Хрен с бугра - Щелоков Александр Александрович - Страница 47

• Предыдущая
• 47/63
• Следующая

Буря улеглась так же быстро, как и разгулялась. Немного поостыв в машине, наш Дорогой Никифор Сергеевич взглянул на случившееся уже иными глазами. Что-что, а чувство юмора ему было присуще. Он понял, что неувязка произошла от желания угодить, что никто не собирался поставить его в дурацкое положение. Ну, если увидела глупая баба что-нибудь принадлежавшее лично руководителю партии коммунистов и не предназначенное к публичному показу, не казнить же тех, кто не успел его предупредить. Сам же он начал расстегивать амуницию, не дождавшись какой-либо команды. Короче, наш Гость приказал остановить машину и вышел из нее. Собственнолично сходил в кусты и уже без помех окинул взглядом окрестности. На душе полегчало, избыточное давление на психику ослабело, и мир снова стал казаться более благоустроенным и добрым.

Потом, когда отставшие машины подтянулись, Первый с видом пришибленным, на неверных гнущихся ногах подступил к Большому Человеку, ожидая в любой миг высочайшей трепки. Но наш Дорогой встретил его веселым смехом.

— Ну, режиссер! Устроил мне представление! Надо же было догадаться!

Первый стоял, прижав руки к бокам, будто солдат-первогодок перед старшиной-сверхсрочником, и костенел, еще не веря, что грозу пронесло.

— Баба-то хоть красивая была? — спросил наш Гость, отпуская грехи. — Я и разглядеть ее не успел…

— Красивая, — вздохнул Первый. — Очень красивая… Сам выбирал.

— Ну, тогда греха никакого, — сказал Хрящев. — Увидела — не помрет. Пусть знает — у меня как и у всех. Что там дальше у нас по твоей программе? Мне опять брюки расстегивать или как?

— Легкий завтрак, Никифор Сергеевич. Все уже приготовлено.

— Далеко?

— Тут сразу же за лесочком, — пояснил с охотою Первый. Местность он знал плохо и потому делал порядочную ошибку. — Вон там, за тем. Как говорят, за хорошим за кустом нам готов и стол и дом. Просим откушать, дорогой Никифор Сергеевич!

Голод и веселое состояние духа пробудили в Большом Человеке желание посидеть за столом, снять стресс доброй чаркой.

— Пройдем пешком? — предложил он Первому.

— Охотно, — согласился тот. Да и другие встретили предложение с деловым оживлением. Близость накрытых столов ощущалась на расстоянии и пробуждала готовность к движению.

Нестройными рядами все двинулись к видневшемуся метрах в ста перелеску. Поскольку наш Дорогой Гость уже не вызывал у большей части сопровождавших его лиц острого любопытства, как то было в первый день, многие поотстали и процессия изрядно растянулась.

Впереди шли трое — Хрящев, Первый и круглолицый полковник службы безопасности Лутовченко, наряженный по штатному московскому расписанию пуще своего ока беречь бренное тело Никифора Сергеевича.

За кустами и осиновым редколесьем, куда двигались все, раскинулись палатки цыганского табора. У небольшого родничка стояли четыре телеги с оглоблями, поднятыми в небо. И вот именно на этот бивуак собственнолично набрели именитые лица.

В один миг веселые цыганята, игравшие на поле, заметили нежданных гостей и враз Хрящева — самого пузатого из группы — окружил подвижный, галдевший десант.

Чумазые, оборванные, голопузые и босые, ребятишки взяли в плотное кольцо одетых по-городскому мужчин. Все разом загалдели и кинулись в бешеную пляску.

Шум, визг, песенки вмиг разбили чистую тишину осеннего леса.

Заметнее других неистовствовал черноглазый чертенок в синей рубахе, с густыми курчавыми волосами. Он растолкал мелюзгу, впрыгнул в круг и вприсядку пошел юлой у самых ног Хрящева. Он как волчок крутился, то подлетал вверх, то распрямлялся в прыжке и выкрикивал:

— Эх, ромалы!

И скороговоркой повторял раз за разом:

— Батька, гони рупь! Гони рупь, батька! Для тебя танцую.

