Я — начальник, ты — дурак - Щелоков Александр Александрович - Страница 62

• Предыдущая
• 62/72
• Следующая

— «Тулку»? «Иж»? — спросил продавец.

Поскольку определенных пристрастий к ружьям у меня не имелось, я решил задачу просто:

— Покажите оба.

— Калибр? Шестнадцать или двенадцать?

«Тулка» шестнадцатого калибра мне понравилась сразу своим элегантным изгибом курков, тонкой ухватистой шейкой ложа. Но окончательно прельстило другое. В паспорте ружья сообщалось: «Ружье имеет тройное запирание, осуществляемое поперечным болтом „Гринера“ и рамкой затвора „Перде“. Гринер — черт с ним, одного Гринера я даже знал лично, но вот рамка Перде меня очаровала сразу. О другой рамке я уже не мог и мечтать.

— Беру «тулку», — сказал я. — Рисуйте чек.

Тогда же приобрел я и припасы — металлические гильзы, дробь, порох, устройство для снаряжения патронов с названием Барклай. Название это не только ласкало слух в той же мере, как «рамка Перде», но еще и воскрешало в памяти имя полководца из русской военной истории. Шик и блеск!

И все же, оставаясь стрелком, настоящим охотником я не стал. Что-то не позволило получать удовольствие от стрельбы по живым существам. Куда больше эмоций мне доставляли точные попадания в центр спортивной мишени.

Однако время, проведенное в кругу охотников, позволило мне наблюдать интересных людей, память о которых я пронес через многие годы, и могу о них рассказывать сколько угодно. Но в этот раз расскажу только о двух — майоре Зенкове и капитане Никише Кузнецове.

— Завтра едем на охоту, — объявляет командир полка офицерам. — Думаю, будет справедливо, если каждый захватит по бутылке.

Замполит тут же возражает:

— Прошлый раз, товарищ полковник, брали по бутылке и потеряли ружье.

— Тогда берем по две, — дает поправку командир.

— Когда брали по две, — вступает в обсуждение начальник штаба, — некоторые охотники не сумели найти машину.

— Все, товарищи офицеры, — подводит полковник итог, — Берем по три бутылки. Ружей не брать, из машины не выходить. Уезжаем в семь.

Зенков был первым, кого я сразу заметил на общем построении дивизиона.

В послевоенные годы армия изрядно поизносилась. Офицерские шинели, не говоря уж о солдатских, походили на серые дерюжки, которые приходилось носить, хотя по срокам они выслужили все возможное и подлежали замене. Купить ткань и сшить за свой счет новую шинель в гарнизоне возможности ни у кого не было из-за отсутствия тканей в продаже.

Ленинградец Зенков, побывав в очередном отпуске, вернулся из северной столицы в новенькой шинели, сшитой из прекрасного темно-серого офицерского сукна. В нашем гарнизоне такая была только у командира дивизии генерала Ягодина, но у него она как и у всех выглядела изрядно поношенной. Потому некоторые подполковники, не знавшие Зенкова лично, при встрече с ним козыряли первыми — черт знает, что за птица этот майор в такой шикарной шинели, а наживать неприятности никому не хотелось.

Зенков командовал учебной батареей, где готовили сержантов для артиллерийских подразделений дивизии. Сам майор был настоящим воякой, как и большинство из офицеров дивизии, начавших войну на Западе и окончивших ее в Манчжурии.

Зенков прошел всю Европу и в качестве трофеев вывез оттуда экзотические слова для выражения эмоций. Русский мат он принципиально не употреблял. Самым слабым ругательством в его словаре было финское «Перкеле!», посильнее — польское «Пся кжев!», забойно звучало венгерское «Фа соль!» в переводе обозначавшее загадочный «деревянный член».

Произнесение этих слов Зенковым с разной степенью накала никого не обижало: попробуй оскорби русского, сказав ему «Фа соль!», а вот собственное раздражение чужие слова ослабляли и надежно компенсировали душевное равновесие.

