Женить нельзя помиловать - Шторм Вячеслав - Страница 29
- Предыдущая
- 29/72
- Следующая
— Вам нужна помощь? — спросила Глори.
— Деточка, если бы мне нужна была помощь, то я таки пг'осила бы помощи. Но я пг'ошу пг'икуг'ить.
— Курить вредно! — фыркнул Римбольд.
— Жить вообще вг'едно, гномик, — сверкнула глазами бабка, — от этого умиг'ают. Но бабушка Штефа не собиг'ается умиг'ать, даже не покуг'ив пег'ед смег'тью. Подавив вопль возмущенного столь нелестным обращением гнома и сняв его с седла, Бон спешился сам, нащупывая трутницу и огниво. Чирк, чирк! — и лепрехуншу окутали густые клубы на редкость вонючего дыма. Любопытный Ветерок, сунувшийся было обнюхать бабкин башмак, отскочил в сторону и оглушительно чихнул.
— Да шоб ты был здог'ов! — ухмыльнулась старуха.
— Что с вашей ногой, уважаемая Штефа? — поинтересовалась тем временем Глори. Старуха критически оглядела вытянутую ногу и жизнерадостно пыхнула дымом:
— Таки мне подозг'евается, шо всё.
— В смысле?
— В смысле она сломана в двух местах, и, шоб я ошибалась, сг'астись ей уже не светит.
— Почему?
— Потому что я живу в дневном пег'еходе отсюда. Потому что с такой ногой я не пг'ойду и двух шагов. Потому что даже если и пг'ойду, то без хвог'оста. Потому что без хвог'оста я не смогу согг'еться и сваг'ить похлебку. Потому что без тепла и похлебки я в гог'ах очень ског'о окочуг'юсь. Потому что пг'оез-жают тут г'едко, и никому нет дела до того, окочуг'ится ли стаг'ая Штефа или таки нет. Я пг'ава, гномик?
Наш бородатый приятель демонстративно отвернулся, сложив руки на груди.
— Римбольд! — возмущенно воскликнула Глори. — Как ты можешь?!
— А при чем тут я? Я что, что-то сказал?
— Нет, но ты подумал!
— Ну, знаете! — всплеснул руками гном. — Мне что, уже и думать запрещено?!
— О том, чтобы оставить беспомощную старую женщину на верную погибель — да!
— Ой, да шо ты его уговаг'иваешь? — ехидно поинтересовалась Штефа. — Он же гном! Лучше езжайте себе и дайте стаг'ухе насладиться последней тг'убочкой. По кг'айней мег'е, на мои косточки никто не плюнет!
Щеки Глори вспыхнули:
— Как вам не стыдно болтать такую ерунду?!
— О-е-ей! Деточка, на пог'оге смег'ти это глупое слово как-то сг'азу забывается! И г'азве я таки не пг'ава? Вы посмотг'ите на него — зыг'кает так, будто я спег'ла заветный г'облог' его покойной бабушки!
Эта тирада окончательно добила Римбольда. Он демонстративно взобрался обратно на Забияку, поерзал, устраиваясь поудобнее, и громко спросил:
— Ну что, мы уже едем?
— Уже нет, — вздохнул я, прикидывая, из чего можно смастерить лубок для бабкиной ноги.
Неприятности Римбольда — и наши заодно — одной только задержкой, увы, не ограничились. После того как я с грехом пополам вправил бабкину вывихнутую ногу (попутно наслушавшись от страдалицы таких проклятий, что даже Изверг стал шумно фыркать, выражая свой восторг) и туго прибинтовал к двум дощечкам, выяснилось, что: без поддержки старая карга в седле не удержится; Изверг категорически отказывается везти кого-нибудь, кроме меня; с Глори ехать бабка категорически не желала сама («Шоб все люди думали невесть шо, когда одна девочка будет обнимать дг'угую?!»). Оставался только Забияка.
Услышав, что ему придется Пругг знает сколько тащиться пешком или самостоятельно править Ветерком, и это все ради того, чтобы поудобнее пристроить капризную лепрехуншу, Римбольд впал в состояние, близкое к амоку. Он вращал очами, топал ногами, свирепо грыз кончики усов и сыпал такими ругательствами, по сравнению с которыми бледнели недавние излияния Штефы. К моему глубокому сожалению, самые соленые фразы звучали на гномийском, который я до сих пор так и не удосужился выучить. А вот Глори, родившаяся и выросшая в граничащем с Княжеством Гройдейле, знала его в совершенстве. Выслушав, не перебивая, она взяла низкорослого сквернослова за шиворот и ласково пообещала, что если он еще раз посмеет в ее присутствии произнести вслух нечто подобное, то в лучшем случае получит по морде. Благоразумно не став уточнять, что последует в худшем, гном кинул на лепрехуншу последний, исполненный беспредельной ненависти взгляд, смачно плюнул и зашагал вперед. Свою сумку он демонстративно пер на плече, ежеминутно вытирая якобы обильный пот и душераздирающе вздыхая. Однако мы не то чтобы игнорировали страдания бородатого, а скорее нам просто было сильно не до них.
