Щенки и псы Войны - Щербаков Сергей Анатольевич "Аксу" - Страница 10

• Предыдущая
• 10/74
• Следующая

Особенно зверствуют наемники. В Курчалое, кажется, это было, задержали одного подозрительного, рыжего заросшего хохла, со шрамом на лбу. Выдавал себя за заложника. Рассказывал всякие жуткие вещи: как страдал, как неоднократно пытался бежать, как над ним измывались, как на цепи держали словно собаку. Ну, а мы, лопухи, «матюгальники» пооткрывали, слюни и сопли от жалости распустили. Да, тут Стефаныч, старший прапорщик наш, на всякий случай решил вдруг его обыскать. И, что ты, думаешь? Нашли у того, козла бородатого, пачку скомканных долларов и связку жетонов. Смертники солдатские, сволочь паршивая, коллекционировал. Но жадность, как говорится, «фраера» сгубила! Видно, жалко ему было с «зелененькими» и боевыми трофеями расставаться, вот и сгорел. Морду ему враз разбили! Потом десантники о нем, не знаю, откуда прознали, упросили «батю» отдать им эту мразь. Сразу вояку раскололи, умеют они убеждать, этого у них не отнимешь. Он им все выложил как на духу. Как ребят наших стрелял, резал, мучил, как ожерельем из вяленых ушей хвастался пред другими уродами…

Старший лейтенант Тимохин там был, потом рассказывал, что «десантура» забила хохла до смерти. Злющие были: у них недавно разведгруппа напоролась на засаду в ущелье Ботлих — Ведено, вся полегла. Наемников, как правило, десантники в плен не берут, арабов, хохлов и прибалтов сразу, без «собеседования», пускают в расход.

Вчера приснился Рафик Хайдаров, отличный парнишка, водителем у нас был. Большой мастер всякие байки рассказывать. Соберемся обычно у костра или в блиндаже у печки; греемся, портянки сушим, он и начинает баланду травить. Глядишь, и время летит незаметно, и настроение не такое поганое. Нам нравилось слушать его забавные истории. Мимика озорного круглого лица Рафика, хазановский голос и магические движения закопченных рук делали свое дело. Мы тогда, как сейчас помню, ржали, будь здоров. На эстраде бы ему выступать, да видно не судьба.

Убили его в начале февраля, когда обстреляли колонну под Герзель-Аулом. Пуля от ДШК попала в голову, полчерепа снесло вместе со «сферой». А новенький бронежилет, который он повесил на дверцу кабины снаружи, чтобы была защита от обстрелов, так ему и не понадобился. «Урал» так изрешетили, что пришлось его до Ножай-Юрта на сцепке тащить.

Рафика увидел, сон как рукой сняло. Хоть ножом режь, не могу уснуть, на душе мерзко, в голову лезут всякие мысли. Наверное, все, кто там побывал, ненавидят ночь. Самое дрянное, в сумерки на пост заступать. Ночью в дозоре чувства обострены до предела. Затаишь дыхание, слышно как сердце стучит. Вслушиваешься в малейший шорох, реагируешь на любой звук. Чуть что, даешь очередь и немедленно меняешь свою позицию, чтобы не накрыли, и не грохнули. Не дай бог, зазеваться или закурить, в момент схлопочешь пулю в «котелок», или уснуть "на часах". Были уже такие, в «калачевской» бригаде, уснули часовые на посту, а проснулись пацаны уже в царстве теней…

Прошло два месяца, а война все не отпускает. По ночам охают взрывы гранат, и старшина Баканов громко кричит ему в ухо: "Ты, что Самурай, не понял? Мы все здесь умрем!"

Было это в конце января, когда они возвращались с зачистки села Ялхой-Мохк. Прямо с гор их обстреляли из АГСа и пулеметов. Поднялась такая паника, что ответить на нападение не смогли даже опытные СОБРы. И пока не появились «вертушки», ребятам пришлось туго. Так и пролежали в придорожной канаве в мерзкой холодной жиже под градом пуль, боясь головы поднять… Потом вчетвером, скользя на мокрой глине, с трудом тащили, вываливающегося из окровавленного разодранного бушлата, монотонно со всхлипами воющего, кинолога Витальку Приданцева. Его оторванная рука валялась тут же рядом, у гусеничного трака, на кисти был туго намотан потрепанный поводок от убитого Карая. Выстрел осколочной гранаты попал как раз в то место, где они находились на броне БМП. Теперь свободный, несдерживаемый хозяином, злобный взъерошенный Карай застыл, как бы в последнем броске с опаленной оскаленной мордой и развороченным брюхом, из которого вывалились связки темно-синих кишок…

Бля, суки! Не смотря ни на что, там была жизнь, тяжелая, опасная, но настоящая жизнь. А куда я вернулся? В полное говно!