Первый осенний долгожданный выезд на охоту произошел в дождливый сумрачный день. Дождь, даже небольшой в том краю создавал автомобилям немало трудностей. Дороги в степи грунтовые. А основа у грунта каменистая, твердая: бери в степи по компасу азимут и дуй по прямой вперед, сокращая время и расстояние. Но это в сухую погоду. В дождь все иначе. Вода быстро скапливается на поверхности, не имея возможности пройти глубоко в почву. Глинистый слой размокает и превращается в жидкую смазку, то и ело заставляя колеса машин буксовать. Вот и с нами случилась неприятное. На пути к заветному озеру, где предполагалось охотиться на перелетную птицу, в небольшой пологой лощинке мы сели в грязь.

Что ни делал шофер, машина не могла сдвинуться с места. Ничего подходящего, что можно подложить под колеса, в степи не было. Редкие шары перекати-поля, которые мы сумели собрать, буксовавшее колесо превращало в жалкие ошметки и выбраться из грязи не представлялось возможным, хотя все мы дружно толкали машину вперед.

— Перкеле! — в какой-то момент воскликнул Зенков. — Мы так никогда не вылезем!

Он стал быстро расстегивать пуговицы, сорвал шинель с плеч и бросил ее под буксовавшее колесо. Чудо-шинель шлепнулась в лужу. Протектор колеса подхватил ткань, хищно рванул ее на себя. Машина взревела и вырвалась из лужи.

Прекрасное творение портняжного искусства, завезенное в степь из Ленинграда, осталось лежать в грязи. Колесо сжамкало ее, перемазало в глине, превратило в мокрую поганую тряпку, нагнуться за которой Зенков даже не счел нужным.

Мы поехали дальше, стараясь не смотреть друг другу в глаза. Никто не догадался пожертвовать своей старой заношенной шинелишкой во имя общего дела, и только в Зенкове страсть к охоте взяла верх над другими соображениями и чувствами. Все понимали — он ради нас совершил подвиг, близкий к броску на вражеский пулемет.

Тем временем зима катила в глаза и без шинели вступать в нее было невозможно. Лютов отдал распоряжение и майору Зенкову выдали прекрасный белый овчинный полушубок армейского образца, еще не бывший в носке. И снова в строю дивизиона майор стал выделяться ярким белым пятном.

В первый же морозный день Зенков с ружьецом отправился в степь, поискать удачи. И она явилась ему в лице корсака — степной лисицы, красивой и быстрой.

От неожиданности Зенков замешкался и когда прицелился, корсак резво отскочил и юркнул в нору.

Махнуть бы рукой и уйти — без собаки зверя из норы не выгонишь, — но охотничий дух закипел, душа забурлила азартом. Зенков собрал все кусты перекати-поля, которые ветер притащил в ложок под сопкой и забил их в нору. Поджег, рассчитывая на то, что дым выкурит корсака наружу.

Сухие стебли перекати-поля весело заполыхали, но огонь рвался вверх и дым в нору не тянуло.

Зенков решил переменить тактику. Он затоптал пламя, поплотнее забил тлевшие кусты в жерло норы, расправил полы тулупчика и уселся на землю, прикрыв отверстие казенной частью своего организма.

Зенков сидел и прислушивался. Под ним что-то похрустывало, потрескивало. В воздухе стало пахнуть вонючим едким дымом. Еще немного, решил майор, и можно вставать.

Вдруг седалище припекло, да так сильно, словно к голому телу приложили горячий утюг. Зенков резво вскочил. Однако зад припекало по-прежнему.

Он сбросил полушубок и увидел большую дыру, которая прогорела в месте, которым он запирал жерло норы. А зад все припекало. Пришлось спускать и ватные брюки. Ткань и вата уже тлели.

Чтобы спасти полушубок, пришлось его обкромсать почти по пояс. Так и ходил Зенков до конца зимы в овчиной душегрейке, которая едва прикрывала ему спину. Ко всему за испорченный полушубок потребовалось выплатить компенсацию.

Есть люди, которые ищут приключения. Зенкова приключения искали сами.

Если многих в смешные положения ставят обстоятельства, то Зенков для себя эти обстоятельства выдумывал сам.

Однажды весной мы выехали на реку Аргунь, где на ночевку в пойме, поросшей камышом, устраивались стаи перелетных птиц.

Зенков, кстати, отличный стрелок, уже взял несколько птиц, когда пришла неудача. Крупный селезень кряквы, метко срезанный влет, камнем рухнул на землю, со стуком хряснулся грудью о землю, но тут же вскочил и резво, волоча за собой подбитое крыло, побежал в сторону камышей.

• Предыдущая
• 62/72
• Следующая