Любовь Орлова в искусстве и в жизни - Романов А. В. - Страница 19

И так изо дня в день всю войну. От первого до последнего ее дня — светлого Дня Победы.

В театре — на сцене и за кулисами

Неожиданная, но памятная беседа с Любовью Петровной, Григорием Васильевичем и Борисом Ивановичем Равенских была у меня в середине декабря 1973 года в Малом театре.

На премьере спектакля «Царь Федор Иоаннович», поставленного нашим общим знакомым, талантливым театральным режиссером и увлеченным человеком Борисом Равенских, мы, поменявшись местами с соседями, оказались сидящими рядом. В спектакле, очень нас заинтересовавшем, роль царя Федора исполнял И. Смоктуновский, Годунова играл В. Коршунов, Ивана Шуйского — Е. Самойлов, Василия Шуйского — А. Эйбоженко, царицы Ирины — А. Кирюшина.

Спектакль отличался внутренней целостностью, убедительностью сценического действия. Легко просматривались в нем продуманность режиссерского поиска, стройность и новизна отдельных картин.

В перерывах между действиями как-то сам собой завязался у нас разговор о философском наполнении спектакля — о гуманном правителе, мучительно ищущем выход из сложнейших противоречий государственной жизни его времени, но понимающем свое бессилие и впадающем в отчаяние.

После спектакля мы встретились с Борисом Ивановичем в его режиссерской комнатке за сценой, и, пока он не очень умело готовил кофе, беседа наша продолжалась уже с его участием.

Л. Орлова

— Судя по всему, дорогой Борис Иванович, — с милой улыбкой говорила Любовь Петровна, — вам очень хотелось преодолеть традиционную трактовку трагедии Толстого... Право же, весь спектакль, от начала до конца, пронизан этим стремлением...

— И в этой связи, — добавил Григорий Васильевич, — вас, судя по всему, меньше всего интересовала история...

— Да! Конечно же, да, — горячо откликнулся на эту мысль Равенских. — Меня интересовал прежде всего человек. Его духовная структура. И сильные и слабые стороны его характера, отношения с людьми, его окружающими... Как, скажем, вас в «Весне» интересовало, видимо, не то, сколь модными стали у нас увлечения необычными открытиями в науке, а отношение вашей героини к этим открытиям, ее характер серьезной ученой и прелестной женщины, не так ли?..

Скажу сразу, что эта реплика Бориса Ивановича показалась мне не очень удачной. Вполне понятно, что эта реплика вызвала возражение Любови Петровны.

— Вы забыли, — сказала она, — что я играла советскую ученую, и мне в ее образе важно было передать то, что отличает советскую женщину-ученого от советской же женщины, не имеющей отношения к науке.

— Равным образом и в характере актрисы, — добавил Григорий Васильевич, — мы стремились показать главным образом ее внутренние духовные особенности...

— Вы говорите все это так, — засмеялся Равенских, — словно мы с вами встречаемся впервые...

— Дорогой Борис Иванович, — сказала Любовь Петровна после минутной паузы, — неужели тем не менее вы не замечаете, что одно дело — мои довоенные роли, за которые я была награждена критикой ярлыком лирико-комедийной актрисы, и совсем другое — мои роли в послевоенных фильмах и спектаклях? Разве в моей Джесси Смит из симоновского «Русского вопроса» есть хоть что-нибудь от Анюты из «Веселых ребят»? Или, скажем, Джанет Шервуд из «Встречи на Эльбе»... усмотрели ли вы хоть малую крупицу в ней от Ксении Лебедевой из «Ошибки инженера Кочина»? Это было бы моим поражением как актрисы, если бы такое случилось хоть в самой малой степени...

— Однако об условиях, в которых действуют ваши героини, вы не забывали никогда? Даже в «Милом лжеце», не так ли? — поспешил заметить Равенских. — Вот и я стремился передать в образе Федора также и трагизм конкретно-исторической обстановки, в которой ему довелось царствовать...

