Я — начальник, ты — дурак - Щелоков Александр Александрович - Страница 39

• Предыдущая
• 39/72
• Следующая

Как бывает в таких случаях, верные Личарды из окружения командующего, который сам заметки такого рода вряд ли читал, показали ему материал с ошибкой. Безответственному корреспонденту «Красной Звезды» по всем правилам за такое полагалось накрутить хвоста. Но командующий знал, что такое аппаратный ранжир куда круче своего верного окружения.

— Кто делал доклад в Московском военном округе? — спросил Якубовский.

— Командующий войсками.

— В Ленинградском и Киевском?

— Командующие.

— Так неужели ни до кого из вас не дошло, что «Красная Звезда» просто не захотела нас подставлять? Везде доклады читают командующие, а у нас иначе? Думаете, на такое в ЦК не обратят внимание? Благодарить надо газету за то, что прикрыла нас, а не кричать об ошибках…

Знал Иван Игнатьевич, ой знал, что в Москве «Красную Звезду» читают и внимательно следят за тем, кто и как одобряет постановления партии и правительства. И, не дай бог, у кого-то бы возник вопрос: «А почему в этот раз отмолчался генерал Якубовский?»

Как рассказывал мне Александр Михайлович Набатчиков, который был помощником знаменитого сталинского наркома Лазаря Кагановича, Сталина мало волновало, кто прислал ему теплые поздравления к дню семидесятилетия, но зато вождь живо интересовался теми, кто поздравлений не прислал и старался выяснить — почему.

Я восхищен, я кричу «Ура!» утвердившейся в нашей стране демократии. Но в то же время уверен: в коридорах власти мало что изменилось.

— Не так сидите! — публично рявкнул первый гарант Российской конституции Борис Николаевич Ельцин на свое окружение.

«Каждый сверчок — знай свой шесток». Может ли демократия отменить эту народную мудрость?

Начальник политотдела пишет характеристику на своего зама: «Водку пьянствует, но с большим отвращением».

Жанр армейской политработы требовал, чтобы каждый политорган располагал своим активом. В него включались люди, которых можно было разбудить среди ночи, объяснить задачу, и они тут же были готовы обратиться к собранным на летучий митинг солдатским массам с призывом не жалеть крови и самой жизни за дело партии и товарища Сталина. Позже — за дело партии и товарища Хрущева. Еще позже… Короче, и так далее…

На фронте партийным активистам парторги давали партийные поручения при начале атаки первыми подняться в рост из окопов и бросить клич: «За Родину! За Сталина! Вперед!»

После войны активисты, выступая на митингах и собраниях, увлекали за собой призывным словом людей на другие дела: «Мы, советские воины, горячо одобряем новое историческое решение Коммунистической партии и Советского правительства об объявлении подписки на очередной денежный заем! Я первым обязуюсь подписаться на двухмесячный оклад, отдав свой заработок родному государству».

Старшина-сверхсрочник Коробов был партийным активистом с большим стажем. Поэтому политотдел поручал ему те выступления на митингах и собраниях, на подготовку которых отпускалось крайне малое время. Коробов знал о чем говорить, знал как надо говорить и никогда не отказывался говорить. Что поделаешь, он любил выступать, речи произносил с некоторой корявостью, но громко и убежденно одобрял даже то, что у других вызывало сомнения или оскомину.

27 июня 1945 года было объявлено о присвоении Верховному главнокомандующему Иосифу Виссарионовичу Сталину звания генералиссимуса. Из Главного политического управления в войска тут же полетела шифровка, требовавшая немедленно провести массовые митинги личного состава армии и флота, одобрить указ о присвоении товарищу Сталину нового звания, организовать всеармейское ликование и поток поздравлений в Москву.

Раз надо, да еще срочно, Коробова тут же вызвали в политотдел. Вручили свежий номер газеты:

— Читай, готовься. Выступишь сразу за командиром дивизии.

Замысел был прекрасный — сперва слова благодарности партии за присвоении Верховному высшего воинского звания произносит генерал, а вслед за ним слово получает простой старшина из линейного, так сказать, окопного подразделения. Разве не так?