На пятом этаже хлопнула дверь, раздались шаги. Ромка, сидя на трубе у батареи, встрепенулся. Защелкал зажигалкой и, стряхнув пепел в банку, прикурил давно потухшую сигарету. Мимо, поздоровавшись, протопал заспанный сосед, который обычно чуть свет уезжал на своем фургончике на рынок.

Полгода спустя Ромку похоронили. Он "сел на иглу": нашлись "добрые люди", уговорили пьяного парня словить «кайф». Но героиновый «кайф» продолжался недолго.

— Передозировка! — констатировал врач "Скорой помощи", склонившись над безжизненным Ромкиным телом. — Еще один. Кто же светлое будущее будет строить?

— У меня такое ощущение, Вадим Борисович, что идет настоящая война! — отозвалась сопровождавшая его медсестра. — Война против человечества, словно мы запрограммированы, мы уничтожаем себя…

Димка же, Ромкин приятель, так ни одного дня ни где и не проработал, «гробовые» деньги свои промотал до копейки и схлопотал срок, по пьяни изувечив какого-то торгаша с Кавказа в одном из ночных баров.

Село заблокировали десантники несколькими БМД и БТРом, перекрыв все выходы из него с трех сторон; с четвертой стороны находился крутой обрыв, подмываемый стремительной обмелевшей рекой. Пока командиры на косогоре обильно покрытом инеем договаривались с местной властью, приехавшей со старейшинами в папахах на белой «Волге», о деталях предстоящей операции, «вэвэшники» и СОБР томились в ожидании начала зачистки у «бээмпэшек» и "Уралов".

— Ты чего там, Серега, притих? — спросил старший прапорщик Стефаныч, обращаясь к младшему сержанту Ефимову, который у лица держал сухую веточку.

— Все нюхаешь чего-то.

— Запах женщины, — тихо пробормотал тот, как бы виновато улыбаясь. — Вот веточку сорвал, запах обалденный.

— Ты, что рехнулся? Какой еще запах?

— Какая женщина?

— Совсем тут дошел до ручки, скоро на кусты будешь бросаться!

— Изголодался, молодой кобелек!

— Тут одними вонючими портянками может пахнуть, да дерьмом с кровью, — вставил угрюмый лейтенант Трофимов, которого «собровцы» уважительно величали Конфуцием, счищая щепкой налипшую грязь с подошвы ботинка.

— Дай-ка сюда! — старший лейтенант Колосков, по прозвищу Квазимодо, протянул руку.

— Да, что-то есть неуловимое, — отозвался он, бережно возвращая Серегину драгоценность.

— Ну-ка, — мрачный Конфуций преподнес к изуродованному шрамами лицу сухую веточку.

— Да, ты ладонью прикрой от ветра. Выдувает. Ну, как? Теперь чувствуешь?

Подержав с минуту, Трофимов, молча, как бы нехотя вернул ее Ефимову. Веточка пошла по рукам.

— Дайте понюхать-то, — нетерпеливо канючил первогодок Привалов с протянутой рукой, топчась внизу.

— Тебе-то за чем? Сопля еще зеленая!

— Где тебе знать-то, что такое баба! — вставил ""собровец"" Савельев, грубо отшивая мгновенно залившегося краской Привалова. — Да и насморк у тебя, шмыгалка-то не работает, все равно ни хрена не учуешь! Только добро переводить!

Рядовой Ведрин в свою очередь, уткнувшись носом в веточку, громко сопел, втягивая воздух.

— Ну, Джон Ведрин, ты даешь! — громко заржал Стефаныч, откидываясь всем телом на башню. — Это же запах женщины. Тут надо нежно, легонько вдыхать, а ты как портянку нюхаешь или лепешку дерьма, чудила! Всему вас, молокососов, учить надо.

— Да ну, вас, козлов вонючих! — обиделся Ведрин и спрыгнул с БМП, поправив бронежилет, направился к Мирошкину и Свистунову, которые в стороне забавлялись с овчаркой Гоби.

— А что это за растение? — поинтересовался вдруг Конфуций.

— А черт его знает! Вчера отломил ветку с какого-то куста на зачистке в Курчали.

— Может это мирт. Слышал, запах у него необыкновенный, — поделился своим предположением рядовой Самурский.

• Предыдущая
• 10/74
• Следующая