Любавины - Шукшин Василий Макарович - Страница 34
- Предыдущая
- 34/122
- Следующая
Кузьма и Никон наблюдали за этим сражением. Ни тот, ни другой не проронили ни слова. Только когда Черня подбежал к ним, Никон поласкал его за ухом и сказал:
– Умница.
Кузьма сел на землю. Колени противно тряслись от пережитого страха.
– Дед… ведь змея-то в зыбке была.
– Чего-о?!
– Так. Смотреть надо… Вам поручили, елки зеленые!
Никон тоже сел на землю.
– Ах ты, господи… грех-то какой! Только отлучился по нуждишке – и вот… Как же ты ее?
– Выбросил.
– Как выбросил?
– Сам не знаю. Рукой выбросил.
– Дак она не ужалила тебя! Ты, может, сгоряча не заметил?
Кузьма внимательно осмотрел ладонь.
– Нет, ничего.
– Господи, грех какой мог быть! – опять заговорил Никон. – Ты уж не говори никому, а то мать-то с ума сойдет.
– Ладно. Только ты смотри все же!… – Кузьма поднялся. – Забыл, зачем пришел… А-а! Вилы. Вилы сломались.
Долго еще потом не мог очухаться Кузьма. Вздрагивал, вспоминая гладкий змеиный холодок в руке.
В обед, когда все разбрелись по балаганам соснуть часок-другой, пока не схлынет жара, Кузьма пошел в березник неподалеку – поесть костяники.
Ему нравилась эта ягода – кисленькая, холодная, с косточкой в середине.
Он сразу напал на такое место, где почти под каждым листиком была костяника. Долго ползал на коленях, не успевая собирать. И вдруг услышал негромкий разговор… Поднял голову. На сухой колодине спиной к нему сидели дед Махор и Никон. Курили «ножки», беседовали.
– Давно хотел узнать у тебя… Это правда, что ли?
– Что?
– Что черти увозили.
Никон как-то странно хмыкнул.
– Так и знал, – сказал дед Махор, глядя сбоку на приятеля. – Здоров!… А как было-то?
– Зачем тебе?
– Пошел ты к едрене-фене. Умирать скоро, а у его все секреты!
Никон сдвинул фуражку на затылок.
– Заблудился с пьяных глаз. Хотел в Куйрак, а попал… вон куды.
– Так. А зачем в Куйрак?
– Ну вот… расскажи ему все! Ты что – поп?
– Хэх, ты, бес! Да ведь ты к этой, наверно… черная бабенка там жила… Забыл теперь, как звать ее было, греховодницу. Цыганиста така… Ворожейка.
– Может, к ней, – согласился Никон.
Дед Махор некоторое время молчал, потом тронул темной, как высохшее дерево, рукой морщинистую шею, сказал негромко:
– Я тоже бывал там, язви ее.
– Ворожил?
– Ага.
Долго тихонько хохотали, не глядя друг на друга.
– Ну и ну!… Как на тот свет-то явимся?
Никон подумал и в тон приятелю сказал:
– Попросимся, может, пустят. А не пустят – здесь тоже неплохо.
Кузьма неслышно выбрался из березника и пошел к стану.
«Вот черти!… Надо же такое придумать! И ведь как складно врал вчера!»
Когда стали собираться на работу, Кузьма не выдержал, отвел Никона в сторону.
– Я давеча невзначай подслушал ваш разговор… Так вышло. Я не хотел. Скажи, пожалуйста: для чего ты вчера так здорово… выдумал? Я не осуждаю… просто хочется знать. А? Я никому не скажу.
Никон ничуть не смутился. Заулыбался.
– А для антиресу. Скажи людям, что заблудился пьяный, – скучно. Они это давно знают, что пьяный может заблудиться. А так… редко бывает… Теперь узнал?
После обеда, благословясь, заложили первый стог.
Кузьма с ребятишками подвозил копны.
Федя Байкалов стоял под стогом. Без рубахи, бугристый, с неимоверно широкой грудью. Бабам он не нравился такой:
– Прямо смотреть страшно… Господи! Куда уж так?
Стогоправом стоял дед Махор – дело это не тяжелое, но искусное. Надо суметь так вывершить стог, чтобы он не скособочился через недельку и не подставил запавшие бока проливным осенним дождям, – иначе пиши пропало сено. Сгниет.
Бабы накладывали на волокушу большущие копны (чтобы окаянный Федя надорвался, а то вздохнуть не дает – все ждет), перехватывали копну веревкой, и копновоз волок ее к стогу. Федя показывал, где остановиться. Развязывал веревку, придерживал копну вилами, лошадь выдергивала из-под нее волокушу… Плевал на руки, некоторое время примеривался, с какого боку лучше взять! Всаживал вилы, подгибался рывком и…
– Опп!
