Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга I - Штерн Борис Гедальевич - Страница 34

• Предыдущая
• 34/69
• Следующая

Вот все стоят, смотрят, ждут, реголит жуют.

Наконец, с лязгом откидывается крышка тигрового люка, и является народу явление: черпая фигура эсэсовца в черной пилотке с черепом и костями.

На первый взгляд, оно-то, конечно, страшно… Но на второй взгляд — эсесовская эта фигура очень уж какая-то несерьезная: вся курносая, рыжая, конопатая и похожа не на белокурую бестию, а скорее на обычного разболтанного вологодского дембеля в ожидании приказа Министра обороны СССР (кто тогда приказывал?) маршала Устинова (а имя-отчество?) Димитрия Федоровича, на которого вскоре после его торжественной кончины разменяли город Ижевск, но потом при Горбачеве опомнились и переиграли в обратную сторону.

— Що ж ты наробив, козел? — не очень еще уверенно спрашивает Гайдамака.

Конопатая вологодская бестия молчит, будто реголита в рот насовал или по-русски не понимает.

— Ты ж мне «Кольнаго» раздавил!.. — не сердится, а даже как бы удивляется Гайдамака.

Эсэсовец спрыгивает с танковой брони на развороченный асфальт, утирает ряху черной пилоткой с черепом, невозмутимо закуривает прилуцкую «Приму» из красной пачки, обходит место сражения и с гордым западенским акцептом подтверждает:

— Ото наробив! Заподлицо з асфальтом!

И смотрит так, будто ожидает командирского вознаграждения за свою качественно выполненную работу.

— Дурак ты, что ли?

— Да не так чтобы… Под дурака работаю. А вы не волновайтеся, вуйку![1] Чего вы волноваетесь? Ну, велосипед — вуй с ним! Составим акт, вам новый велосипед куплять.

— Да это ж дисковый «Кольнаго», Италия! — орет Гайдамака. — Он же десять тысяч стоит, скотина!

— Карбованців?! — удивляется эсесовец.

— Дурак, долларов!

— Стоп, вуйку, — вполголоса говорит эсесовец. — Это вы сильно загнули. Говорите режиссеру: п'ять. П'ять тыщ. Как раз на «жигуль». Вон, бачите, ихний главный режиссер едут — Эльдар Рязанов, пузатый. У него завжды в кино дорожные катастрофы. Они богатенькие буратины, сейчас он вам возместит все убытки.

И точно: к месту катастрофы по стратегической трассе «Киев — Одесса» катит средневековый «Мерседес-бенц» с херрами дойчланд официренами, за «Мерседес-бенцем» — грузовой «Опель», по завязку набитый немецко-фашистскими оккупантами, за «оппелем» — янки и томми в американских «джипах», а во главе всего этого смешанного военного контингента стоит в «Мерседес-бенце», выставив свое знаменитое пузо, не менее знаменитый и заслуженный советский кинорежиссер Эльдар Рязанов (руки переплел на грудях, пальцами чешет в подмышках, похож на Геринга) и сладострастно наблюдает последствия танкового сражения.

— Киностудия какая? Одесская или киевская? — быстро спрашивает Гайдамака.

— Берите выше, вуйку. «Мосфильм» совместно с какой-то итальянской фирмой.

— О!

— Во! — показывает эсэсовец большой палец.

— А что он тут снимает? — соображает Гайдамака. — Героическую оборону Одессы?

— Какое!.. Взятие Парижа союзниками. Я ж вам чистым русским языком на суржике объясняю: они богатенькие. А с меня, дурака, какой спрос? Отсудите у них заместо старого велосипеда новый итальянский «Фиат», а мне «спасибо» скажете и бутылку поставите. Я вам хорошо советую.

— Ты уж молчи, страна советов, — бурчит Гайдамака, а сам про себя думает: «Стоп, себе думаю, а не дурак ли я? Этот дурак правильно говорит».

