Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга I - Штерн Борис Гедальевич - Страница 32

• Предыдущая
• 32/69
• Следующая

— Серьезный попался поп, — уважительно сказал один красноармеец.

У Гробштейна что-то проклюнулось в душе. С ним впервые такое случилось.

— Пли! — неуверенно сказал он.

Руки дрогнули. Раздался залп. Отец Павло искренне хохотал. Мимо. Комиссар Гробштейн опустил маузер и нажал на курок. Осечка.

— Ладно, нехай. В следующий раз, — пробормотал комиссар Гробштейн.

Поп продолжал хохотать и не мог остановиться.

Потом комиссар Гробштейн, охотясь в Крыму на белых офицеров, вызывал в ЧК и с пристрастием допрашивал Люську:

— Кто ты есть, гражданка Никифорова? Не родственница ли той бандюги, которая грабит магазины дамского белья? От кого ребенок-то? Не от белых ли, не графских ли, не буржуазных ли кровей?

Люська смело отвечала:

— От твоих, от красных-ohouyasn'bix! Снасиловали меня твои красно-умельцы в сарае — сразу, когда пришли!

Комиссар Гробштейн что-то высчитывал на пальцах, проверял у писарей на бумажке — все получалось, как по календарю: 15 октября под водительством красного командарма прапорщика Фрунзе в Севастополь пришли красные, и уже 15 июля гражданка Свердлова-Никифорова-Екатериибург, которая не является ни родственницей председателю ВЦИКа Свердлову, ни родственницей известной бандитки, которая при взятии Екатеринослава ограбила магазин дамских бюстгальтеров, честно родила мальчика Луку. Выходило: наш человек Лука!

— А где поп? — спрашивал комиссар. Что-то клевало в его душе.

Нецензурный ответ был понятен: — А … его знает где!

— Не выражайся, гражданка!

Комиссар Гробштейн сладко улыбнулся и выдал Люське охранную грамоту, продовольственные карточки и усиленный комиссарский паек, она же в ответ дала Гробштейну известно что. Так и выжила с сыном, да еще спасла второго мужа, Вову Никифорова, который так и не смог ей сделать ребенка, — этот муж не погиб на фронтах гражданской войны, а был спасен Люськой в совершенно неожиданной ситуации — она выдернула его из колонны пленных белогвардейцев, когда один охранник-красноармеец вел из тюрьмы эту похоронную команду, — то ли рыть могилы, то ли на общественно-полезные работы, то ли самих на расстрел. Похоронная команда еле брела, тогда таких призраков водили по Крыму тысячами.

Люська несла куда-то сыночка Луку, как вдруг увидела среди арестованных своего мужа. С криком «Вова!» она подбежала к пленным. Произошло замешательство, команда остановилась. Все поняли, что произошло. Красноармеец, разумеется, тоже понял, что произошло. Он заинтересовался, приблизился к пленному Вове, который обнимал Люську, и спросил:

— Сожительница?

— Нет, — ответил Вова.

— Невеста?

— Нет.

Красноармеец начал терять терпение:

— Жена?

— Да.

— Врешь?

— Нет.

Тогда красноармеец спросил Люську:

— Муж?

— Да.

— Твой муж?

— А то чей! Вот ребенок от него!

— Дочь?

— Сын.

— Он офицер?

— Какой из него офицер? Дурак он!

Охранник огляделся. За ним никто не наблюдал. Взвод красноармейцев на углу улицы с гоготом играли в «морру», но в более грубом ее варианте «жучка» или «жмурика»: они окружили какого-то болвана Семэна (жучка, жмурика) и на счет «три» лупили сзади по его выставленной ладони. «Мыкола, не бей так сильно!» — кричал жмурик. Он должен был угадать ударившего, и тогда ударивший сам становился жмуриком. Игра могла продолжаться до сотрясения мозга у жмурика.

Красноармеец принял решение и тихо сказал Вове:

— Иди отсюда. Быстро!

Но Вова не понял.

— Уходи!

Вова не мог поверить.

— Быстро. Беги!

Вова затравленно озирался.

— Давай, Вова, давай, давай, давай, давай, давай! — зашептали пленные. Вова не верил. Тогда гуманный красноармеец взял Вову за шиворот, вытащил из колонны и поддал ему коленом под зад.

Пленные тихо зааплодировали красноармейцу. Вова и Люська не сразу поверили и продолжали стоять. Колонна задумчиво продолжила свой путь. Через три квартала красноармеец огляделся по сторонам, остановил похоронную команду, подозвал какого-то семитообразного прохожего — поинтеллигентнее и почище — и заставил того стать в колонну, потому что за военнопленных ему надо было отчитываться по счету.

А Вова Никифоров усыновил новорожденного и опять сгинул — уже навсегда — в самом начале конца какой-то очередной реконструкции в индустриализации хозяйственного майна.

Сашко Гайдамака

ГРАФФИТИ НА СТЕНЕ ДОМА ПРАВИТЕЛЬСТВА В ГРОЗНОМ

КОНЕЦ 2-Й ЧАСТИ

Без вечного следователя Нуразбекова лунный купидон был бы навсегда утерян для пауки. Сгинул бы, как тасманийский волк в известной нам реальности, никто бы о нем не узнал. Нуразбеков был следователем от Бога, чего стоит хотя бы его остроумное и верное предположение об авторе самой первой прокламации. Впрочем, бериевский людоед комиссар Мыловаров тоже что-то почуял, обратив внимание на ее «высокохудожественный слог», — но и только. Глубже он не копал, не догадался, что в «Деле» прячется целое литературоведческое открытие — пусть и не «Слово о полку Игореве», но все же, все же, все же…

"Кто автор этой блестящей по стилю прокламации? — задумался майор Нуразбеков, уже зная ответ, по желая себя проверить. — Безусловно, один из очевидцев или даже участников происшествия. Кто? Сами пострадавшие — неразлучные друзья Мыкола Бандуренко, который двух слов связать не может без «Геть!», и Семэн Шафаревич, который тех же слов связать не может без «Кыш!», добавляя мысленно «миреи тухес»? Они, что ли, авторы прокламации? Нонсенс. Сама вдова-хозяйка образцово-показательного заведения мадам Кустодиева? Где имение — и где наводнение? Природный самородок Сашко Гайдамака? Допустим. На него часто находит стих. Весь Южно-Российск поет:

Но одно дело — стихи, вернее, похабные частушки — такие и я могу сочинить:

И совсем другое дело — высокохудожественная проза, которую не возьмешь на арапа, — а ведь Сашко Гайдамака закончил всего два класса церковно-приходской школы. Не то, не то… Тут скрывается крупный литературный талант, здесь чувствуется рука Мастера".

• Предыдущая
• 32/69
• Следующая