Огромная копна с непонятной легкостью вздымается высоко вверх. Федя некоторое время танцует с ней, выискивая устойчивое положение.
Весь напрягся…
– Держи! – толчок – копна на стогу.
Там ее долго растаскивает, раскладывает, утаптывает дед Махор. А Федя выбирает из волос насыпавшееся сено. Ждет следующую.
– Чего там? Заснули? – кричит бабам.
Кузьма захотел пить, но воды в ведре не оказалось.
– Съезди напейся и нам заодно привезешь, – попросила Клавдя.
Кузьма поехал к ручью.
Еще издалека узнал Марью. Сердце подпрыгнуло и словно провалилось куда-то…
Он остановил коня, хотел повернуть, но Марья уже увидела его. Быстро надернула юбку на голые колени – она стирала мужнину рубаху – распрямилась.
Кузьма подъехал к ручью.
– Здравствуй… те, – сказал он и улыбнулся.
– Здравствуешь, – Марья тоже улыбнулась.
Некоторое время молчали, глядя друг на друга.
– Как живешь? – спросил Кузьма, слезая с коня. Он сделал это как во сне – будто перелетел с горы на гору.
– Живем… Ты как?
– Да тоже.
Лошадь потянулась к воде, ссыпая глинистый край берега.
– Разнуздай коня-то, он пить хочет.
Кузьма суетливо и долго отстегивал удилину. Никак не мог.
Марья засмеялась. Негромко, необидно.
– Дай-ка, – подошла, разнуздала и осталась стоять рядом.
Кузьма услышал запах ее волос, тонкий отдающий сухостойным солнечным травняком. Увидел, как на шее, около уха, трепетно вспухает тоненькая синяя жилка. Шагнул. Глаза Марьи округлились, зеленоватые, с радужными стрелками-лучиками вокруг зрачка.
– Что ты? – спросила она.
Еще заметил Кузьма: когда она говорит, кончик носа ее чуть шевелится.
В груди даже больно сделалось – как горячая железка влипла.
– Ну, что ты?
– Не знаю, – Кузьма качнул головой.
– Люди же увидют, – сказала Марья, продолжая смотреть в глаза Кузьмы. – Увидют, что стоим… Уезжай.
– Сейчас… – Кузьма не шевельнулся.
Марья осторожно провела мокрой ладошкой по его лицу – со лба вниз, легонько толкнула.
Кузьма повернулся, пошел к коню.
Марья зачерпнула в ведро воды, подала ему.
– На, – посмотрела строго, внимательно. – Уезжай, – и отвернулась.
Кузьма ни о чем не думал, когда ехал обратно. Все время чувствовал прохладную Марьину ладонь на лице. Никак не мог отвязаться от этого ощущения.
Его поджидали с водой.
Он отдал ведро и сказал Клавде:
– Я сейчас… Мне нужно.
Поехал в стан.
Зашел в свой балаган, лег вниз лицом, закусил рукав рубахи. Долго лежал так. Все. Короткое спокойное счастье его разлетелось вдребезги. Мир заслонила Марья. Стояла в глазах, какой была, когда подавала ведро с водой, – смотрела снизу.
Судьба словно сжалилась над ним.
Только он вернулся к работе, с косогора к ним скатился на коротконогой кобыленке молоденький парнишка из Баклани.
– Там пришли эти, с Макаром! Порох по домам ищут, лопотину забирают…
Федя уже надевал рубаху. Подхватили ружья, какие были, пали на коней и понеслись.
– Объехай всех, кто есть из деревни! – сказал Кузьма парню, с которым скакал рядом.
Тот кивнул головой, не сбавляя ходу, отвалил в сторону.
Лошади подравнялись на ходу одна к другой. Шли кучно. Дробный топот копыт слился в один грозный гул.
В деревню залетели на полном скаку.
Встретили на улице старика.
– Поздно хватились. Ушли…
– Куда?
– А дьявол их знает! У меня папаху отобрал один, чтоб ему…
– Куда, в какую сторону поехали?! – заорал Кузьма, танцуя возле старика на разгоряченном коне.
– Что ты на меня-то кричишь? Сказал – не знаю.
– Давно?
– Не шибко давно.
Разделились на три группы, кинулись по разным дорогам.
Группа, с которой был Кузьма, поехала по дороге, которой только что приехали, с тем чтобы потом свернуть к парому через Бакланы там начинались согры, чернолесье.
- Предыдущая
- 34/122
- Следующая
