Любавины - Шукшин Василий Макарович - Страница 79

• Предыдущая
• 79/122
• Следующая

– Какой же ты дурак, парень, – грустно и просто сказала она. – И чего ты мелешь тут? – села на стул, поправила съехавшую рубашку. – Натворил делов, да еще философствует ходит. Он любит! – Настя странно как-то заморгала, отвернулась. Пашка понял: заплакала. – Ты любишь, а я, по-твоему, не люблю?! – она резко повернулась к нему – в глазах слезы. Взгляд горестный и злой. И тут Пашка понял, что никогда в жизни ему не отвоевать эту девушку. Не полюбит она его.

– Чего ты плачешь-то?

– Да потому, что вы только о себе думаете, эгоисты несчастные. Он любит! – она вытерла слезы. – Любишь, так уважай человека, а не так…

– Что же я уж такого сделал? В окно залез – подумаешь! Ко всем лазят…

– Не в окне дело… Дураки вы все, вот что. И тот дурак тоже – весь высох от ревности. Приревновал ведь он к тебе. Уезжать собрался. Пусть едет!…

– Как уезжать?! – Пашка понял, кто этот дурак – инженер. – Куда?

– Спроси его.

Пашка нахмурился.

– На полном серьезе?

Настя опять вытерла ладошкой слезы, ничего не сказала. Пашке стало до того жалко ее, что под сердцем заныло.

– Собирайся! – приказал он.

Настя вскинула на него удивленные глаза.

– Куда это?

– Поедем к нему. Я объясню этим питерским фраерам, что такое любовь человеческая.

– Сиди уж… не трепись.

– Послушайте, вы!… Молодая интересная! – Пашка приосанился. – Мне можно съездить по физио – я ничего, если за дело. Так? Но слова вот эти дурацкие я не перевариваю. Что значит – не трепись?

– Не болтай зря, значит. Куда мы поедем сейчас? – ночь глубокая.

– Наплевать. Одевайся! Лови кофту, – Пашка снял со спинки кровати кофту, бросил Насте. Настя поймала ее, поднялась в нерешительности… Пашка опять заходил по горнице.

– Из-за чего же это он приревновал? – спросил он не без самодовольства.

– Танцевали с тобой – ему передали. Потом в кино шептались… Он подумал… Дураки вы все.

– Ты бы объяснила ему, что мы – по-товарищески.

– Нужно мне еще объяснять! Никуда я не поеду.

Пашка остановился.

– Считаю до трех: раз, два, два с половиной… А то целоваться полезу!

– Я полезу! Что ты ему скажешь-то?

– Я знаю, что.

– А я к чему там? Ехай один и говори.

– Одному нельзя. Надо, чтоб вы при мне помирились. А то вы будете год пыхтеть…

Настя надела кофту, туфли.

– Лезь, я за тобой, – сказала она, выключая свет. – Видел бы сейчас кто-нибудь, что мы тут с тобой выделываем…

– Инженеру бы все это передать!… Тогда бы уж он уехал. Поневоле бы пришлось за меня выходить, – Пашка вылез в сад, помог Насте.

Вышли на дорогу. Полуторка стояла, ворчала на хозяина.

– Садись, рева… возись тут по ночам с вами, понимаешь… – Пашке эта новая роль чрезвычайно нравилась.

Настя села в кабину.

– Меня, что ли, хотел увозить? На машине-то?

– Где уж тут!… С вами скорей прокиснешь, чем какое-нибудь полезное дело сделаешь.

– Ну до чего ты, Павел…

– Что? – строго оборвал ее Пашка.

– Ничего.

– То-то, – Пашка со скрежетом всадил скорость и поехал. И помирил инженера с Настей.

И той же ночью уехал из Быстрянки – не мог же он ходить в клуб и слышать за спиной хихиканье девчат.

Было грустно, когда уезжал. Написал Прохорову писульку: «Прости меня, но я не виноват».

Подсунул ее под дверь и уехал в Листвянку.

Это одна из многочисленных Пашкиных любовных историй.

А вот – последняя.

Вез из города одну прехорошенькую молодую женщину. Она ехала к мужу, который работал в Баклани зоотехником.

Перед тем, как уехать из города, Пашка полаялся с орудовцем, и поэтому был мрачный.

Женщина сидела в кабине, с ним рядом, помалкивала. Смотрела по сторонам. Пашка глянул на нее пару раз и сказал:

– Не знаю, как вы, но я лично говорил и буду говорить, что на каждой станции кипяток бесплатный, – он сказал это совершенно серьезно.

