Наследие. Трилогия (ЛП) - Джемисин Нора Кейта - Страница 27

Перебить собственных детей… меня продрала дрожь. Значит, по крайней мере, эта легенда оказалась правдивой. Жрецы не соврали. И все же я чувствовала, что Нахадот стыдится содеянного. Я чувствовала в нем застарелую боль. Значит, бабушка тоже говорила правду, когда рассказывала старую сказку на свой лад.

— Так, значит, лорд Итемпас использовал этот… яд, чтобы подчинить Энефу, когда она напала на Него?

— Она на него не нападала.

Меня замутило. Мир накренился и поехал в сторону.

— Но… тогда… почему?!

Он опустил голову. Волосы упали на лицо, закрыв его темной волной, и память перенесла меня на три ночи назад — к нашей первой встрече. И губы его искривила улыбка — но не безумная, как тогда, но такая горькая, что горечь эта граничила с безумием.

— Они… поссорились, — тихо сказал он. — Из-за меня.

*

На мгновение, нет, на полмгновения, внутри меня все изменилось — а потом стало на место. Но в это мгновение я посмотрела на Нахадота и увидела в нем не могущественное, непредсказуемое, смертельно опасное существо.

Я… захотела его. Захотела его завлечь. Подчинить. Меня посетила мечта: я лежу обнаженная на зеленой траве, обхватив его руками и ногами, а Нахадота сотрясает дрожь вожделения, он пойман в ловушку моего тела и совершенно беспомощен. В тот миг я ласкала его волосы цвета полночной тьмы, и я — та, что лежала на лугу, — подняла голову и посмотрела себе, наблюдающей за нами, в глаза. И улыбнулась — самодовольно и… собственнически.

Я тут же изгнала из головы и эту картинку, и это чувство — сразу же, через мгновение, нет, полмгновения. То было второе предупреждение.

*

— Породивший нас Вихрь вращался медленно, — проговорил Нахадот.

Если он и заметил, что мне ни с того ни с сего стало не по себе, то виду не показал.

— Я родился первым. Следом в мир пришел Итемпас. Несчетные эоны вечности он и я оставались единственными живыми существами во вселенной. Сначала мы враждовали. Потом… стали любовниками. Ему так больше нравилось.

Ох… Такого жрецы нам точно не рассказывали. Я попыталась усомниться в правдивости Нахадота, но поняла — нет, он не лжет. Во мне его слова отозвались так, что сердце подсказало — это правда. Трое — они же не просто братья и сестра, они природные, естественные силы, противостоящие друг другу, но в то же время нераздельно связанные. А я — кто я? Единственный ребенок в семье, неискушенная в делах любви смертная. Как мне понять, что между ними было? Но я все же решила попробовать.

— А когда появилась Энефа… лорд Итемпас увидел в ней… третью лишнюю?

— Да. Хотя перед ее появлением мы сознавали свою незавершенность. Нам полагалось быть втроем, не вдвоем. Но Итемпасу это не нравилось.

Тут Нахадот снова покосился на меня. Я сидела рядом, его лицо накрыла моя тень. И в этой полутьме его черты вдруг текуче изменились и приняли образ такого абсолютного совершенства линий и форм, что мое дыхание пресеклось. Я в жизни не видела такой красоты. И мне стала понятна ревность Итемпаса и почему он убил Энефу ради того, чтобы обладать братом нераздельно.

— Тебе, верно, смешно и странно слышать, что мы можем быть себялюбивы и подвержены гордыне — прямо как вы, люди?

Эти слова прозвучали резко, в голосе Нахадота звенела злость. Но мне было не до этого. Я не могла отвести глаз от его лица.

— Мы сотворили вас по нашему образу и подобию. И передали вам все наши несовершенства и недостатки.

— Но… — пробормотала я. — Ох. Это так неожиданно слышать… выходит, нам все это время врали?

— Я думал, что народ дарре знает правду о тех временах, но вижу, ошибся…

И он наклонился поближе — медленно, осторожно, нежно. В глазах его загорелись хищные огоньки — а я завороженно смотрела в них. Легкая добыча.