Определив на лицах окруженных и плененных пришельцев нечто подобное колебанию, цыганенок вдруг завопил еще сильнее, чем прежде; словно в нем одном сидело еще с десяток таких же горячих чертенят:

— Рупь! Рупь! Рупь!

Помощь Хрящеву пришла с неожиданной стороны. Из шатра на шум, лениво потягиваясь, вышел бородатый цыган в красной нарядной рубахе без пояса, в брюках-бриджах с красными офицерскими кантами и в новеньких лакированных ботинках. Едва взглянув на происходившее, он с присущей цыганам проницательностью понял, что в окружение попали не лопоухие грибники, а какое-то начальство, и сразу поспешил на выручку.

— Э! — крикнул цыган на мелюзгу. И прошелся раскидистым матом, от которого сильнее завибрировали листья осин. Голопузых как ветром сдуло. Подойдя поближе, старый цыган вдруг широко развел руки и заулыбался:

— Батька! — сказал он густым сочным басом, будто в медную трубу подул. — А я тебя в кино видел. Ей-богу, не брешу! Ты — народный артист. Дай детям рупь! Не жалей, ты — богатый. Дети отстанут.

Наш Дорогой Никифор Сергеевич на миг оторопел, не зная, как вести себя при цыганских обстоятельствах, но в тот же миг увидел, как, продираясь сквозь кусты, с тыла к нему подходит подкрепление. И тогда он дал волю чувствам. Лысина его, будто раскалившись, сделалась красной, блестящей и вся покрылась бисеринками пота.

— Да вы! Вашу! — потряс воздух уже знакомый нам клич. — Вас!

В тот же миг двое интеллигентных мужчин, не снимая шляп и не засучивая рукавов, завернули цыгану руки за спину и вежливо, без слов отставили его в сторону, как стул или стол. Путь для проследования нашему Дорогому открылся широкий и светлый. Но он уходить не спешил.

— Сволочи! — гремел Никифор Сергеевич. — Ишь, распустились! Ишь! Оседлать их немедленно! Оседлать! Принять закон и запретить шляться по всей стране! — Он стукнул кулаком правой руки в ладонь левой. — Надо же так безобразничать! У вас в области власть есть?! Кто за порядком следит?! Сколько говорю: ввести трудовые паспорта. Кто не работает, кто бродяжничает — те не граждане. Коротко, просто и ясно.

И тут вперед выдвинулся полковник Ломов. Напрягаясь и деревенея, он выпятил могучую живото-грудь и прохрипел с нескрываемой злобой и готовностью к самопожертвованию:

— Моя вина, Дорогой Никифор Сергеевич! Бить меня надо! Ох, как бить! Не успел канализировать! Да и угляди за ними! Лезут как тараканы из соседних областей. А права чистить их у меня нет. Дайте право, мы их в дубинки! По головам!

Наш Дорогой от неожиданности замер. Он обращался к тем, кого знал, на чье понимание всемерно рассчитывал, и вдруг кто-то незнакомый решительно и горячо угадал его подспудные желания. Хрящев повернулся к Первому.

— Кто таков? Почему не знаю? Прячешь от меня кадры?!

Первый пояснил негромко:

— Начальник областного управления охраны общественного порядка. Полковник Ломов.

— Мы уже купили дубинки, — сказал наш Дорогой, теперь уже обращаясь к Ломову, и протянул ему руку. — Оказывается, у нас такого пустяка сделать не могут. Пришлось в Лондоне доставать. А вот раздавать их наши бюрократы не торопятся. Позор! Вернусь в Москву, дам министру указание. Пусть вооружает милицию. Вашу — в первую очередь. Вы сумеете применить дубинки правильно. Я вижу.

Ломов схватил руководящую сильную руку двумя своими и стал ее одержимо трясти. Лицо побагровело от удовольствия. Глаза полезли из орбит. Шея, распиравшая ворот, сделалась темно-красной, будто ее обмазали железным суриком. Потужился Ломов и неожиданно для всех гаркнул:

— Да здравствует! Ура, товарищи!

В растерянности кто-то даже поддержал боевой клич Ломова, но вышло нестройно и крайне жидко.

— Ю-ря-я-я! — прозвучало над поляной и тут же стихло. Этот тощенький аккорд, оборвавший цыганскую пляску, до сих пор рыданьем звучит в моих ушах.

• Предыдущая
• 47/63
• Следующая