Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга II - Штерн Борис Гедальевич - Страница 2

• Предыдущая
• 2/77
• Следующая

Гамилькар все понимал. Отдых в Италии ему не нравился, знает он эти отдыхи. Ему не хотелось щупать Муссолини. Ему уже не хотелось лезть в политику. Он уже не любит плоскодонную Люську, он уже объял необъятное, у него была графиня Узейро. В конце концов, какая разница, какого цвета ягодицы у любимой женщины — черно-фиолетовые, как немецкий золингеновый чугун, или бело-розовые, как зефир? Гамилькар не хочет власти, он не хочет быть мужем будущей Pohouy… ее титул даже произнести трудно. Негус все понял.

— Ты нам не ответил: кто это? — опять спросил нгусе-негус. Сашко испуганно спрятался за спину Гамилькара, из-за спины торчал лишь германский аккордеон.

— Выдай что-нибудь, Сашко, — сказал Гамилькар. Сашко тут же выдал:

Нгусе— негус ничего не помял. Сашко выдал варианты покруче:

Не густо. Сашко чувствовал, что он что-то не то поет. Негус вопросительно взглянул на Гамилькара. Еще в древности правители соседних стран, даже египетские фараоны, считали, что с Pohouyam'ом Офира, «повелителем нильского паводка», следует обязательно поддерживать дружеские отношения, чаще заверять его в своем благорасположении, посылать неслабые дары и оказывать всяческие знаки внимания. И это правильно. Фонтан нгусе-негусу понравился, елка и полено тоже, а вот хлопчик с аккордеоном не очень.

— Садись. Выпьем. Обсудим. — Негус налил Гамилькару коньяка с молоком.

Гамилькар подошел к книжной полке и достал томик пушкинской прозы. Нашел «Арапа Петра Великого» и вслух прочитал первую фразу:

«В числе молодых людей, отправленных Петром Великим в чужие края, для приобретения сведений, необходимых государству преобразованному, находился его крестник, арап Ибрагим».

Прочитал и взглянул на нгусе-негуса.

— Ну? — спросил тот.

Гамилькар положил перед негусом одинокий листок своих генетических тезисов, и тот ознакомился с генпланом выведения из Сашка Гайдамаки африканского Пушкина.

«Забавно, — подумал негус — Полный шум-шир и шухер: запустить хлопчика в свой гарем. Программа политическая — убить Муссолини, программа культурная — вывести Пушкина. Гамилькар прав — культурку, конечно, надо поднимать, а то одни эфиопы вокруг. Арап Петра Великого — хохол Фитаурари Первого. Но стоит ли овчинка выделки? Посмотрим», — решил негус.

Аудиенция продолжалась в том же духе: молчанье, раздумье, вопрос, раздумье, ответ, молчанье. Каждый знал, что скажет другой. Негус мог бы сказать Гамилькару то-то и то-то, но прекрасно понимал, что Гамилькар скажет в ответ так-то и так-то. Гамилькар тоже прекрасно понимал это. Гамилькар мог бы сказать регенту, что… но зачем говорить, если регент все читал по глазам. Все было ясно. Выведение Пушкина требует жизни четырех поколений. Пушкин подождет, а пока Гамилькару надо отдохнуть в Италии. Сейчас в Италии набрал силу какой-то Муссолини. Гамилькару следует разобраться с ним, узнать, что еще замышляют итальяшки против Африки.

— Почему не пришел с женой? — спросил нгусе-негус — Говорят, она у тебя русская, красивая, толстая, белая. К тому же de la femme la plus distinguee de Petersbourg.[5]

— Да, — согласился Гамилькар.

— Боишься нам показать?

— Да, — ответил Гамилькар и понял, что ему следует немедленно убираться в Италию.

Ответ почему-то оказался неожиданным для майора Нуразбекова. Он помолчал и удивленно переспросил:

— Серьезно? Вы знаете Гумилева?

Гайдамака тоже вдруг удивился своему ответу, задумался, но подтвердил:

— Да, знаю.

— Я думал, что вы ответите «нет».

— Почему же? Я немного знаю Николая Гумилева. Могу даже прочитать на память.

— Интересно!

Гайдамака опять задумался и начал медленно произносить, вспоминая слова и удивляясь своему нутряному подсознанию, которое эти слова, оказывается, знало и даже вспомнило (последствия, что ли, от коньяка с «Красной Шапочкой»?):

— Еще читать? Ик-к…

— Если не трудно.

Майор Нуразбеков остановил Гайдамаку мягким движением ладони и сам продолжил:

— Концовку помните, командир? — спросил майор. Гайдамака и концовку. помнил:

— «Ишь!» — смакуя, повторил майор Нуразбеков. — «Начитался дряни разной, вот и говоришь». Стихотворение как называется?

— Не помню.

— «Оборванец».

— Точно! Ик-к…

— Попейте еще водички. Где вы его прочитали? Гумилев ведь у нас почти не издается.

— Не помню. Прочитал где-то.

— И сразу запомнили?

— Ну.

— Поэзию любите?

Гайдамака опять удивился сам себе и ответил:

— Не так чтобы… Наверно, само запомнилось. Вот и вы помните. Очень уж этот «Оборванец» хорош. Как у Есенина. А есенинские стихи сами запоминаются.

— Ага. Есенин. Понятно. Но я не точно поставил вопрос. Я спросил: знаете ли вы Николая Гумилева? Вы ответили: да, вы знаете стихи Николая Гумилева. Теперь я уточняю вопрос: знакомы ли вы с Николаем Гумилевым?

— Как можно? — удивился Гайдамака.

— А что? Нельзя, что ли, водить знакомство с Николаем Гумилевым?

— Но ведь он… — смешался Гайдамака.

— Что — он?…

— У вас…

— Что — у нас?…

Гайдамака совсем сконфузился.

— Вы хотите сказать, что Николай Гумилев был расстрелян в ЧК и потому вы никак не могли быть с ним знакомы?

• Предыдущая
• 2/77
• Следующая