Свободные от детей - Лавряшина Юлия - Страница 18
- Предыдущая
- 18/64
- Следующая
— Не отдавайте меня! Не отдавайте. Она же убьет меня сегодня!
— Глупости, — я разнимаю ее руки. — Никто тебя не убьет. Ты все придумываешь, признай это. Фантазия — это, кстати, совсем не плохо, может, ты даже станешь писателем, как я…
Ее руки беспомощно свешиваются:
— Не стану. Она убьет меня.
— Опять ты…
— Женщины часто убивают детей, вы разве не знали? Вы же тоже убили двоих!
Она будто плеснула в меня кипятком. Отшатываюсь, ошпаренная, и на миг теряю над собой контроль:
— Откуда ты знаешь?!
Только Лере было известно о тех двух абортах, не могла же она…
— Я вижу, — шепчет Даша. — У вас так не бывает? Я думала, писатели тоже так видят.
— Что значит — видишь? Ты насмотрелась фильмов про экстрасенсов?
— Я сама по себе вижу, — она оглядывается на открытый проем двери, в котором в любую секунду может возникнуть ее мать.
И во мне вдруг начинает незнакомо вошкаться та самая жалость к маленькому существу, о которой до сих пор я только слышала. Жалко — просто потому, что девочка такая слабенькая, жалкая, беспомощная, еще не подозревающая, что можно пережить любое горе, даже нелюбовь матери… Я пережила и убаюкала это в себе, ведь на самом деле ни убить, ни изгнать эту беду не удается. Но можно научиться с ней жить…
Прижимаю ее голову только на мгновенье, но Даше этого достаточно, чтобы вцепиться в меня обеими руками. И опять этот горячечный шепот:
— Не отдавайте меня! Не отдавайте!
— Она не убьет тебя. Она тебя любит.
Я стараюсь говорить тихо, но внушительно, чтобы слова пробились к ней, совсем очумевшей от страха. Проводя рукой по волосам, пытаюсь снять ее дрожь, но Даша задирает голову:
— Вы сами знаете, что это неправда.
— Если мама иногда сердится на тебя, это еще не значит, что она тебя не любит.
Почему детям принято лгать? Внушать им понятие о несуществующей любви… Разве не честнее было бы признать, что ты не любишь своего ребенка? Ну, не любишь! Потому что разум у тебя не помутился после родов, и ты ясно видишь, какой это несимпатичный, вредный, крикливый, противный человечек, любить которого ничуть не естественней, чем любить сестру или брата, тоже — кровное родство, однако это встречается еще реже.
К этой девочке, которую я продолжаю обнимать, привязаться было бы легче: она хорошенькая и трогательная, и неглупая. Но это на первый взгляд… Матери лучше знать все скрытые пороки своего ребенка, уже научившегося по-взрослому играть на публику. И если Агата говорит, что ее дочь — психопатка и лгунья, значит, так оно и есть. Не воспринимать же всерьез ее потуги на ясновидение! Хотя… Откуда ей известно о моих абортах?! Что-то слышала? Где? Кто мог говорить об этом? Или просто придумала на ходу, чтобы огорошить меня, сбить с толку?
Расцепив руки, Даша горестно повторяет:
— Она не любит меня. Не любит. Вот Катина мама ее «заинькой» зовет и «солнышком». И они всегда смеются, когда гуляют вместе.
— Первобытные люди тоже умели смеяться. Ты ведь не хочешь стать первобытным человеком?
Глупый довод, ничтожный… Ты тоже любил посмеяться, хотя посторонним казался человеком сумрачным. Солнце в тебе всходило для своих. Для любимых. Для меня. И тогда всплывали старые байки, свежие анекдоты, истории юности, забавные эпизоды последних дней, остроумно облеченные тобой в слова. Нам было весело с тобой, хотя теперь все, даже наш смех, кажется мучительным. Потому что вспоминать о счастье — всегда мучительно…
Даша не отвечает на мою откровенную глупость. И становится по-чеховски стыдно — не перед собакой, так перед ребенком. И губы кривятся виновато, и щекам жарко.
И чтобы избавиться от неприятного, нежеланного, что заставляет меня испытывать эта девочка, я беру ее за руку и вывожу к матери. Даша больше не упирается, но я чувствую, как она дрожит. Выдуманные химеры бывают страшнее настоящих.
— Вот ваша беглянка!
