Прикладная метафизика - Секацкий Александр Куприянович - Страница 4

Разумеется, в основных своих проявлениях философские выкладки здравого смысла вполне прогнозируемы и трудность соучастия в них для гостя в немалой степени объясняется быстро наступающим самопроизвольным оскучнением (что и вызывает уже упоминавшееся автоматическое отключение внимания). Тем не менее, если любопытство и благосклонность не покидают исследователя, возможность неожиданной находки сохраняется. Попадаются и настоящие жемчужины житейской мудрости.

Вспоминается случай, связанный с периодом службы в советской армии. Мы, призывники из города Фрунзе, попадаем в учебку, где предстоит пройти курс молодого бойца. Нас около десятка человек, мы идем по длинному коридору, ведомые бравым сержантом. Время от времени навстречу попадаются дембеля, ободряющие нас традиционным приветствием: «Салаги, вешайтесь!» Один из них интересуется, откуда призыв.

– Откуда-то из Казахстана, – отвечает сержант.

Заинтересовавшийся вдруг дембель останавливается и уточняет у моего спутника:

– Слушай, друг, ты не из Кустаная?

В его голосе смесь нетерпения, надежды и авансированной доброжелательности. Это не удивительно, ибо в армии существует поверье, что тебя отпустят домой, как только придет замена – земляк, призывник из твоего города или района.

Сосед останавливается и начинает оправдываться:

– Я, знаешь ли, из Фрунзе, я…

Но дембель мгновенно теряет интерес. Он дает салаге назидательный подзатыльник и разочарованно удаляется, произнося на ходу незабываемую философскую сентенцию:

– Чтоб в следующий раз был из Кустаная…

В этой реплике сконцентрированы все особенности здравого смысла, проявляющиеся в попытках философствования. Отношение ко всему запредельному, будь то книги, звезды или полеты птиц, определяются системой координат, в центре которой находится эмпирическое Я.

Впрочем, «высокая философия» отличается от обыденного рассудка (если иметь в виду данный конкретный параметр) прежде всего большей осторожностью, так сказать, метафизической конспирацией. На смену эмпирическому «неграмотному» Я приходит его облагороженный «легендой» образ: трансцендентальное Я (Фихте), самосознание и самость (Гегель), личность, опирающаяся на законы истории (Маркс). Но именно наивность здравого смысла и придает ему в глазах путешественника некоторый философский шарм.

Путешественник, которому нередко приходится быть шпионом (хотя бы на уровне хорошего этнографа) в компании философствующих соседей, может пополнить свое досье данными, не подлежащими фальсификации. К ним мы сейчас и обратимся.

Но прежде следует заметить, что естественная мания величия является гарантией здравого житейского рассудка. Как раз ее отсутствие приводит к компенсирующему образованию (заместителю, эрзацу), известному в психиатрии как собственно мания величия.

В тот момент, когда центральное положение в мире собственного Я перестает быть чем-то очевидным, появляется нужда в яркой опознавательной вывеске: отождествление себя с Наполеоном, Христом или Эйнштейном есть результат утраты уверенности в том, что твой чулан (или твоя судьба) может быть точкой вмешательства сверхъестественных сил. Присвоение имени и биографии исторической или мифической личности представляет собой отчаянную попытку найти себя, скрыть растерянность и мучительную неопределенность за фасадом чего-то общеизвестного. Патологическая мания величия – это просто попытка защиты от прогрессирующей утраты своих господствующих высот во Вселенной, а психическое расстройство в том и состоит, что отчаянная защита лишь усугубляет то, от чего она призвана защищать.

Единственный уровень философской оригинальности, доступный здравому смыслу, располагается в сфере сверхценных идей. В психиатрии их принято называть идеями fixe, и поскольку россыпи таких идей в изобилии встречаются в житейском море, мы для удобства будем называть их просто фиксами. В отличие от психопатологического симптома, фиксы не подчиняют себе полностью поведение индивида, а занимают место (как и философствование в целом) где-то на периферии ежедневной занятости. Тем не менее их место можно считать достаточно важным: каждый доморощенный философ (т. е. практически любой из наших соседей) холит и лелеет свой фикс; при случае он готов навязывать его первому встречному и отстаивать во что бы то ни стало. Таким образом, помимо бредовости содержания, предъявление фикса можно распознать по особому блеску в глазах и эмоциональному подъему, выпадающему из тональности беседы.

