От Волги до Веймара - Штейдле Луитпольд - Страница 25

• Предыдущая
• 25/101
• Следующая

Находясь в Мюнхене, я встретился в штабе VII военного округа со старыми друзьями, сослуживцами времен первой мировой войны, в том числе с одним близким приятелем. Перед моим отъездом он тайком передал мне новейшие карты. Они говорили сами за себя: это были карты Советского Союза до Урала. В полку эти материалы вызвали своего рода сенсацию. Появился Вечурек и начал хвастать своей осведомленностью о намерении Гитлера экономически раздробить «русский колосс» и лишить его духовной самостоятельности. