Амалия под ударом - Вербинина Валерия - Страница 8

• Предыдущая
• 8/76
• Следующая

Амалия хотела ответить, но тут в комнату вихрем влетела Аделаида Станиславовна. Широко распахнув объятья, словно дочь могла куда-то убежать от нее, прекрасная полька бросилась к Амалии.

– О! Моя дочь! Как же я рада видеть тебя, дорогая! Моя бедная девочка, сколько испытаний тебе довелось пережить! Какая же ты бледная! Ты, наверное, устала с дороги? Это моя дочь, – зачем-то сообщила она Ларисе Сергеевне, – Амалия, но я зову ее просто Леля! Она отрада моего сердца! Особенно теперь, когда бедный Константин…

Тут Аделаида Станиславовна выхватила из кармана платок и зашлась в громком плаче. Амалия опустила глаза. Она никогда не могла понять, искренне ли мать ведет себя в тот или иной момент или просто притворяется. Вот сейчас… Конечно, Аделаида любила своего мужа, но то, что она словно выставляла свое горе напоказ, коробило девушку, от природы довольно сдержанную, и потому преувеличенные проявления чувств матери казались ей ненатуральными.

– Будет вам, – вмешалась Лариса Сергеевна. – Все равно теперь уже ничего не изменишь… А девочке надо отдохнуть. Пойдем, дорогая, я покажу тебе твою комнату.

И Амалия покорно двинулась вслед за теткой, которая не шла, а словно плыла в своем платье с широченной юбкой, и серьги в ушах Ларисы Сергеевны покачивались в такт ее шагам.

Когда Лариса Сергеевна и Амалия покинули гостиную, Аделаида Станиславовна отняла платок от глаз и громко высморкалась.

– Она ее приручила, – сказала она брату по-польски. – О-ля-ля! – И в избытке хорошего настроения дернула его за ухо, точь-в-точь как в детстве.

– С чего ты это взяла? – поразился Казимир.

– У меня только два уха, как и у тебя, – отозвалась его непревзойденная сестра, – но… Слушать надо! Теперь осталось лишь разобраться с нашим состоянием.

– А что, у нас есть какое-то состояние? – насторожился брат.

– Нет, это только так говорится, – отмахнулась Аделаида. – Я имею в виду завещание, долги Константина, это несчастное имение в Полтавской губернии и прочее. – Казимир тяжело вздохнул. – Не робей, Казимеж, выше нос! Бог посылает нам испытания, чтобы мы стали стойкими.

– Это была любимая пословица бабушки Амелии, – мрачно напомнил Казимир. – Она обязательно произносила ее, когда выходила замуж, а замужем она была целых семь раз.

– Ну и что в том плохого? – возразила Аделаида Станиславовна. – Семь – очень хорошее число, оно всегда приносит счастье!

– Кстати, насчет замужества, – осторожно начал Казимир. – Твои, гм, брачные прожекты в отношении Лели…

– Какие прожекты? – искренне удивилась прекрасная Аделаида.

– Ну, то, о чем ты говорила с Ларисой…

– Ах, ты об этом? Ну так ведь ничего еще не решено! Поживем – увидим.

– Помнится, – пробурчал себе под нос Казимир, – так всегда говорила бабушка очередному мужу, ведя его к алтарю. А еще она любила повторять, что лучше стать вдовой, чем оставить вдовца. А еще…

Но тут Аделаида Станиславовна поглядела на него так грозно, что он счел за благо замолчать.

* * *

В последующие дни положение семьи обозначилось более четко. Завещание было вскрыто и оглашено, брачные проекты наметили жертву и цель, а дела денежные явили себя во всем своем пошатнувшемся величии.

Итак, Амалия унаследовала имение, распоряжаться которым могла, начиная со дня своего восемнадцатилетия, а до того времени опекуншей над нею назначалась, вполне естественно, ее мать, которой отписывалась пожизненная рента сверх того, что ей пожелала бы по своей воле дать Amelie. Имение было запущенное, опутанное сетью залоговых ссуд, однако приносило кое-какой доход, хоть и небольшой. (Как заметила практичная Аделаида Станиславовна с присущей ей прямотой: «Все лучше, чем ничего, дорогая».) Казимир Станиславович в завещании не упоминался вовсе. Если он и был недоволен данным обстоятельством, то, во всяком случае, никто этого не заметил.