Женщина удивленно уставилась на него.

– Я не поняла, – сказала она.

– Я хотел сказать, что вам ужасно идет эта шляпка.

Женщина улыбнулась. Ничего не сказала.

– Значит, в Баклань к нам? – спросил Пашка.

– А вы из Баклани?

– Из Баклани.

– Мужа моего знаете? Он зоотехником у вас работает.

– Нет, я начальство мало знаю. Значит, к мужу едете? Жалко.

Женщина опять улыбнулась.

– Молодой муж-то?

– А зачем вам это?

– Не знаю… Просто нечего больше говорить.

Женщину этот ответ почему-то очень рассмешил. Она смеялась, закрыв ладошками лицо, – сама себе, негромко.

– Веселый вы.

– Я не только веселый, я ужасно остроумный, – сказал Пашка. Женщина опять прыснула и опять закрыла лицо ладошками. А ладошки у нее маленькие, беленькие. Ноготочки розовые, крошечные.

«Прямо – куколка», – думал Пашка.

– По-французски не говорите? – спросил он. Женщина перестала смеяться, смотрела на него, готовая снова закрыть лицо и смеяться.

– Нет. А что?

– Поболтали бы… – Пашка приподнял колени, придерживая руль, закурил.

– А вы что, говорите по-французски?

– Кумекаю.

– Что это такое?

«Нет, она, конечно, божественное произведение», – спокойно, без волнения, думал Пашка.

– Значит, говорю.

Женщина смотрела на него широко открытыми синими глазами – не знала: верить или не верить.

– Как по-французски… шофер?

Пашка снисходительно усмехнулся.

– Смотря, какой шофер. Есть шофер первого класса – это одно, второй класс – уже другое… Каждый по-разному называется. А женщина по-французски – мадам.

– Не знаете вы французский.

– Я?

– Да, вы.

– Вы думаете, что говорите?

– А что?

– Я же француз! Вы присмотритесь получше. Я просто в командировке в Советском Союзе.

Женщина опять засмеялась.

Так ехали. Пашка плел несусветную чушь, женщина тихонько хохотала. Дохохоталась до того, что живот заболел.

– Ой, – сказала она, – у меня даже в бок что-то вступило. Что это, а?

– Пройдет, – успокоил Пашка.

Прошло действительно, но зато Пашка заметил, что она что-то очень уж нетерпеливо стала поглядывать вперед. Раза два спросила:

– А долго нам еще ехать?

– Еще километров шестьдесят.

Женщина затосковала.

«Досмеялась», – понял Пашка. Выбрал место, где Катунь близко подходит к тракту, остановился.

– Вот что, мадам, сходите-ка за водой. А я пока мотор посмотрю.

– С удовольствием! – сказала женщина, схватила ведро и побежала к реке – вниз, через кустарник. Пашка смотрел ей вслед. Была она изящненькая, стройненькая – девочка. И то обстоятельство, что она уже замужняя женщина, делало ее почему-то еще прелестней.

Вернулась женщина повеселевшей, готовой опять сколько угодно смеяться.

– Красивая река? – спросил Пашка, весело и понимающе глядя на нее.

– Да, – женщина тоже глянула на него, покраснела и засмеялась.

Пашка с минуту влюбленно смотрел ей в глаза.

– Что вы?

– Так, – он принял у нее ведро с водой и окатил задние скаты – в радиаторе было полно воды.

– А я думала – вам в мотор надо.

– Колеса греются, – пояснил Пашка.

– Я еще никогда не видела, чтобы шоферы колеса обливали.

– Потому что – обормоты, поэтому и не обливают. Положено обливать после каждой полсотни километров.

Поехали дальше. Странное дело: до этой остановки Пашка ничегошеньки не чувствовал к женщине, а сейчас – как глянет на нее, так в сердце кольнет.

«Попался, по-моему», – подумал Пашка. Трепаться расхотелось.

– Расскажите еще что-нибудь, – попросила женщина. «Я бы рассказал… Измять бы тебя сейчас всю, исцеловать… Кошмар – влюбился опять!», – Пашке почему-то захотелось поднять женщину на руки, поднести к обрыву, над рекой, и держать над обрывом – вот визгу было бы.

– Почему вы замолчали?

– Думаю, как бы у вас чемоданы украсть.

– Ха-ха-ха…

– Вот доедем сейчас до глухого места, ссажу вас, а сам уеду с чемоданами.

– А я номер запомню.

• Предыдущая
• 79/122
• Следующая