Ужас реального - Горичева Татьяна - Страница 59

251

Измененные состояния сознания

ные персонажи измененных состоянии сознания не имеют никаких шансов стать героями этого процесса, поскольку зачастую лишены даже имени собственного. Истинный смысл ведь в том, чтобы, как говорил Хайдеггер в своей книге о Гельдерлине, выпив вина, быть не напившимся, но испившим. Я думаю, что лучше и сказать было нельзя.

Т. Г.: Следует добавить еще несколько слов об искренности. Чтобы был возможен подлинно искренний жест, должно существовать нечто сокрытое в существе человеческого бытия — то, что в обычном течении жизни не входит в ограниченный горизонт повседневности. В ситуации, в которой царит поверхностность и банальность, не приходится говорить об искренности. Поэтому на Западе практически исчезло то, что можно назвать культурой измененных состояний сознания, — калькулирующий рассудок лишил мир тайны, трансгрессии, сокрытого. Впрочем, не скажешь, что эта культура слишком развита у нас, но все же мы сохраняем ту самую многоплановость, о которой говорил Александр. Не все глубины души еще банализиро-ваны, не все ее движения и порывы считываются психоанализом и подвергаются одномерному истолкованию. Что такое для русского человека пьянство? Это искренность, которая зачастую действительно принимает страшные формы. Мы это знаем. И это понятно, потому что искренность всегда беззащитна, всегда находится в опасности. В немецком языке опасность — Gefahr — и движение — Fahren — однокоренные слова. Ноздрев все время стремится поехать на ярмарки, отправиться в какой-нибудь путь. Веничка Ерофеев направляется в Петушки. Их путешествия олицетворяют переход в измененные состояния сознания, они постоянно пребывают в дистанцировании. И это связано с опасностью, потому что искренность выдает человека целиком. Русское пьянство, как бы оно ни было ужас-

Беседа 9

252

но, сохраняет момент искренности, любви к ближнему В отличие от наркотиков, которые разъединяют людей Искренность в вине.

А. С.: Я бы хотел вернуться к сложности и тонкости феноменологического отслеживания, развенчивающего миф о «примитивном пьянстве». Слушая Татьяну, я вспомнил рассказ своего приятеля, который говорил приблизительно следующее: вот я просыпаюсь, кругом пустые бутылки, вполне понятное состояние, хотелось бы чего-нибудь выпить. И даже есть некоторый энтузиазм по этому поводу, потому что вдруг, — говорит он, — я обнаруживаю в кошельке пять долларов. А ведь пять долларов — это хорошая бутылка водки или несколько кружек пива. Но, правда, надо одеться, выйти из дома, дойти до пункта обмена, разменять доллары Еще не факт, что везде их разменяют, они довольно затрепаны, но тем не менее какой энтузиазм! Он медленно и тихо совершает этот ритуал. Выходит. Только во втором пункте ему удается поменять доллары. Он доходит до магазина и наконец покупает себе кружку пива. Отпивает пару глотков и чувствует, как наступает возвратное позеленение холмов — вся пожухлая растительность нарастает вновь.

После шестого глотка он вдруг вспоминает, что в холодильнике у него осталась непочатая бутылка водки, и тут он думает: о, если бы я знал это заранее. Но он не просто так об этом забыл, а забыл потому, что структура отложенного желания первична и здесь. Все то же самое — та же самая аскеза, то же самое откладывание. Какое значение имеет бутылка водки в холодильнике, если нужен более длинный путь, который постепенно тебя приведет к желаемому и в конечном счете утвердит тебя как человека в подлинном модусе бытия? Подобные вещи существуют во множестве и входят в структуру тонкой феноменологии измененных состояний сознания А чего стоит аура пред-

253

Измененные состояния сознания

вкушения, когда вот уже водка куплена и находится на столе, но надо еще огурчиков нарезать. Убедиться, что всем хватит стульев, — да мало ли что еще! Уже неплохо было бы и выпить, но мы откладываем. Это откладывание, этот differance ничуть не менее интенсивен, чем интеллектуальный differance, заставляющий писать книги и тексты. Мне кажется, что структура измененных состояний сознания является принципиальной гарантией того, что будут продолжать существование все наши другие — более общепринятые и общепризнанные — модели, которые на самом деле обязаны своим существованием краткому, для кого-то безжалостному и гибельному, опыту измененных состояний сознания.

Н. И. Две вещи неизменно вызывают у меня сожаление — тем большее, чем больше я о них задумываюсь: беззвездное небо в глубине души и нравственный закон под пятой рассудка Этих двух вещей всегда достаточно, чтобы подумать об изменении «состояния сознания». И то, как мы это сделали, с каким многоплановым и строгим аналитическим задором об одном подумали, сомнения не оставляет: дальше действительно откладывать нельзя. Тем более что есть и нечто самоценно музыкальное в Венич-кином чемодане: «Эта искусительница — не девушка, а баллада ля бемоль мажор». Однако прежде чем ее исполнить и, «выдержав паузу, приступить непосредственно к десятой» (как рекомендует Веничка и как условно называется «Десятой» фактически девятая симфония Антонина Дворжака), предлагаю довести затянувшуюся паузу до должного конца, собственно, резюмировать ее как длинный тост. Тост — последний шанс прояснить априорный смысл предстоящих изменений.

Идет как-то тихим полуденным часом Минин по центральной улице Петушков, а навстречу ему — Пожарский

254

Беседа 9

(а может, и наоборот, Минин навстречу Пожарскому, не помню). И видит: что-то неладное у того с лицом, какой-то неубедительностью исполнена его походка, какой-то неуловимой неприкаянностью веет от всей его помятой наружности. «Что, Пожарский, а не принял ли ты, случаем, лишнего с утра?» — спрашивает Минин. «Да нет, — отвечает тот, — если посчитать, я и выпил-то пока всего ничего: стакан портвейна, пару кружек пива, три по сто "Зубровки", бутылку розового крепкого за рубль тридцать семь да триста пятьдесят "Кубанской"». «Странно, — изумился Минин, — и я сегодня выпил ровно столько же и в точности того же самого, что и ты, а чувствую себя прекрасно. И куда же, по-твоему, ты путь держишь?» «Известное дело, в Петушки — здесь хорошо, а там лучше: наливают и, потом, сады и девушки кругом цветущие», — отвечает Пожарский. «Какое в Петушки, — возмутился Минин, — это я туда спешу, а ты, если мне глаза не изменяют, идешь прямо в обратную сторону». И завязался у них спор, чей путь вернее и короче. Но то ли аргументы у сторон были слишком сильными, то ли, напротив, защитить их не было никакой возможности, а только в результате переубедили спорщики друг друга: развернулись и отправились по своим следам обратно, в противоположные концы вожделенного городка. Но не это удивительно. Удивительно, что вечером они таки вновь столкнулись лбами, теперь уже не в провинциальных Петушках, «где вечно цветет жасмин», а в стольном городе Москве, на запруженном и грязном Курском вокзале, который оба ненавидели и менее всего искали. А последний поезд на Петушки только что ушел...

Вся эта история кажется невероятной, и она бы и в самом деле никогда не произошла, если бы в этом самом поезде не ехал со своим заветным чемоданчиком Веничка Ерофеев, который не имел тогда ни малейшего понятия о петушковских бедолагах Минине с Пожарским и которого