Выбери любимый жанр

Против Сталина и Гитлера. Генерал Власов и Русское Освободительное Движение - Штрик-Штрикфельдт Вильфрид Карлович - Страница 53

Изменить размер шрифта:

Было уже четыре часа утра, когда мы расстались. Власов попросил у меня сутки на размышление.

Когда вечером мы снова встретились, он уже решился.

– Ступайте, мой друг, мой ангел-хранитель, – сказал он. В глазах его стояли слезы.

Мы еще проговорили около часу. Он говорил примерно так:

– Я всё продумал много раз. Я действовал не из честолюбия. Я не рассчитывал ни на что. Обстоятельства просто заставили меня действовать так, а не иначе. Ваш Штауфенберг, Рённе, Фрейтаг и другие ведь не были предателями. Они не хотели зла своей родине. Они хотели служить своему народу. Я и мои друзья тоже хотели служить своему народу. Имея за спиной наш опыт, мы считали нужным действовать так же, как сотни тысяч других русских, боровшихся на стороне немцев против Сталина. Обстоятельства заставили их действовать именно так, даже если непосредственным толчком у иных могло быть стремление избежать голода или смерти. Я боролся сам с собою, и я теперь никому не хочу бросать упрека. Действия человека могут быть поняты лишь из его положения. А сейчас я должен продолжать свой путь. Для меня нет обратного хода как не может солдат бежать перед лицом врага. Вы поймете меня. И если вы поймете меня, мне этого достаточно. Вы свободны от своего обещания. Идите с Богом!

Я покинул Далем, где я жил последние несколько дней (моя берлинская квартира была разбомблена), с тяжелым чувством. Вскоре я должен был получить отпуск, но сначала надо было дождаться дальнейших приказаний Гелена.

* * *

До лета 1944 года мы могли довольно успешно следить за положением на западном и восточном фронтах по карте. Но уже после высадки союзников 6 июня события настолько ускорились, что мы в Дабендорфе были, как в потемках. 14 ноября, когда Власов читал Манифест в Праге, положение было совсем иное, нежели когда в июле начались переговоры с СС.

25 августа союзники уже заняли Париж. Восхищение русских офицеров и солдат вызвало при этом поведение немецкого коменданта Парижа генерала фон Хольтитца. Один из русских выразил это в следующих словах: «Смотрите – и в этом немцы отличаются от сталинцев. Среди немецких офицеров есть еще люди, берущие на себя ответственность за неповиновение приказу; из соображений человечности они отказываются выполнить преступные приказы своего начальства».

Уже в конце июня началось летнее наступление Красной армии на участке группы армий «Центр». Говорили, что Румыния и Венгрия ищут контактов с западными союзниками и готовы к сепаратным переговорам о мире с Москвой. Кто мог осудить за это Антонеску и Хорти? Подобно Власову и его группе, они думали о том, что будет после разгрома Германии, и о своем долге перед народом. Бухарест был занят 30 августа, а Будапешт – в начале ноября. Балтийские государства были также потеряны для Германии, кроме территории, еще занятой попавшей в мешок курляндской армией. Советская армия подходила к Мемелю. Она неуклонно приближалась, так как уже перешла границу Восточной Пруссии.

Черчилль в тяжелые и опасные для страны часы говорил откровенно и реалистически взвешивал все шансы. А в Рейхе вожди и население одинаково закрывали глаза на то, что с зимы 1941/42 года стало неизбежным.

Немецкий народ все еще был под впечатлением победного продвижения от Арктики до Африки от Атлантики до Волги. Немцы все еще не потеряли своего чувства превосходства. Они сохраняли слепую, опьяняющую веру в своего фюрера – как будто они были загипнотизированы. А когда под действием неопровержимых фактов страх вползал в их души, они цеплялись за свою веру в «новое чудодейственное оружие». И это не только в массах. Я помню, как один генерал еще в феврале 1945 года приехал в ОКХ и говорил, что недалеко то время, когда будет введено «новое чудодейственное оружие»: «Еще два месяца – и ход войны коренным образом изменится». Те, кто верили, были восхищены. Другие скрывали свое неверие: выказать его было слишком опасно. Если офицеры сохраняли свою веру, то чего можно было ожидать от простых людей, подверженных каждый день и каждый час беспрерывной национал-социалистической пропаганде по радио и через газеты, а кроме того страдающих от беспрерывных воздушных бомбардировок. Союзники требовали полной и безоговорочной капитуляции Германии и немцы чувствовали, что им, каждому из них, грозит уничтожение.

