдвое старше. Так что был, как говорится, один на один с литературным текстом.

Пьеса меня отнюдь не разочаровала. Она была написана превосходными стихами, живыми, разговорными, афористичными, смешными, патетическими. Тут я понял, что вещь создана в первую очередь крупным поэтом. От пьесы возникало ощущение лёгкости и серьёзности, веселья и значительности. И драматургически она была слеплена очень умело и ловко.

Герои пьесы, смелые, лихие люди, которые весело дерутся, горячо влюбляются, бескорыстно дружат, готовы прийти на помощь другу, они ценят шутку, застолье и вообще любят жизнь — эти герои были мне необычайно близки и симпатичны. Мне захотелось снять фильм о таких персонажах, создать картину романтическую, героическую, музыкальную и весёлую одновременно.

И повод подворачивался удобный: через полтора года, осенью 1962 года, исполнялось 150 лет Бородинской битвы. Я не сомневался, что с запуском фильма сложностей не окажется (тут я ошибался, но об этом позже); понимал, что круглая годовщина поможет мне легко войти в производство.

Такова предыстория — несколько затянувшаяся, но тем не менее необходимая.

Итак, я принял решение: буду ставить «Давным-давно». Я пришёл с этой идеей к главному редактору нашего объединения (в «Мосфильм» тогда входило шесть объединений), к своему другу Юрию Александровичу Шевкуненко. Это был добрый, совестливый, мягкий человек, к сожалению, рано умерший от рака. Его пьеса «Серёжка с Малой Бронной» была широко известна в начале шестидесятых годов. Шевкуненко был участником постановки пьесы «Давным-давно» в Театре Красной Армии в 1942 году. Будучи молодым артистом, он играл в постановке роль благородного испанца Винценто Сальгари. Так что вещь для него была близкой, родной, он был влюблён в пьесу, и поэтому его позиция была однозначной — ставить!

И тут я впервые услышал от него информацию, которой сначала не придал большого значения.

— Договор с Гладковым будем заключать не на самую большую сумму, которая положена, — сказал вдруг Юрий Александрович.