Десять историй о любви (сборник) - Геласимов Андрей Валерьевич - Страница 30

В паре с Настей оказалось прикольно. Правда, об этом я уже потом узнала, когда видео свое смотрела, потому что там на ринге было не очень прикольно. Настя, видимо, серьезная девушка, занятая, и времени для меня у нее было немного. Наверное, она торопилась куда-нибудь. Короче, пара наша быстро распалась, но на видео ее удар правой смотрелся эффектно. Круче даже, чем мои вскинутые ручонки и подогнутые коленки, и вообще, чем вся жалкая я, скрюченная как запятая, падающая, а потом лежащая там посреди ринга. В принципе, конечно, падала очень смешно, даже Вита, сидя у монитора, несколько раз так радостно тявкнула, что у меня поднялось настроение.

Я ей говорю – нравится? И она снова лает. Я говорю – хочешь еще? Вита от радости даже завертелась. То есть получалось, что она не одну меня любит, но еще и кино.

И я решила сделать для Виты фильм. А раз уж ей так понравился бокс, то и кино должно было стать боксерским. Клинта Иствуда с «Малышкой на миллион» мне, конечно, было не переплюнуть, но свою маленькую темку я вполне могла замутить. Правда, идея самой входить в ринг меня больше как-то не посещала. Никакой бодяги в аптеке не хватит, если так сильно любить кино. И я решила – пусть звездами будут другие. Ну, не получилось у меня – ну, и ладно. В общем, я щедро отдала главную роль Насте по прозвищу Наковальня. Правда, она не сразу узнала, что играет в кино. Она мне потом сказала, что даже и не замечала меня с этим моим фотоаппаратом. Мало ли кто там трется за канатами во время тренировки.

Но я не только на тренировках снимала. Как-то незаметно начала ездить за ней по всей стране. Сама не знаю, как увлеклась. Меня просто завораживали ее движения. Это уже потом критики мне объяснили, что я как бы заново открыла стилистику Лени Рифеншталь. Но тогда я про Лени даже не знала. Мне просто нравилось, как работает Настино тело. Как она выстреливает правой почти без подготовки и как красиво и твердо в этот момент занимают позицию ее ноги. Я все смотрела и смотрела на эти бесчисленные видео, снятые на разных соревнованиях, а потом они как-то взяли и сами собой смонтировались. У меня, если честно, до сих пор такое ощущение, что это не я монтировала весь фильм. Ну, то есть, конечно, не ангелы там, не высшие силы, но совершенно точно – не я. Я бы так не смогла. Ни за что в жизни.

Когда один знакомый случайно у меня этот материал увидел, он сказал – надо на какой-нибудь фестиваль отправить. Я ему говорю – ты смеешься, что ли? А он отвечает – нет, не смеюсь. Ты, Машка, не актриса, ты режиссер. Офигительный режиссер, каких мало.

И вот я теперь стою тут на сцене перед вами, и это настоящий международный кинофестиваль, и у меня целых две золотых статуэтки – за документалистику и за лучший дебют, а я, дура, так и не выяснила – за что мне себя полюбить.

За локти или за коленки?

– Какого черта ты завез меня в эту глушь?

Ее голос подрагивал от гнева. Скрывать от него свое настроение уже не имело никакого смысла. Всё, что они когда-то скрывали друг от друга, давно стало известно обоим. По крайней мере, она так считала.

Он положил руку на ее затянутую в перчатку ладонь, но она тотчас стряхнула ее, как будто по ней проползло насекомое. Он сделал вид, что рука его совершила свое маленькое путешествие невзначай.

К этому времени почти стемнело. Низкая облачность и мелкий дождь еще больше затрудняли видимость. Машина медленно ползла вверх. Дорога, высвечиваемая фарами, петляла между скал и редких на этой высоте деревьев.