День за днем длящаяся борьба – в этом хаосе из крови, слез, разрушений и безнадежности – стала нереальной реальностью, постоянной и неминуемей. И вот они цеплялись за надежду на «чудодейственное оружие», которое принесет с собою перелом и окончание войны.

* * *

14 ноября 1944 года Власов должен был торжественно огласить Манифест КОНРа на Градчанах в Праге. Я не получил в Прагу приглашения. Однако в последний момент пришло распоряжение Гелена устроить встречу Власова с Кёстрингом – они до сих пор еще не видели друг друга. Нужно было добиться согласия Власова, который заявил, якобы, что Кёстринг для него теперь не интересен и он оставит без внимания присутствие в Праге генерала добровольческих частей. Не говоря уже о деловых последствиях такого отношения, возникла бы, конечно, тягостная ситуация, если бы командующий Русской Освободительной Армией «не заметил» в Праге генерала добровольческих частей. Но Власов был вполне способен на это.

Выполняя приказ, я начал разговор об этом с Власовым. Генерал усмехнулся. Затем с его губ сорвалось непечатное выражение. Но, в конце концов, он согласился забыть прошлое и не обижать старика Кёстринга. Мы условились о встрече втроем-вчетвером сразу по прибытии в Прагу и до начала официальной программы.

На этой встрече Власов был открытым, держал себя естественно. Кёстринг же явно чувствовал себя неловко: в последние недели перед Прагой он слишком тесно связался с силами, стоявшими в оппозиции к Власову. Может быть, его угнетала и мысль о безнадежности столь позднего развития дела, которому он сочувствовал с 1941 года; может быть, была и мысль о собственном провале. Я старался, по мере сил, поддерживать разговор. То же делал и Герре – единственный союзник, присутствовавший при этой встрече. В итоге разговор остался натянутым, но была, по меньшей мере, соблюдена внешняя форма, и оба генерала согласились на том, чтобы не быть врагами.

По приезде в Прагу на главной вокзальной площади Власов был встречен немецкой ротой, отдавшей ему воинские почести. Комендант города Праги приветствовал его. Затем был устроен завтрак у наместника Богемии и Моравии.

Германское правительство было представлено только наместником К.-Г. Франком и СС-обергруппенфюрером Лоренцем. Однако присутствие крупных представителей генералитета и СС придавало некоторый блеск общей картине.

Русский офицерский корпус, руководимый полковниками Поздняковым и Сахаровым, показал себя отличным хозяином торжества. Прибыло много представителей от русских добровольческих частей и от «восточных рабочих».

Выступил Лоренц и, впервые во всеуслышание говорил о «новом союзнике», передал приветствия германского правительства.

При всеобщем шумном одобрении председателем Комитета Освобождения Народов России был избран Андрей Андреевич Власов.

Крёгер, встретившись со мной в зале заседания, просил меня переводить речь Власова вечером на торжественном банкете. Я отказался.

В этой речи Власов благодарил германскую армию за оказанную ему до сих пор помощь и подчеркнул свою особую благодарность «одному немецкому капитану», все эти годы стоявшему с ним рядом.

Позже, вечером, различные высокопоставленные лица подходили после банкета к этому капитану и поздравляли его, поскольку «генерал Власов, хотя его и не назвал, но совершенно явно имел в виду».

Однако своей особой благодарностью Власов невольно оказал мне медвежью услугу, так как еще в течение этого вечера меня пригласили к столу, за которым сидели Власов, Жиленков и один высокий чин из СС. При знакомстве выяснилось, что это был заместитель начальника Управления кадров войск СС. Сразу же стала ясна цель приглашения: я должен перейти в СС и остаться с Власовым.