Я вспомнил об этой нашей беседе в Малом театре отнюдь не потому, что она открывала какие-то новые стороны в характере Любови Петровны или в ее взглядах на искусство, но потому, что и эта беседа свидетельствовала, сколь внимательно относилась Любовь Петровна к выявлению внутреннего потенциала той или иной роли, которую ей доводилось исполнять не только в кино, но и на театральной сцене.

«Русский вопрос» К. Симонова. Смит — Р. Плятт, Джесси — Л. Орлова

В последние годы тонкий артистизм Орловой, ее духовная культура, глубокое понимание прекрасного, драматический темперамент с особой силой проявились в главных ролях нескольких неординарных пьес, сыгранных на театральной сцене.

«Русский вопрос» К. Симонова. Джесси — Л. Орлова

В Театр имени Моссовета Любовь Петровна пришла в конце сороковых годов. На его сцене я видел ее во многих спектаклях: в роли Джесси Смит в спектакле «Русский вопрос» по пьесе Константина Симонова, в роли Лидии в спектакле «Сомов и другие» по пьесе М. Горького, в роли Норы в пьесе Генрика Ибсена «Кукольный дом», в ролях Патрик Кемпбелл в «Милом лжеце» Джерома Килти, Лиззи Мак-Кей в одноименной пьесе Жан-Поля Сартра и миссис Этель Сэвидж в пьесе «Странная миссис Сэвидж» Джона Патрика. Все созданные ею в театре образы отличались яркостью и полнотой жизненных красок, исторической достоверностью, высоким мастерством перевоплощения, которое было ей присуще всегда.

«Сомов и другие» М. Горького. Лидия — Л. Орлова, Анна — Ф. Раневская

Когда теперь я вспоминаю роли, сыгранные ею на сцене драматического театра, многие спектакли с ее участием, которые видел, то неизменно ловлю себя на мысли о том, что именно художественное отражение жизни посредством драматического действия всегда вызывало особый интерес, если не пристрастие, Любови Петровны. Она посещала все более или менее значительные премьерные спектакли столичных драматических театров и никогда не отказывалась посмотреть те или иные постановки такого рода театров в других городах страны, где ей доводилось бывать.

«Нора» Г. Ибсена. Нора — Л. Орлова

Как зрительнице, ей доставляло огромное удовольствие соучастие в тех событиях, которые открывала людям театральная сцена. Как актриса, она одновременно изучала и обогащала свое мастерство, анализируя чужой опыт применения тех или иных выразительных средств.

«Нора» Г. Ибсена. Хельмер — К. Михайло в, Нора — Л. Орлова

Особенно заинтересованно она относилась к сценическому поведению актеров, искусству перевоплощения, владению словом, построению мизансцен, типизации драматических ситуаций, наибольшему приближению создаваемого образа к жизненной правде. Судя по ее высказываниям, все свои симпатии она отдавала реалистическому театру, умению актера обогащать изображенную в драме действительность личными наблюдениями над жизнью и бытом. Всегда с иронией отзывалась она о надуманных режиссерских и сценографических решениях, расценивая их как отход от главных идейных и художественных задач театра — развития интеллекта и воспитания чувств.

«Лиззи Мак-Кей» Ж.-П. Сартра. Лиззи — Л. Орлова

Режиссерский талант, актерское мастерство и самобытность постоянно вызывали ее восхищение. Своими учителями на драматическом поприще она с гордостью называла К.С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко и не раз в кругу друзей говорила о своем преклонении перед Н.П. Охлопковым и Ю.А. Завадским, М.Н. Кедровым, Н.П. Хмелевым и Б.Г. Добронравовым, М.Н. Ермоловой, А.А. Яблочкиной и В.П. Марецкой за глубокое понимание ими идейно-художественного значения театра в народной жизни и то высокое предназначение, которое они отводили театральному искусству в формировании народного характера и обогащении духовной жизни советского человека.