— Не все народы поклоняются Итемпасу добровольно. Признаться, я думал, что хотя бы энну хранят предания о прежних днях…

Я тоже так думала, если честно. И сжала в ладони серебряную косточку на кожаном ремешке. Голова легонько кружилась. Я знала, конечно, что когда-то мой народ исповедовал еретическую веру. Вот почему амн называли народы вроде нашего «темными»: мы приняли веру в Блистательного, лишь чтобы спасти свои жизни, ибо Арамери угрожали уничтожить нас всех до последнего человека, если мы не подчинимся. Но Нахадот имел в виду совсем другое. Что кто-то из дарре знал истинные причины Войны богов и скрыл от меня. Нет, не может быть. В это я просто не могла — и не хотела — поверить.

За моей спиной всегда шептались. Сплетни, слухи — я прошла через это. У меня амнийские волосы, амнийские глаза. И мать моя — из амн, может, она мне вбила в голову все эти предрассудки, которыми полны Арамери. Так они думали. И мне стоило огромного труда завоевать уважение моих людей. И я думала — я сумела. Я добилась того, чтобы меня уважали и не скрывали от меня правды.

— Нет, — прошептала я. — Бабушка бы мне непременно рассказала…

А вдруг — нет? Вдруг не рассказала бы?

— Тебя окружает столько тайн, — прошептал Ночной хозяин. — И столько лжи… Ложь окутывает тебя, колышется вокруг, как покрывало. Хочешь, я его уберу?

Я почувствовала его ладонь на бедре. И невольно подпрыгнула. Его лицо приблизилось, коснулось моего, дыхание пощекотало губы.

— Ты хочешь меня.

От этих слов меня бы бросило в дрожь — но они запоздали, я дрожала уже давно.

— Н-нет…

— Столько лжи…

Он выдохнул это, и его язык прошелся по моим губам. В теле напрягся каждый мускул, я не сумела сдержать жалкого стона. И я снова лежала на зеленой траве, под ним, распластанная, прижатая к земле его телом. Я лежала на кровати — на этой самой кровати, и он овладевал мной прямо здесь, в спальне матери, я видела над собой его свирепое лицо, и он обходился со мной грубо и властно, и я подчинялась ему, а не он мне. Как я вообще могла мечтать о таком — властвовать над ним? Он брал меня, как хотел, а я беспомощно вскрикивала от боли — и от жгучего желания. Я принадлежала ему, вся целиком, и он пожирал меня, смакуя мой рассудок — ибо выдрал его и жадно откусывал истекающие кровью куски. Я гибла — и наслаждалась каждым мигом медленного умирания.

— О боги…

Как смешно, должно быть, выглядела моя божба! Я вскинула руки, и ладони утонули в темном ореоле, который тучей реял вокруг него. Хотела оттолкнуть — и ощутила холодный ночной воздух и подумала, что руки не встретят сопротивления и провалятся в темную пустоту. Но нет, я уперлась в теплое тело. В одежду. Я вцепилась в ткань, пытаясь вернуться к реальности. Опасной реальности! Мне нестерпимо хотелось притянуть его к себе. Но я превозмогла желание.

— Пожалуйста, не надо. Пожалуйста… о боги… пожалуйста, не надо…

Он все еще нависал надо мной. Его губы касались моих, и я почувствовала, что он улыбнулся:

— Это приказ?

Меня трясло — от страха, желания и физического усилия, — я все еще пыталась оттолкнуть его. Наконец мне удалось отвернуть лицо. Прохладное дыхание пощекотало мне шею и прошлось по всему телу, лаская и оглаживая. В жизни я так сильно не хотела мужчину, ох, как же я хотела его. И как боялась.

— Пожалуйста, — выдохнула я снова.

Он поцеловал меня — легонько — в шею. Я попыталась сжать зубы и не застонать — какое… Желание кружило голову. Но тут он вздохнул, встал и отошел к окну. Черные щупальца ореола еще протягивались ко мне и окутывали с ног до головы — я тонула в его тьме. Но вот он отошел, и щупальца оставили меня — неохотно, как казалось, — и ореол его вновь склубился в беспокойную тучу вокруг застывшей, как изваяние, фигуры.

Я обхватила себя за плечи. Дрожь не отпускала — неудивительно.

— Твоя мать была истинной Арамери, — вдруг сказал Нахадот.

Желание мгновенно улетучилось, слова прозвучали как пощечина.

— Лучшей наследницы Декарта и желать не мог, — спокойно продолжил он. — Цели у них были разные, но во всем остальном она полностью походила на отца. Он до сих пор любит ее.

Я сглотнула тугой комок в горле. Ноги все еще дрожали, поэтому встать я не решилась. Зато осознала, что сижу, жалко сгорбившись, и выпрямила спину.