Гоблин – император - Эддисон Кэтрин - Страница 18

Они спустились к подножию лестницы, прошли через крошечную, не больше кладовки для метел, прихожую и вошли в часовню. В отличие от привычных куполов, ее свод был острым, а на стенах изображены символы богов, в том числе семи богинь, которые были хорошо известны Майе, но так же множество незнакомых. Голый и холодный каменный пол оказался свежевымыт, местами еще сырой. Небольшой родник булькал в нише рядом с арочным выходом в прихожую, он заливал часть пола, сформированного в виде чаши, и исчезал в отверстии в полу. Майя слышал, как где-то в темноте голос ручейка сливается с шумом реки.

В высокой арке дверного проема висел фонарь, Тетимар потянулся и зажег его от свечи. Он сказал своим прекрасным голосом, тихо и серьезно:

— Вода освящена, вы можете ее пить. Мы вернемся на закате.

Они с Калой и на этот раз Бешеларом, в качестве замыкающего, повернулись и начали подниматься вверх по лестнице в верхний мир. Майя задушил в себе порыв позвать их обратно, попросить, чтобы они не оставляли его здесь в одиночестве и темноте. Язычок свечи в фонаре насмешливо дразнил его, словно напоминая о солнечном свете. Он закрыл глаза, чтобы не видеть, как постепенно исчезает свет свечи, и медленно досчитал до ста. Когда он открыл глаза, вокруг не было ничего, кроме прохладной темноты, молчания скалы над головой и одиночества. И мысли: вот что значит быть Императором.

Он выпил немного воды, в основном для того, чтобы изгнать вкус страха изо рта, затем сел, скрестив ноги, в центре комнаты и начал терпеливо и неотступно думать о своем дыхании.

Когда умерла его мать, он был слишком молод, чтобы перенять у нее духовную практику Баризана, но она научила его нескольким простым вещам, которые разум ребенка запечатлел навсегда, как яркую бабочку. Сетерису, исповедовавшему модный агностицизм,[4] не хватало терпения на то, что он называл «вздором»; Майя же цеплялся за обрывки учения своей матери, в основном, из чувства противоречия и неповиновения. Когда он подрос, то обнаружил, что может использовать дыхательные упражнения, чтобы успокоиться, развеять скуку и страх во время наказаний, которым подвергался за нарушение жестких правил Сетериса. В последние два дня он пренебрегал занятиями, но никогда не собирался оставить их совсем.

Он утратил свой привычный ритм, и с тоской ощутил, что навсегда утратил право на частную жизнь. Он с отчаянной надеждой предполагал, что сможет найти частичный компромисс, когда вступит в супружескую жизнь, но Императоры всегда были на виду у своих подданных. Даже за решеткой Алсетмерета рядом с ним находились слуги и нохэчареи, и хотя их обязанности носили во многом символичный характер, это не избавляло Майю от их присутствия. Он представил себе, как лишится девственности под критическим и бдительным взглядом Бешелара, и был охвачен безумным порывом пронзительного и болезненного смеха. Но даже успокоившись, он чувствовал, как холодный кусок правды в горле не дает ему вздохнуть полной грудью: он не мог получить уединения, не попросив о нем, а потребовав, должен был объяснить свою цель. Двор не должен был заботиться о духовной практике Императора, придворные даже могли принять его упражнения в качестве доказательства ядовитой клеветы Варенечибела.

Может быть, я сумею медитировать в комнате с посторонними людьми, спросил он себя с тем сомнением в душе, с каким взрослый предлагает сладость плачущему ребенку.

Кала не будет презирать меня, смеяться и разносить сплетни. Но он не мог себе представить, как сможет обратиться к богам под его внимательным взглядом.

Майя устроился поудобнее, глубоко вдохнул, выдохнул и сосредоточился на созерцании своего дыхания. Мать научила его молитве, которую можно было использовать в качестве мантры:

Он не просил у Богини звезд ничего, кроме беспристрастности: ее даром была способность ясного зрения, она не давала ни защиты, ни милосердия.

