Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга II - Штерн Борис Гедальевич - Страница 22

• Предыдущая
• 22/77
• Следующая

«У Мендейлы был такой вид, словно в детстве в мальчишеской драке ему вмазали по носу кулаком. Сплоховали. Надо было посильнее, и не кулаком, а дубиной, и не по носу, а по макухе», — так впоследствии Фрейд описывал колдуна.

«У Freud'a был такой пришибленный вид, будто при зачатии его отец вдруг решил обойтись coitus interruptus,[37] но Зигмунд — вернее, гомункулус, названный впоследствии Зигмундом, — в последний миг все же успел вырваться на свободу…» — так рассказывал колдун о Фрейде.

Колдун, конечно, был польщен посещением всемирного светила, но виду не подал. С запором он решил дело по-военному — клин клином: заставил Фрейда съесть полное блюдо мендельского гороха с черной фасолью и запить кокосовым молоком с арахисовым маслом. Весь следующий день Фрейд не выходил из отеля, то и дело напрягался, густо краснел и стрелял из кормового орудия длинными пулеметными очередями из непереваренного гороха с фасолью. Ночью, когда кончился последний патрон и задний ствол очистился, начался белый понос из кокосового молока, и Фрейд до утра не выходил из золотого туалета; зато наконец почувствовал себя счастливым, что еще раз подтвердило теорию психоанализа о сексуализированности человеческого счастья.

Утром он вызвал портье и попросил:

— Bringen Sie mir, bitte, bier, wurstchen und sauerkraut. Sehr gut?[38]

И получил в ответ:

— Еще чего? Где я тебе возьму все это?

Здесь, на унитазе, происходило озарение, над Гайдамакой возникло даже подобие ореола, вроде стульчака под задницей. Но дальше заседать в женском туалете было уже совсем неудобно. «Летопись» писал, несомненно, отец Павло, в ней не было никакого политического компромата — разве что бытовуха, — и Гайдамаке начинало казаться, вспоминаться, представляться, что все описанное отцом Павлом с ним так или иначе происходило.

Не успел Гайдамака в глубокой задумчивости от «Летописи» умыть руки и подобрать оторванную в спешке пуговицу от ширинки (а тут еще от длительного сиденья на унитазе разболелся пораненный фашистом копчик), как вдруг распахнулась дверь с сосущей Бриджитт Бардо («оправиться не дадут спокойно!»), быстрым шагом, как к себе домой, вошел в женский туалет (туалет, кстати, как туалет, только без этих кафельных мужских лоханок) майор Нуразбеков, обнял Гайдамаку за плечи и сказал:

— Ну, как вы тут без меня?… Управились? Все прочитали? Потом, потом, там немного, потом дочитаете… У вас все в порядке? Застегните ширинку и идемте скорее, командир, дорогой вы мой человек!

Майор Нуразбеков одной рукой взял Гайдамаку под локоток, вторую положил ему на плечо и завел совсем обалдевшего от такого нежного обращения Гайдамаку обратно в кабинет.

А в кабинете!

Пока Гайдамака облегчал в женском туалете тело и душу, в кабинет майора Нуразбекова успела набежать толпа добрых молодцев в штатском, не продохнуть, — ну, толпа не толпа, а на футбольную команду с запасной скамейкой хватало, — кто сидел, кто стоял, кто на подоконнике примостился, и Вова Родригес тут, все были разнолицые и ясноглазые, и все Гайдамаку так разглядывали, будто впервые, бля, обнаружили жизнь ли Марсе; а Гайдамака, попятно, чувствовал себя последним микробом под микроскопом, к тому же микробом с недозастегнутой ширинкой. Тогда, видя такое дело, майор Нуразбеков разрядил обстановку шуткой:

— Что, посравшего человека никогда не видели? Вот он — Командир Гайдамака, какой есть, такой есть, другого Командира у нас нет. — Слово «командир» майор произносил с нажимом, как бы с большой буквы. — Поглазели, запомнили — и хватит. Всё! Все выметайтесь отсюда к чертовой матери, быстренько! И вас, товарищ генерал, извините уж, это тоже касается.

