Свободные от детей - Лавряшина Юлия - Страница 63

• Предыдущая
• 63/64
• Следующая

А после мы заходили с тобой в нарядную, празднично раскрашенную трапезную, светло-кремовые полуколонны которой так изящно унизаны тонкими веточками, и мне мерещилось, что преподобный улыбается нам, приглашая к столу. Но вспоминалось, что у него иногда не было куска хлеба, и становилось стыдно за тот обед, который мы съели в ресторане, выбравшись из моей грешной постели. И казалось, что монахи смотрят на меня с сочувствием, понимая, что я не дочь тебе, не жена…

Влас делает умоляющие глаза:

— Ты ведь станешь моей женой?

— Венчанной? Ты с ума сошел?

— Почему?

— Это ведь на всю жизнь!

Он радостно жмурится:

— Ну, да! Чтобы ты больше не сомневалась на мой счет!

— Да я на свой счет больше сомневаюсь…

— Вот так, да? Так ты против?

Глаза, как у продрогшего щенка, которого не пускают в дом. Но я не ведусь на это актерство.

— А почему я должна быть за? Мы никогда даже не говорили об этом. И в мыслях не держали… С чего вдруг такая спешка?

— Ты только не подумай, что давлю на тебя! Давай для начала хотя бы грехи наши отмолим, к мощам приложимся…

Пытаюсь отодвинуться от него:

— С чего вдруг такой приступ религиозности?

— Это не религиозность, — отвечает он серьезно и в то же время пытается снять с меня сорочку. — Это называется верой, чтоб ты знала!

— Тогда помолись, прежде чем изнасиловать меня в очередной раз!

Но на молитву его терпения уже не хватает. Подмяв меня, Влас прорывается внутрь, и это удается ему без труда, хотя я не открываюсь навстречу. Но ощутить его в себе все равно чертовски приятно… Впрочем, как и любого другого. Пока он нежит меня и причиняет боль, ломая ноги, я думаю о том, что если соглашусь на венчание, в моей жизни не будет больше других мужчин. Это тебе не регистрация в ЗАГСе, которая уже ни для кого ничего не значит, — с Богом шутки плохи! Может и вдохновения лишить… И новых ощущений уже не будет… Открытий и восторгов. Даже разочарований и то не будет. Ничего. Один Влас. Всегда только Влас. Но разве я люблю его настолько, чтобы замкнуть свою жизнь на нем?

От него плохо пахнет спросонья, но я замечаю это только сейчас. Похоже, присутствие опасности обостряет восприятие всех органов чувств. Мне невыносимо хочется оттолкнуть Власа, выползти из-под него, и хоть на четвереньках убежать в какой-нибудь угол, забиться в темноту и слиться с нею. Долго ли он будет меня искать? Не думаю. Не так уж он одержим мною, как пытается представить.

— Что не так? — вдруг замечает он.

— Пусти меня.

Освободившись, я скрываюсь в ванной, не таясь, щелкаю замком. Этот звук красноречивее всех слов, а Влас вовсе не так туп, чтобы его не понять. Я не тороплюсь пустить воду, хочется услышать, как хлопнет входная дверь. Но Влас что-то не спешит доставить мне эту радость… Мне видится, как он лежит на моей разоренной постели, раскинув ноги, заложив руки под голову. Мужчина-восторг. Мужчина-желание. Лицо его сосредоточенно, брови сдвинуты — ему хочется проникнуть в мои мысли, понять истинные мотивы. Может, думает Влас, она только и ждет, чтобы ее силком заставили прийти к решению, которое ей страшно принять самой. Ломается. Цену себе набивает. Вчерашняя близость из-под палки только подтверждает это… Сама потом рада-радешенька была! А то, что сегодня не удалось повторить этот трюк… Так осечки у всех случаются. Может, в ней еще просто сексуальное напряжение не достигло нужного накала, все-таки всего ночь прошла… Завтра сама запросит…

Вряд ли он думает именно так. Я включаю воду, понимая, что его добровольного ухода не дождаться. Душ люблю в лучших голливудских традициях — погорячее. Растворяюсь в приближенных к кипящим струях, таю… Но полностью отдаться ощущениям не удается. Не дает покоя то, что я несправедлива к Власу. Мне хочется хотя бы мысленно пририсовать ему копыта и хвост. Рога — это уже скабрезность, этого избегаю, но добавить шерстки телу… Вот такому Власу были бы свойственны подобные мысли, похожая бесовская психология.