И вот на плацу в каре выстроены боевые полки, которым вот-вот предстоит вторгнуться в Манчжурию и начать громить японских самураев. На трибуне Коробов. Динамики разносят над плацем слова его пламенной речи:

— Товарищи! Я, как и каждый советский воин, горячо одобряю и приветствую указ о присвоении Иосифу Виссарионовичу товарищу Сталину нового высокого воинского звания. Это выдающееся событие стало большой радостью в жизни каждого советского человека и в моей лично. Да здравствует товарищ Сталин, славный генерал наших побед и величайший сиссимус всех времен и народов!

Шорох изумления, восторга и ужаса волной прокатился над плацем. Опрокинулось и посерело лицо комдива.

Выручил начальник политотдела. Он выдвинулся вперед, вскинул руки вверх и рявкнул:

— Ура, товарищи!

— Ура-а-а-я-я! — покатилось над плацем и заглушило смех, который давил тех, кто внимательно слушал речь активиста.

А самого Коробова под крики «ура» те, кому то было положено, твердо подхватили под руки и увели в отдел военной контрразведки дивизии. «Генерал и великий сиссимус» — это был неслыханный выпад против вождя и учителя советского народа. Оставлять подобную вражескую вылазку без последствий никто не имел права.

Для активиста все могло окончиться крайне печально, не окажись в контрразведке честных и умных людей.

Допрашивал Коробова сам начальник отдела «Смерш»…

— Так кто у нас товарищ Сталин?

— Верховный главнокомандующий.

— Какое воинское звание у него было до сих пор?

— Маршал Советского Союза.

— Какое у него теперь?

Коробов глядел в глаза полковнику искренним чистым взглядом активиста и патриота.

— Генерал и сиссимус, товарищ полковник!

— Ты газету читал?

— Так точно.

— Вот, прочти еще раз. И вслух.

Коробов уставился в слово, на которое указывал палец полковника.

— Генерал и сиссимус.

— Читай еще раз. По буквам!

— Ох ты, идриттвою! Как же я так махнул! Генерал и ссимус! А я прочитал «сиссимус»! Надо же! Теперь во веки веков не забуду: генерал и ссимус всех времен и народов! Надо же было так махнуть!

Полковник махнул рукой и поставил диагноз:

— Дурак ты, больше никто. Иди!

В тот же день Коробов из списков партийного актива вылетел навсегда. А товарищи, здороваясь с ним, предварительно оглянувшись по сторонам, говорили:

— Эй, сиссимус всех времен и народов, как у нас жизнь?

Майор встречает генерала и узнает в нем однокашника по академии.

— Иван, здорово! Как это ты так быстро сделал карьеру?

— За счет верной стратегии.

— А я по-твоему, не стратег?

— Давай проверим. Как ты оцениваешь генерала армии Кобца?

— Да он же всем известный ворюга!

— Вот видишь, а я ему все время говорил, что у него неповторимый талант организатора.

По служебным делам в Южной группе войск я посетил небольшой венгерский городок Мор, славившийся своим вином «мориэзерйо». Если перевести название на русский, то он будет звучать как «мОрское тысячу хорошо». Не «морское» с ударением на последнем «о», а «морское» с упором на «о» первое. Но я об этом прекрасном вине тогда еще не знал, и прибыл в Мор лишь потому, что там стоял зенитный полк одной из дивизий Южной группы войск.

На контрольно-пропускной пункт, откуда в штаб о прибытии корреспондента сообщил дежурный, прибыл заместитель командира по политчасти. Как положено отдал честь, представился, и посмотрел на меня с удивлением.

— Товарищ майор, я Арутюнов, неужели не помните?

Ответить честно на такой вопрос, особенно если человека не узнаешь, всегда кажется неудобным, но я Арутюнова не помнил и не мог представить, где пересекались наши пути. Ответил уклончиво:

— Простите…

— Пятьдесят первый год. Чита. Курсы политсостава… Арутюнов. Вы же тогда меня спасли…

• Предыдущая
• 39/72
• Следующая