Подкатили экспедиционные войска, вылез из «Мерседес-бенца» Эльдар Рязанов, и началось…

Крику, брани…

Все это миф о многоэтажном русском мате — хотя попадаются, конечно, уникальные мастера этого разговорного жанра, но, в общем, дела здесь обстоят приземленно, без небоскребов — «ерш твою мать» да «мать твою двадцать». Курносый эсэсовец кричит, что ему, мать твою дивизию, этой фанерной бутафорией весь кругозор перспективы закрыт, и что он, в бога-душу-мать, предупреждал пьяного второго помощника режиссера, что современный советский танк под «Королевский Тигр» не приспособлен, а пьяный помощник отвечал: «Хрен с ним, сойдет». Не сошло! Вот к чему приводит техническое бескультурье!

А Эльдар Рязанов при слове «бескультурье» хватается за пистолет и кричит, что лично он, заслуженный деятель, лично ему, вологодскому dolboyob'y,[2] его мать, все, что торчит, поотрывает и в дисбат упечет; а тем временем под шумок херры дойчлапд официрен и англо-американские союзники уже оранжевых баб лапают, и те не сопротивляются, а лишь тихо и сладострастно повизгивают, а Семэн с Мыколой хватаются за штыковые лопаты — но не из патриотической ревности, а потому, что под раздавленным «Кольнаго» погибла командирская авоська с андроповкой.

А Гайдамака с пострадавшим видом молчит и многозначительно поглядывает на Эльдара Рязанова: мол, что это за кино, товарищ главный режиссер? Итальянский «Кольнаго» стоит десять тысяч американских долларов и вручен был мне как приз за победу в гонке Тур де Франс. Что делать будем?

Большое— таки дело — реголит. Не успели постелить, а уже и танки пошли.

Гамилькар весьма подивился превращению мирного естествоиспытателя в начальника контрразведки. Из этой метаморфозы следовало, что пасли его не филера, а сам начальник врангелевской контрразведки Акимушкин, а Семэн з Мыколою были не филерами, а телохранителями генерала.

— Не удивляйтесь, — сказал генерал Акимушкинп. — Я вам правду сказал: на гражданке я — натуралист и естествоиспытатель. Я животных люблю, рыбок, птичек, чуду-юду рыбу-кит, птицу рух, гамаюна, феникса, купидонов, жар-птицу, снежных людей всяких, несен, единорога, дракона, а тут приходится человеческое естество испытывать. Предъявите документы.

Гамилькар предъявил генералу Акимушкину верительные грамоты от нгусе-негуса Офира Pohouyam'a Макконнена XII.

— Pohouyam, — хмыкнул генерал Акимушкин и взялся за вторую портянку.

— Как вы сказали? — переспросил Врангель. Он решил, что ослышался.

— Pohouyam, Ваше Превосходительство, — повторил Гамилькар и горячо заговорил о родном Офире. Конечно же, он, Гамилькар, находится в Севастополе не только в поисках Атлантиды и купидонов, не это главное. Офир — это рай, настоящий Эдем, но его родина с конца прошлого века страдает от иностранного вмешательства — Италию Гамилькар дипломатично не упомянул, — а России, как всегда, позарез нужен выход к проливам и теплым морям. Постоянное русское военное присутствие в Офире — это именно то, что нужно сейчас Офиру и России.

Услыхав о проливах и теплых морях, генерал Акимушкин насторожился и придвинулся к столу:

— Ну, и где же находится это райское место?

— Сейчас? Pour le moment?[3] В Африке, на Эфиопском плоскогорье, — ответил Гамилькар.

— Эх вы, хлопчики-эфиончики… — пропел па мотив «яблочка» генерал от печки. — Как понимать «pour le moment»?

— Офир — изменчивый объект, у него нет точных координат.

— Вроде вашей Атлантиды? — не без иронии подсказал генерал от печки.

— Да.

— Или страны Эльдорадо.

— Что одно и то же.

— Или что-то вроде летающего острова Лапуты.

— Нет, господин генерал. Офир не летает. Офир — это посадочная площадка для острова Лапуты. На вашем месте я связался бы хоть с Богом, хоть с Чертом, хоть с летающим островом Лапута.

— Это почему? — удивился генерал от печки.

— Понимает ли Петр Николаич (Врангеля звали Петром Николаевичем), что дело Белой армии безнадежно проиграно? — смело спросил Гамилькар.

• Предыдущая
• 34/69
• Следующая