Он попытался рассмотреть в полутьме кабины ее лицо. Знакомые черты приобрели за эти годы новое выражение. Он больше не видел в них детской наивности. Тонкий нос вытянулся и заострился. Рот стал заметно тверже – в уголках его не прятался больше доверчивый интерес к миру, готовый встрепенуться смущенной улыбкой. В ней почти исчезла та растерянная девочка, которую он оставил шесть лет назад с двумя детьми в крошечном городке в восточной части Йоркшира. Рядом с ним сидела красивая, интересно развившаяся, злая женщина. Впрочем, о ее лице он мог судить только в очень общих чертах. Оно было закрыто вуалью до самого подбородка. Время от времени он мог видеть, как блестят ее глаза в отраженном свете фар. Причины этого блеска ему, в общем, были понятны.

– Ты уверен, что знаешь, куда мы едем?

В ее голосе прозвучала тревога.

– Ты же сама сказала – в Галифакс.

– В Галифакс надо было ехать по большой дороге в сторону Лидса, а тебя какой-то черт занес в эти горы.

– Это не горы… – он усмехнулся и покачал головой. – Пеннайнз давно уже никто не называет горами.

– Какая разница, где свернуть себе шею – в Альпах или среди этих холмов. Твоему драндулету хватит ямы в три метра, чтобы мы там горели до самого утра.

Он вынул армейскую зажигалку, щелкнул ею и взглянул на часы.

– Сколько? – обеспокоенно спросила она.

– Половина девятого.

– Я так и думала!

Он промолчал.

Фары выхватывали из темноты бесконечный дикий кустарник. Дорога почти исчезла. Здесь явно никто не ездил долгое время. Груды камней, валявшихся прямо на пути, сильно осложняли движение. Ему то и дело приходилось тормозить, объезжать очередное препятствие, сдавать назад, рискуя свалиться в незамеченный овраг. Они ехали вверх уже больше часа, но подъем никак не заканчивался.

Вскоре пошел сильный дождь. Дорога стала совсем скользкой. Он понял, что заблудился. Шелест дождя снаружи перешел в ровный шум. Звук работающего двигателя больше не успокаивал.

– Мне страшно, Эдди.

– Ничего не бойся, – ответил он и остановил машину.

– Что случилось? – встревоженно спросила она.

– Ничего.

– Как ничего? Мы же встали!

Он промолчал, и в наступившей тишине проливной дождь забарабанил по кожаному верху, как барабан в цирке перед прыжком акробата.

Эдди нагнулся вперед и выключил фары. Машину обступила непроницаемая темнота.

– Что дальше? – спросила она.

– Думаю, надо искать ночлег, – ответил он. – Дальше ехать опасно.

Сами того не заметив, они перешли на шепот.

Открыв дверцу, он выпрыгнул на скользкую глинистую землю, обошел машину и постучал в стекло.

– Выходи.

Затем, не дожидаясь ее, двинулся вверх по склону холма и пропал из вида.

Через несколько секунд она догнала его. Эдди уверенно шагал по хлюпающей жиже, как будто ему было известно, куда идти. Смокинг на нем быстро промок до нитки. Отяжелевшие от воды полы пиджака с неприятным звуком хлопали по бокам. От ветра он попытался поднять воротник, но в этом не было никакого смысла. Вода струилась по лицу, сбегала по шее, просачивалась под шелковую рубашку.

Вдруг он остановился и сжал ее руку.

– Смотри!

– Что?

– Смотри, вон там, чуть левее.

– Что? Я ничего не вижу.

– Иди за мной.

Он двинулся вперед, и она поспешила следом. Скоро из темноты выступило двухэтажное здание. Ни одно окно в нем не было освещено.

– Спят, что ли, уже? – сказал Эдди и направился к входной двери.

– О черт… – услышала она его голос через секунду.

– Что? Что там такое?

– Иди сюда, сама увидишь.

Входной двери не было. Вместо нее зиял черный проем, ведущий в глубь очевидно пустого, давно заброшенного дома. Стекла в рамах были разбиты.

– Я не хочу туда. Там страшно.