Вся беда в том, что бабка Штефа при падении с горы не иначе как повредила кроме ноги еще и голову. Ничем другим я не могу объяснить тот факт, что родившееся и выросшее в этих горах существо заплутает и забудет дорогу к дому. Между тем именно это и произошло. Забравшись фиг знает куда по козлотуровой тропке, несколько раз чуть не сковырнувшись вниз и вконец издергавшись, мы через три часа уперлись в тупик. Нехилая такая стена, верхушка которой теряется где-то высоко. И, как мне кажется, никакой потайной дверки в ней не спрятано, кричи хоть «Мэллон!», хоть «Сезам!», хоть «Откройте именем закона!».
Конечно, при наличии крепкой веревки и пары десятков закаленных стальных костылей я бы мог попытаться покорить эту гору, но у меня не было ни веревки, ни костылей, ни желания это делать по причине отсутствия целесообразности.
Вот какое желание у меня время от времени возникало, так это сгрузить старую каргу вместе с ее хворостом (без последнего бабка наотрез отказывалась ехать, заводя старую песню про «сог'еться, сваг'ить похлебку» и «окочуг'юсь») где-нибудь в тенечке, оставив ей огниво, запасной котелок, одеяло, запас пищи и воды. Но сердце чуяло, что, кроме Римбольда, в этом благом начинании меня никто не поддержит. Впрочем, если бы дело дошло до открытого голосования, Бон, скорее всего, воздержался бы. Окаянная старушонка единственная из всех нас пребывала в отменном расположении духа. Рот ее не закрывался, она вертелась угрем, да еще регулярно тянулась к своей трубке. Парень надсадно кашлял, то и дело протирал слезящиеся глаза и, как следствие, дважды чуть не ушуршал в пропасть. Спасибо умнице Забияке, до морды которого смрадный дым доходил уже в весьма слабой концентрации. Самое же возмутительное, что, когда Изверг уперся в стену и я мрачно вопросил Штефу: «Как же так получилось?», та, не моргнув глазом, заявила: «Ну, значит, не получилось!» И все.
Если вы думаете, что этим наши злоключения и закончились, то вы жестоко заблуждаетесь. Как я уже говорил, свой разлюбезный хворост старая карга бросить отказалась и настояла на том, чтобы вязанку навьючили на Ветерка. И вот, когда мы возвращались из тупика назад по своим следам, веревка, которой был перевязан хворост, неожиданно лопнула, и он с нежным шуршанием осыпался в пропасть. Штефа исторгла из груди вопль смертельно раненного тигропарда и явно вознамерилась сигануть следом. Бон успел перехватить лепрехуншу за шиворот в самый последний момент, в результате чего чуть сам не ухнул вниз в третий раз. Разумеется, мы остановились. Кое-как уняв дрожь в руках, парень попросил Глори:
— Заткни, пожалуйста, уши.
— Зачем? — не поняла она.
— Не хочу получить по морде.
М-да, я явно недооценивал нашего игрока. Когда Глори выполнила его просьбу, парень набрал в грудь побольше воздуха и выдал. В отличие от Римбольда он не переходил на чужие языки, поэтому я обогатил свой словарь идиоматических выражений сразу тремя роскошными образчиками.
Бабка выслушала тираду, даже не поморщившись, и заявила:
— И нечего так нег'вничать. От этого цвет лица пог'тится.
После этих слов цвет лица парня и впрямь заметно испортился: покраснел от ярости. Штефу спасло от новой порции проклятий только одно: Римбольд бросил на своего извечного оппонента столь откровенно насмешливый взгляд, что Бон лишь скрипнул зубами; мы продолжили спуск.
Наконец, совершенно выбившись из сил, мы оказались практически на том же самом злополучном месте, где встретились с лепрехуншей.
— Как хотите, — заявил Римбольд, вытягиваясь на земле, — а я сегодня больше и шагу не сделаю. И вообще находился на неделю вперед!
- Предыдущая
- 29/72
- Следующая