Меня саму начинает мутить от деланной жизнерадостности тона, но ни одна из них не замечает этого. Они смотрят друг на друга, и я вижу, что в глазах Агаты действительно нет любви, одна только лютая злоба. Но как еще можно смотреть на человека, который лишает тебя жизни?
Она встает:
— Пойдем.
Но руки дочери не протягивает. От Даши не получаю ни прощального взгляда, ни укоризненных слов. Опустив голову, она покорно уходит вслед за матерью и ни разу не оглядывается.
— Спасибо, — сухо говорит Агата на пороге, ей явно неловко.
Закрыв за ними дверь, я пытаюсь распознать в душе облегчение, но не нахожу ничего. Даже обычного желания сесть за работу. Слишком много постороннего и ненужного сегодня вошло в мою жизнь: семейные посиделки, нытье Власа, детские страхи.
Я смотрю из окна на притихший ночной двор, в котором не раз видела Дашу с Агатой, всегда таких нарядных и благополучных с виду. Меня не раздражают дети, играющие под окном, пока они не начинают вопить во все горло, ссорясь или чего-то требуя. А иногда просто игры такие… Дети вообще не умеют разговаривать тихо, они орут, как итальянцы в их карикатурном изображении.
Тогда я начинаю ненавидеть этих детей, от них не спасают никакие стеклопакеты, и отвлекающие от работы звуки проникают в комнату. Мне просто хочется тишины. Чтобы сосредоточиться и напитать своей энергией мне одной доступную реальность, которую хочется показать всему миру. Надеюсь, мои книги однажды прочтет весь этот мир, бестолковый и занятой, не способный творить тишину, все и самого себя разрушающий. Только я, наверное, к тому времени переселюсь в вечное царство безмолвия, где мне будет так хорошо, как нигде и никогда на земле.
На экране ноутбука реплики тех, кто называет себя childfree, русская аббревиатура ЧФ: «Я люблю себя, я самодостаточна. Я люблю свое тело. Как я могу истязать его проталкиванием грейпфрута через задний проход?!»
«В «Ашане» сделали целый блок касс для беременных женщин и инвалидов. То есть беременная приравнивается к человеку без ноги — чем не повод стать ЧФ?»
«Те, кто заводит детей — эгоисты! Они думают лишь о том, чтобы нашлось кому заботиться о них в старости».
«Я люблю своего мужа. Очень. Зачем нам с ним третий, даже если он станет его продолжением? У меня есть он сам, к чему продолжение? И я не хочу обрекать человека, которого люблю, на бессонные ночи и поиски второй работы».
«Чем меня так уж осчастливило общество, что я обязана родить для него очередного члена?»
«Я просто не хочу детей».
«Нужно заботиться о тех детях, что уже есть, а не плодить новых».
«Дети — это колоссальное количество не компенсируемых ничем проблем».
«Сотни поколений трудились из принципа — мы делаем это ради счастливого будущего наших детей. Мы — другие. Мы хотим быть счастливыми не в будущем, а сейчас. Жить и радоваться жизни. Время от времени менять работу, чтобы не наскучила. Использовать всю индустрию развлечений. Получить дополнительное образование. Как в эту схему может вписаться ребенок?!»
Доводы тех, кто не приемлет образа жизни «чайлдфри», читать не хочу. Их такое глобальное большинство, спорить с ними все равно, что лаять на слона. Да и не нужно, ведь лозунг ЧФ — «Живи сам, и не мешай жить другим». Этого я и хочу: чтобы мне не мешали. Ни Влас со своими инстинктами (сама позову, когда приспичит!), ни дети за окном, ни соседки, обсуждающие на лестничной площадке какую-то чушь — это утверждаю, даже не прислушиваясь. Стальную дверь себе поставила, но их визгливые голоса все равно просачиваются. Приходится закрывать еще и дверь в комнату, вентилятор включать, чтобы не озвереть от духоты в своей берлоге.
Все чаще прихожу к мысли, что мне нужен загородный дом, где никто не помешает, не отвлечет в самый неподходящий момент. И подальше от Леры, чтобы в гости не бегала, не отвлекала своей солнечностью, легкостью… А мне, чтобы работа шла, необходимо отяжелеть в своем кресле, и видеть только экран ноутбука — в нем сосредоточено все, что мне требуется: свет, люди, эмоции, мысли. С ним я не заскучаю ни за городом, ни на Крайнем Севере… Но вспоминаю о том, сколько времени будет уходить на то, чтобы добраться до театра, до любого издательства, и охладеваю к этой идее.
- Предыдущая
- 18/64
- Следующая