Пока семье удавалось избежать трудностей, но было ясно, что долго так продолжаться не может, и необходимо срочно что-то решать. План Аделаиды Станиславовны был таков: выдать Амалию замуж и тем самым обеспечить ей более или менее безбедное будущее. Не будем торопиться с обвинениями в корысти и холодном расчете. Аделаида Станиславовна думала точно так же, как большинство матерей в то время, что отнюдь не умаляло ее искренней привязанности к дочери. Она гордилась тем, что ее Леля такая красивая, умная и образованная, и дело было только за тем, чтобы подыскать ей достойную пару.

– Пожалуй, – рассуждала Аделаида Станиславовна, – я бы выдала ее за поляка, но с ее приданым вряд ли выйдет что-то путное. И потом, на поляка никогда нельзя положиться, а я не желаю, чтобы мою Амели обманывали со всеми встречными.

– Русские тоже изменяют своим женам, – возражал Казимир. – Хотя знаешь, – горестно прибавлял он, – они очень расточительны. Я боюсь, как бы с таким зятем мы сами не оказались на мели.

– Та-та-та, – перебивала его сестра нетерпеливо, – покажи мне такого, кто бы не любил сорить чужими деньгами. – Казимир Станиславович выразительно вздыхал. – С другой стороны, с прижимистым может получиться еще хуже: бедняжка будет ходить в одном платье, постоянно его пере… пере… перешивая. – Слезы набегали ей на глаза, как только она представляла себе дочь в единственном платье. – Я этого не вынесу!

– Ада, дорогая… – стонал Казимирчик, начиная метаться в поисках нюхательной соли. Но прежде, чем он ее обнаруживал, Аделаида Станиславовна обычно успокаивалась.

– Но на них же не написано! – восклицала она, трагически всплескивая красивыми руками (и тотчас поправляла сбившуюся набок от этого движения шаль).

– На ком? – вопрошал Казимир с суеверным ужасом.

– На женихах.

– Что написано? – понизив голос, робко осведомлялся Казимир.

Аделаида Станиславовна взрывалась.

– Казимеж, ты глупец! Я говорю о хорошей партии для моей дочери, а ты о чем думаешь? Стыдись!

Казимир смолкал и стушевывался.

– Почему ты молчишь? – раздраженно восклицала Аделаида Станиславовна. – Мне необходимо знать твое мнение!

– Мое мнение?

– Да!

– Ну… выдадим ее замуж…

– За кого?

– Найдется… – туманно отвечал Казимир, поводя в воздухе рукою.

– За нищего? – грозно рычала Аделаида Станиславовна, вмиг превращаясь в львицу. – За голодранца?

(Заметим в скобках: как это ни печально, но пословицу «с милым рай и в шалаше» выдумал мужчина, причем тот, у которого ничего не было, кроме этого самого дырявого шалаша.)

Видя, что сестра гневается, Казимир съеживался и мечтал провалиться под землю или куда-нибудь еще дальше. Однако у Аделаиды Станиславовны было одно замечательное свойство: она успокаивалась гораздо быстрее, чем выходила из себя.

– Голодранец нам ни к чему, – робко высказывал предположение брат.

– Ни к чему, – соглашалась сестра, энергично обмахиваясь веером.

– А может, богатый посватается? – делал Казимир следующий шаг.

– Деньги льнут к деньгам, – чеканила Аделаида Станиславовна. – Ну, разве только если Леля очень, очень приглянется.

– А она может, – шептал Казимир зачарованно, предвкушая, как будет с зятем кутить в «Яре» или у Тестова. Икра черная, икра красная, осетрины горы, вина море, цыгане… Цыган с их визгливой надрывной музыкой Казимир не любил, но раз для полноты картины надо, чтобы они были, пусть будут.

– Нет, это вряд ли, – вздыхала Аделаида Станиславовна.

– Почему? – искренне удивлялся Казимир, еще завороженный недавней волшебной мечтой, хотя цыгане с осетриной ныряли в скрипки и прекрасная жизнь скрывалась из глаз.

– Все богатые уже переженились. Думаешь, долго им дадут холостыми-то гулять? – горько вопрошала прекрасная полька.

В глубине души Казимир благодарил бога за то, что он беден. После богадельни он больше всего боялся, что в один прекрасный день ему придется жениться, а перед семейной жизнью Казимирчик испытывал совершенно необъяснимый ужас.

• Предыдущая
• 8/76
• Следующая