Коллекционирование фиксов – достойное и окупающее себя занятие для любознательного путешественника. Единой обобщающей формулы для фиксов не существует, возможна лишь самая приблизительная классификация. Пожалуй, наиболее распространены псевдокаббалистические фиксы, основывающиеся на произвольных расшифровках и этимологических спекуляциях. Вот в беседу вступает Алексей Д., отставной майор:

– Не все цвета в мире равноправны. Есть избранные цвета, а остальные им подчиняются или их искажают.

– Как это?

– Очень просто. Расшифруй слово «Бог».

– В каком смысле?

– Подсказываю. БОГ – белый, оранжевый, голубой.

Далее бывший майор приводит подтверждающие примеры и вкратце излагает свою теорию мироустройства, согласно которой мир избавился бы от своих несовершенств, если бы умело пользовался божественной расцветкой.

Во всем остальном Алексей человек вполне нормальный, комфортно пребывающий в реальном времени. Как только наступает час любимого сериала, А.Д. забывает про свои фиксы и утыкается в телевизор.

Кстати, профаническая расшифровка имени божьего – весьма популярная игра, практикуемая на самых разных уровнях. Кембриджские генетики предложили расшифровку слова GOD как «Generator Of Diversity» («Генератор Разнообразия), что стало для них важным знаковым подтверждением собственных эволюционных теорий.

В профанической каббалистике часто используется метод перестановки букв. Как-то мне удалось услышать весьма любопытное доказательство сатанинской сущности Карла Маркса. Доказательство звучало так:

– Поменяем буквы местами. У нас получится: Клар Мракс. Улавливаешь?

– Нет.

– Напрасно. «Клар» (clare) по-латыни «ясный», «очевидный». А Мракс он и есть «мрак». То есть, очевидный мрак. А это, в свою очередь, расшифровка имени Люцифера. По-латыни Lucifer и значит «Уносящий свет»…

На компанию философствующих соседей фиксы, как правило, производят надлежащее воздействие и помогают созданию репутации «мудреца» или «философа». Правда, псевдокаббалистические фиксы тут играют не самую важную роль. Более популярно другое искусство, которое в иудаистской традиции называется «гематрия» (метод поэтапного сопоставления священного текста с ритуальной или житейской ситуацией). Помню, с каким удовольствием я поместил в свою коллекцию фиксов одного доморощенного философского авторитета, по совместительству целителя и экстрасенса (очень типичное сочетание).

– Артриты, отложения солей, да и большинство хворей – это наказание за невежество, за неправедную жизнь. Все это написано в Библии, надо только внимательно читать. Вот, например, история про жену Лота: кто помнит, в чем там дело?

Собеседники припоминают, что супруга праведника нарушила Божий наказ, оглянулась на истребляемые Содом и Гоморру и в результате превратилась в соляной столп.

– Правильно. А теперь нужно немножко додумать. Откуда берутся отложения солей, например, в позвоночнике? Как раз когда мы не по делу оглядываемся назад, бессмысленно переживаем наши прошлые неудачи. Вот вам и соляной столп.

Далее следовали сопоставления того же рода с разной степенью натяжки. Слова Монтеня «Нет в мире такой глупости, которую хоть кто-нибудь не считал бы истиной» в полной мере относятся к сфере хождения фиксов. Следует лишь предостеречь от пренебрежительного отношения к россыпям сверхценных идей. Если их изъять из контекста чрезмерной серьезности (возможно, освободив тем самым и невольных пленников-носителей от навязчивой власти фиксаций), фиксы могут стать украшением любой беседы. Или неповторимыми блестками в художественном тексте. Это прекрасно понимают писатели: многие из них являются настоящими охотниками за фиксами. Ряд знатоков-коллекционеров простирается от Достоевского до Кортасара, а роман Олдоса Хаксли «Контрапункт» вообще можно назвать миниатюрным музеем фиксов. Чего стоят надувные штаны, открывающие экспозицию романа, – к ним, кстати, стоит приглядеться внимательнее. Вспомним: герой-изобретатель гордится своим детищем и при каждом удобном случае расписывает достоинства изобретения. В самом деле – никаких проблем с жесткими сиденьями: открыл клапан и воздушный мешок на заднице обеспечит комфорт и безопасность… А подстраховка падений, а удобство морских путешествий…