Любовь-весенняя страна - Рязанов Эльдар Александрович - Страница 22

ПОРТРЕТ

Так что же такое портрет человека?

Лицо, на котором отметины века.

Зарубки судьбы и следы проживанья, что требуют стойкости, сил и страданья...

Где глаз синева, чуб курчавый и статность? Куда-то растаяло всё без остатка.

Возьмём этих щёк худосочную бледность — её рисовала извечная бедность,

и эта угрюмая резкая складка у губ залегла, когда стало несладко, когда он отца проводил до погоста.

Быть юным, но старшим — непросто, непросто.

Потом на работах сгибался он часто от окриков хамов, что вышли в начальство, всё горбился, горбился и стал согбенным.

А эта морщина возникла мгновенно, прорезалась сразу от женской измены. Предательство друга, поклёпы, наветы — он чуть в лагеря не поехал за это.

Прокралась безвременно прядь седины!

А дальше пешком по дорогам войны, где горюшка он до краёв нахлебался, но всё ж повезло, и в живых он остался.

С тех бед на лице его сетка морщин — для этого множество было причин.

Вернулся в посёлок хромым инвалидом, по тем временам женихом был завидным: рожденье ребёнка и смерть молодухи — резон, чтобы влить в себя вёдра сивухи.

И всё не кончалась пора голодухи.

По ложным призывам в трудах бесполезных мелькали одна за другою годины, подкрались, как свойственно летам, болезни, и шли в наступленье седины, седины.

Есть пенсия, дочка, внучок, огородик и сад, где он всякую зелень разводит.

Её он разносит по дачам клиентов — торговцев, начальников, интеллигентов. Работы, заботы, болезни, утраты, за то, чтобы жить, — непомерная плата.

Кончается жизнь и в преддверии гроба не ведает чувства такого, как злоба.

Всё стерпит, снесёт, донесёт до конца...

Я в жизни не видел прекрасней лица со скромной, великой, простой красотою, смирением, кротостью и добротою.

1990

СМЕНА ВОЗРАСТА

Как постепенна смена возраста, и как расплывчаты приметы.

В усталой и осенней взрослости бушуют отголоски лета.

Но вот придвинулось предзимье. И, утренним ледком прихвачено, вдруг сердце на момент застынет. А в нас ещё весна дурачится.

Такая вот разноголосица, смешные в чём-то несуразности: и детства отзвуки доносятся, и смерть кивает неотвязная.

1987

ЖАЛОБА

Я устроен для работы, я почти что автомат, — выдаю всё время что-то, как заправский агрегат.

И, подобно водопаду, на меня летят дела:

ЭТО, ТО и ЭТО — надо... Оглянулся — жизнь прошла.

Постоянно что-то должен, перед всеми я в долгу.

Я спешу, лечу, бегу! Отдышаться невозможно, силы вышли. не могу.

Жизнь страницу за страницей перелистывает в срок.

Как бы мне остановиться!

Как бы мне прервать поток!

Разрываюсь я на части, разлетаюсь на куски.

Говорят, что в этом счастье, а не то помрёшь с тоски.

Поваляться бы в кровати, поглазеть на дождь в окно, по опушке прогуляться, просто так сходить в кино.

Я машина для работы, подустал я, братцы, что-то.

С понедельника, с понедельника начинаем мы новую жизнь, забываем про лень и безделье, станем вкалывать — только держись.

Призовём себя сами к порядку, чтоб диету всегда соблюдать, делать каждое утро зарядку и долги точно в срок отдавать.

В день тяжёлый, назначенный нами, — план прекрасный пришлось отложить. И виновны в том были мы сами, что не начали правильно жить.

Понедельники все пролетели, сгинул месяц совсем в никуда, жить по-новому мы не успели.

Ну, да это ещё не беда!

Ладно, пусть уж до Нового года мы продолжим нескладно, как встарь. Рубежи намечает природа, согласуем с ней свой календарь.

Вот и праздники улетели, промелькнули сезоны, года.

Жить по-новому мы не успели и не сможем, боюсь, никогда.

Но впивается совесть и мучит, быть в ладу с нею я не привык.

О, моя незавидная участь — затянувшийся черновик.