И увидел Гайдамака: штатские молодцы все до единого послушно начали выходить из кабинета, поглядывая на него, Гайдамаку, какими-то провожающими доброжелательными взглядами, будто на всю жизнь хотели запомнить; а последним катился седой подтянутый старик — единственный из всех в военной форме (с погонами генерал-лейтенанта) — из породы железных ежиков, вроде пепельницы на майорском столе. Проходя мимо Гайдамаки, ежик похлопал его по плечу, подмигнул и спросил:

— Что, не узнаете меня, Командир? («Командир» он тоже сказал с большой буквы.)

— Нет, извините, — развел руками Гайдамака.

— Не помнит, не узнает, — весело сказал генерал-лейтенант. — Как я вам слева в челюсть заехал, а потом прощения просил, — не помните?

— А потом ночью в Москве вы водку пили и частушки пели, — подсказал майор Нуразбеков.

«Дурдом какой-то», — подумал Гайдамака, почесал челюсть и покачал головой.

Генерал— лейтенант доверительно зашептал:

— Вы Нураза Нуразбековича во всем слушайтесь. Слушайте его внимательно, он вам плохого не присоветует. У товарища майора не голова, а Дом Советов!

И чуть ли не на цыпочках устремился вон, по на пороге был остановлен.

— Обед не забудьте прислать, товарищ генерал! — недовольно напомнил майор Нуразбеков в спину генерала. — Уже половина первого, со вчера не жрал, оцень кусать хоцется!

— Обед на двух?… На двоих? — охотно обернулся генерал, будто ему хотелось остаться в этом кабинете еще ненадолго.

— Почему на двоих? На троих, на троих… На трех персон. Как договаривались.

— А, ну да, ну да…

— Но только не комплексный! Скажите Люське — надоел ее борщ с ее котлетами. И теплый компот надоел. Пришлите, что ли, какой-нибудь минералки… «Куяльник» там… Или сифон с газированной водой.

— Сейчас все устроим в лучшем виде! — отвечал уже не железный ежик, а официант шестого разряда. — «Боржоми» вместо компота годится? Холодненький «Боржоми» из холодильника?

— Пойдет, — разрешил майор. — И коньяк не забудьте, товарищ генерал. И конфеты «Красная Шапочка».

Гайдамака присутствовал на каком-то кагэбистском цирковом представлении, его втягивали в соучастие, играли специально для него; но он не мог понять жанр: клоунада? воздушная акробатика? дрессировка хищников?… Сам-то он чувствовал себя мудаком на канате.

— Сейчас пришлю из неприкосновенного запаса бутылку «Армянского». Сами ВВ[39] пили и нахваливали.

— «Армянского»? Ни в коем разе! — запротестовал майор Нуразбеков. — Только молдавский, что на углу Маркса и Чижикова. Две бутылки… Нет, три! На каждого.

— Доставим ящик, — решил железный ежик. — А «Красной Шапочки» сколько?

— Килограмм. Достаточно.

Гайдамака смотрел па это представление, то и дело поправлял ширинку и размышлял: интересно, шутят они над ним или издеваются? Или у него на нервной почве начались слуховые галлюцинации?

— Сейчас, кажется, в бадэге обеденный перерыв, — вдруг засомневался железный ежик.

— Ну какой может быть в ба-дэ-ге обеденный перерыв, если мы в ка-гэ-бэ еще не обедали! — поиграл словами майор Нуразбеков. — Просто вам хочется язык почесать, товарищ генерал. Мне ли вас учить? Поставьте оперативное задание, пошлите гонца с комитетским удостоверением — Вову хотя бы. Сразу подвал откроют. Пусть на «Волге», на «Волге» подкатят! На черной. Сразу откроют, вот увидите!

— Сделаем, товарищ майор!

(Это генерал сказал: «Сделаем, товарищ майор!») Когда суетливый железный ежик прикрыл за собой дверь, майор Нуразбеков походил вдоль окна, потирая руки и глотая слюну в предвкушении обеда, и сказал:

— Дорогой мой командир! Он на вас клюнул! Клюнул, клюнул, клюнул… Только на вас и клюнул! А вы на него? Вы рыбу удили когда-нибудь? Удили, удили. Вот вы забросили… Ждете… Ее нет еще… А вот круги по воде. Клюнула… Клюет, клюет, клюет… Вы ее р-раз… И вот она есть… Трепыхается! Вы приносите удачу — на живца и зверь бежит. Не понимаете? Да вы обернитесь, оставьте свою ширинку в покое. Посмотрите — кто там у вас за спиной?

• Предыдущая
• 22/77
• Следующая