Английская Утопия - Мортон Артур Лесли - Страница 54

В одном отношении «Железная пята» была «старомодной» уже в момент своего появления: в этой книге принято за аксиому, что социализм является революционным убеждением, тогда как везде в Европе и Америке реакционные лидеры пытались скрыть этот неудобный для них факт. В 1907 году империализм уже сильно прогрессировал в своей новой стадии, а с ним рос и оппортунизм в рабочем движении. Соответственно изменилась и природа утопических чаяний, и если дискуссия все еще продолжалась вокруг вопроса о социализме, то речь шла о другом «социализме». Так мы, говоря о развитии утопии, подошли к периоду, в котором Г. Уэллс был доминирующей фигурой, и нам теперь надлежит обратиться к нему и его идеям, а также к тем возражениям, какие они вызвали.

Писатели, которых мы касались до сих пор, писали по одной утопии или же, как Свифт, укладывали их в одну книгу. Этого, к сожалению, нельзя сказать про Уэллса. Значительную часть той, примерно сотни книг, которую он написал, составляют утопии или же сочинения утопического характера. Сочинений такого рода столько, что нет, конечно, никакой возможности рассмотреть их все. Главные работы, которых я хочу здесь коснуться, следующие: «Когда спящий проснется» (вышла в свет в 1899 г.; переиздана в 1921 г. под названием «Спящий просыпается»), «Первые люди на Луне» (1901), «Современная Утопия» (1905), «Новый Макиавелли» (1911), «Освобожденный мир» (1914), «Люди, как боги» (1922), «Грядущее» (1935; переработка для кино книги «Формы грядущего», 1933) и «Разум у своего предела» (1945). Эти книги могут дать достаточно полное представление о сорокалетнем периоде творчества автора.

Самый факт, что Уэллс счел необходимым написать такое количество утопий, дает основание предполагать, что он не был удовлетворен ни одной из них. Так оно и было в действительности. Уэллс всю жизнь постоянно менял свое мнение решительно обо всем и ошибочно принимал за принципы свои предубеждения. Не обладая научным пониманием общества, он вечно попадал в тупик, изолируя и тем самым искажая то одну сторону явления, то другую, давал «социалистическое» или «прогрессивное» толкование каким-нибудь обрывкам буржуазной псевдонауки, вроде неомальтузианства, экономической теории полной занятости Кейнса, психологии юнговского типа и т. п. Он сделал целый ряд предсказаний о будущем, причем каждое имеет псевдонаучный характер, и все они, различаясь друг от друга, претендуют каждая в отдельности на научность.

Чтобы разобраться в этих джунглях эмпиризма, потребовалась бы не одна глава, а целая книга, и я не пытаюсь проводить такого исследования. Вместо этого я хочу последовать методу, отличному от примененного мной ранее, а именно попытаться рассмотреть все эти книги как одно целое, игнорируя расхождения и сосредоточиваясь на основных чертах сходства между ними и на том, что представляется постоянным и действительно характерным для мышления Уэллса. Поэтому я не стану заниматься отдельными утопиями в деталях или вдаваться в их фантастическую структуру, хотя очень важно понять, что Уэллс не в пример большинству других писателей, упоминаемых в этой книге, был профессиональным романистом и обладал большими техническими знаниями.

Уэллс достиг духовной зрелости, а труды его вылились в определенную форму (насколько это вообще возможно у Уэллса) в период становления империализма и в его первую короткую стадию до 1914 года, открывшего эпоху общего кризиса капитализма. Иными словами, Уэллс рос в викторианском мире идеологической путаницы, пережитков иррациональных воззрений, игрушечных масштабов конкуренции и экономики мелкого лавочника и дожил до дней, когда становилось все очевиднее, что все это отжило свой век и стало анормальным. Он считал себя, правда не всегда, социалистом, но его социализм исходил скорее от Сен-Симона, Конта и Беллами, чем от Маркса и Морриса. Он видел ошибки старого капитализма и наивно предполагал, что сможет убедить его измениться, отбросить все свои нелепости и сделаться ясным, кротким и благоразумным. По его мнению, плох не самый капитализм, а лишь несовершенства, унаследованные от его ранних стадий, и феодальные пережитки, от которых ему все еще не удалось окончательно избавиться. Приведем такое высказывание героя «Нового Макиавелли», относящееся примерно к 1902 году:

Таким образом, социализм служил в основном средством, чтобы помочь капитализму выбраться из хаоса детского возраста, тогда как в конце пути светила Утопия Уэллса, стерильный гигиенический мир в целлофане, где все было свежеотполировано всеми рекламируемыми средствами.

Тут Уэллс не был одинок. Он, как и все фабианцы, видел в социализме не новую категорию, а форму социальной гигиены: мир требовалось привести в порядок. Чтобы доказать нелепость и убытки капитализма, фабианцы любили в качестве примера указывать на то, что нередко одну улицу обслуживало шесть молочников, тогда как разнести молоко по ней мог бы с успехом один человек. Вполне справедливо и бесспорно, что социализм покончит с подобными потерями, однако фабианцы просмотрели то, что монополии также могут их устранить, без того, однако, чтобы домашние хозяйки или молочники сделались на волос лучше и даже, наоборот, сделались хуже. Честертон не слишком сильно преувеличивал, когда писал, что

Для Уэллса, как и для всех фабианцев, было что-то весьма импонирующее в империализме, его мощи, отшлифованности, порядке, науке, в его идеале подчиненного и организованного мира, в безудержном техническом прогрессе. Если бы только властители этого нового мира обратились к философам… Не получая такого приглашения, философы должны как-то сами расположить к себе властителей, иметь доступ к ним, убеждать их и должны сами браться за рычаги управления, когда властители глядели в другую сторону, или — на худой конец — писать бесчисленные трактаты и очерки, чтобы указать, как надлежит поступать. Уэллс больше преуспел как памфлетист, чем как влиятельный советник.