Запустил, раскурочил хозяйство — сам, как старый и рваный пиджак.

Я купаюсь в своём разгильдяйстве, понимая, что надо — не так!

Всё! Клянемся: ругаться не будем! Прекратим вообще нарушать!

Перед сном, как приличные люди, мы начнём кислородом дышать.

С понедельника, с понедельника затевается новая жизнь.

К чёрту лень, безучастье, безделье — размахнёмся мы так, что держись!

Понедельники прочь улетели, возвратить их обратно нельзя.

Жить по-новому мы не успели.

Может, это неплохо, друзья!

ФАЛЬШИВАЯ ВЕСНА

Бывает иногда, что средь зимы природа вдруг являет свою милость: мороза нет, нет вьюжной кутерьмы, снега сошли, поникли, растворились.

Термометр упрямо лезет вверх, нежданная теплынь стоит неделю, и оживают мошкара и зверь — мол, климат изменился в самом деле.

Боюсь я, что фальшивая весна того и ждёт, чтобы набухли почки. Ударит холодом, коварна и страшна!

И вымрут дерева поодиночке.

Природу так нетрудно обмануть, её создания доверчивы, открыты.

Всё бьёт и бьёт тревога в мою грудь, что слишком слабы силы для защиты.

Декабрь 1986

ЯНВАРЬ

Смеяться над бюро прогнозов неловко как-то и грешно.

Мы в ожидании морозов, которым быть бы уж должно.

Всему своя температура, ждёт холода моя натура, ей надоели морось, гниль.

К тому ж скользит автомобиль...

И смотрят вниз на гололедицу Большая с Малою Медведицы.

Как хорошо порою заболеть,

чтоб бег прервать, единственное средство.

Под одеяло тёплое залезть

и вспомнить, как болел когда-то в детстве.

Там за окном зима — весь мир замёрз. Пьёшь с горькой миной сладкую микстуру и на тревожный матери вопрос плюсуешь ты себе температуру.

Высовываешь белый свой язык,

«а» говоришь, распахивая горло, и взглядом, отрешённым от живых, даёшь понять, мол, руки смерть простёрла.

Как сладостно себя до слёз жалеть, в мечтах готовить жуткие сюрпризы: взять и назло всем близким умереть, чтоб больше не ругали за капризы.

Вообразить — кладут тебя во гроб, мать вся в слезах, дружки полны смиренья. И бьёт по телу россыпью озноб, как предвкушенье будущих крушений.

Дней через пять, к несчастью, ты здоров. Укутали и вывели на солнце, и ты забыл обиды, докторов.

А мысль о смерти спит на дне колодца.

Я всё ещё, как прежде жил, живу, а наступило время отступленья.

Чтобы всю жизнь держаться на плаву, у каждого свои приспособленья.

Я никогда не клянчил, не просил, карьерной не обременён заботой.

Я просто сочинял по мере сил и делал это с сердцем и охотой.

Но невозможно без конца черпать — колодец не бездонным оказался.

А я привык давать, давать, давать.

И, очевидно, вдрызг поиздержался.

Проснусь под утро... Долго не засну... О, как сдавать позиции обидно!

Но то, что потихоньку я тону, покамест никому ещё не видно.

Богатства я за годы не скопил, порою жил и трудно, и натужно.

В дорогу ничего я не купил.

Да в этот путь и ничего не нужно.

1988

КРУГОСВЕТКА

Говорит старуха деду:

— Я в Америку поеду!

— Ах ты, старая балда, Туда не ходят поезда!

Частушка

С другом старым я расстался, влез в отцепленный вагон...

И поехала вдруг станция, заскользил назад перрон.

Мягко двинулись берёзы, шаг ускорили столбы.

Чуть не навернулись слёзы — знак обманчивой судьбы.

Я теперь уже не нужен, как исчерпанная мысль. Городки бежали дружно, переезды пронеслись.

Отпивал я помаленьку железнодорожный чай, мимо мчались деревеньки, проезжал родимый край.

Что за странность? Что за диво? Поезд без локомотива.

И не поезд, а вагон — ни к чему не прицеплён.

Всё стремительней стучали в беге гулкие мосты.

И отъехали печали, и растаяли мечты.