Но тот человек, что ждет меня в комнате, наверное, сейчас натягивает до подбородка одеяло, похолодев от невозможности удержать меня возле. Склонить к обычной человеческой жизни с ее маленькими теплыми радостями и отсутствием поиска смысла всего сущего… И уйти он не спешит не потому, что так узколобо уверен в том, что я никуда не денусь. У него просто нет сил заставить себя расстаться с тем, что уже посчитал своей жизнью, и вернуться к яростным блохам и чужим шагам в общем коридоре. И дело даже не в моей квартире, а в том уровне, на который Влас уже мысленно перешел, смыв с души пену, которой жил до сих пор. Посчитал, что нашел нечто настоящее, свое, а я одним щелчком замка дала ему понять, как он заблуждался. Ничто еще не решено, ничто не перешло из зыбкого состояния в устойчивое.

Выйдя наконец из ванной, я обнаруживаю его уже одетым, сидящим в гостиной. Хотел подчеркнуть этим, что вовсе не считает себя здесь хозяином? Вид кроткий, и взгляды быстрые, исподлобья, обиженные. Так и тянет по голове погладить…

— Просто прокатимся? — спрашиваю я.

— Как скажешь.

Это уж чересчур. И Влас замечает, что меня слегка передергивает от такой покорности, которая в мужчинах так же нелепа, как командный тон в женщинах. Само его имя предполагает властность. В разумных пределах, конечно, другого не выдержу.

Он тотчас скользит к золотой середине тона:

— Предлагаю Клязьминское водохранилище. Там красотища!

— Я знаю.

Теперь Влас морщится от боли, угадав, что я вспомнила, как мы бывали там с тобой.

— Или в Лосиный остров можно забуриться…

Я смотрю на него, не говоря ни слова, и уже вижу, что именно произойдет через полчаса, когда мы выедем за город, окунемся в золото подкрадывающейся осени, захлебнемся синью неба, которое сегодня неправдоподобно синее даже над Москвой. Так будет. Я не могу поступить по-другому, потому что иначе это буду уже не я. Все другие варианты неприемлемы.

— Для начала мы просто выберемся из города, — говорю я. — А там посмотрим…

Влас радостно кивает, подскакивает и бежит на кухню:

— Сейчас я быстренько сварганю завтрак!

«Не торопись, — отвечаю я мысленно. — У тебя есть время…»

Я захожу следом за ним на кухню, но не вмешиваюсь в процесс. Усаживаюсь возле стола и наблюдаю, как Влас кромсает хлеб и делает тосты, достает из холодильника любимый мною черничный джем, заваривает чай. Он здесь на месте, отмечаю я. Так органично вписался, что даже я кажусь себе более чуждой этому дому.

Влас опускается напротив, забрасывает меня улыбками и все время что-нибудь пододвигает ко мне:

— Мажь маслом… Вот сыр. Хочешь молока в чай?

Я беру все, что он предлагает — заслужил некоторую покладистость… Чувствуется, что ему в радость кормить меня, он чуть не приплясывает на месте, и я начинаю бояться, как бы Влас не бросился меня одевать: терпеть не могу, когда посторонние касаются моей одежды. Но обходится без этого, и становится легче на душе. И опять подкрадывается та же противная жалость к нему, которая, как мне кажется, унижает Власа, из талантливого артиста и любимца женщин превращая в убогого попрошайку, с которым брезгуешь соприкоснуться руками, когда подаешь милостыню. Всегда подаю, хоть и шевелится мыслишка, что, может, этот нищий вовсе не так и беден, и в душе он смеется над моей доверчивостью. И вообще все это одна мафия… Но мне всегда стыдно просто пройти мимо. И не потому, что другие смотрят на меня в этот момент. Когда никого нет, стыжусь проявить скупость еще больше.

— Ну, вот, — удовлетворенно произносит Влас, когда мы забираемся в мою машину, и осторожно вливаемся в живой поток проспекта Мира.

В это время до Ярославского шоссе добраться не сложно, это вечером, когда все возвращаются с работы, сюда лучше не соваться. Развязку возле Королева так и не доделали, и «пробки» там просто многокилометровые. Но сейчас мы почти пролетаем мимо белой ракеты, и несемся в сторону Сергиева Посада, хотя Влас больше не заговаривает об этом. Он, улыбаясь, смотрит в окно, и я тоже то и дело поглядываю, ведь машин впереди почти нет, а красота вокруг так и притягивает взгляд. Темные ели пирамидами высятся над светло-зеленой, прихваченной солнцем листвой берез. Ажурные наличники старых домиков с мезонинами трогают сердце — скупой привет от Чехова. Своих героев он, конечно, не в таком крохотном поселил, и все же радостно смотреть на них, будто читать его следы.

• Предыдущая
• 63/64
• Следующая