Майя позволил себе погрузиться в ритм мантры. В детстве он читал ее все быстрее и быстрее, пока слова молитвы не превращались в невнятное бормотание. Ченело сначала посмеялась над ним, но потом объяснила, что смысл мантры не в том, чтобы повторить ее как можно больше раз.

— Дело в том, чтобы войти в нее, — сказала она, и хотя он не понял ее, теперь он молился именно так.

Он отпустил от себя все внешнее, кроме своего разума, молитвы и холодной тишины часовни. Время от времени он вставал, чтобы обойти комнату по кругу, бережно касаясь стены под символом каждого божества, и выпить горсть воды, холодной и с легким привкусом железа, которая нравилась ему все больше и больше по мере того, как покой Алсетмерета проникал в его душу.

Через некоторое время он почувствовал, как глубокий ритм воды и камня заменил в его теле ритм дыхания и биения сердца. Он вдохнул воздух, отдаваясь этому новому ритму, подчиняясь новой безмолвной мантре, которая пульсировала в движении луны и звезд, облаков, солнца и реки, мудрая, как пение земли, как покой в его собственном сердце. Майя приложил ладони к камню под ногами и с тихим восторгом слушал, как весь мир молится вместе с ним.

Это чувство прошло сквозь него, как река, пока он снова не оказался в своем теле, замерзшем, онемелом, жаждущем. Он встал, едва не упав, когда затекшие ноги отказались держать его. Пошатываясь, он выпрямил одну ногу, потом вторую и проковылял к нише в стене, где выпил еще немного воды, а затем погрузил обе руки в чашу, задохнувшись от ее внезапной ледяной чистоты. Это помогло ему вернуться на землю и прояснило голову. Он медленно сделал круг вдоль стен, потом еще один, поджимая пальцы ног на холодном камне.

Он был на третьем круге, когда заметил, что в часовне стало чуть светлее. На секунду он был сбит с толку, словно увидел второй восход солнца в небе, но затем понял, что свет исходит от свечи Архипрелата, и вместе с ней к нему возвращается ощущение времени, веса камня над головой и обязательств. По крайней мере, свет не позволил застать его врасплох. Он расправил плечи, насторожил уши и расслабил мышцы лица. Когда Архипрелат появился под фонарем, Майя спокойно стоял посреди комнаты, с прямой спиной, поднятым вверх подбородком, и болезненный стук его сердца был слышен только ему одному.

Архипрелат поклонился, Майя поклонился в ответ. За спиной Тетимара маячили Кала с Бешеларом, напоминая о том, что не все, что ждет его дальше, будет обязательно опасным или утомительным. На сердце у него потеплело, и он понял, что правильно выбрал своих первых спутников.

Они вернулись так же тихо, как пришли; на этот раз за Тетимаром шел Кала, а Бешелар замыкал шествие. Майя споткнулся один раз наверху лестницы, но Бешелар был начеку и успел поддержать его.

Закрыв пилястр, Тетимар поклонился и оставил их подготовиться к предстоящей церемонии. Кала с Бешеларом проводили Майю до его покоев, где эдочареи приняли его в свои заботливые руки под бдительным взглядом Телимежа.

Кала и Бешелар поклонились и скрылись за дверью, но Майя едва заметил их исчезновение, окруженный своими эдочареями, похожих в своих ливреях на хлопотливых черных бабочек. Они освободили его от украшений и кеба и отвели принять ванну, на этот раз не ритуальную, а просто горячую и чистую. Майя расслабился в теплой воде, которая, казалось, стремилась углубить его духовный опыт в живом каменном сердце часовни. Время для него снова замедлилось, как при выздоровлении от лихорадки, но когда он открыл глаза, то обнаружил, что вода уже остыла, а перед ним с виноватым видом стоит Немер:

— Ваше Высочество, пора.

Они обсушили его белоснежным льняным полотенцем и одели в белые чулки и туфли, белые бархатные штаны, белую шелковую рубашку, а поверх них не обычную стеганую куртку, но длинную белую мантию из парчи — самую красивую вещь, которую Майе когда-либо довелось носить.

Наверное, белый цвет скоро надоест мне, признал он с сожалением, но сейчас пребывал в полном восторге.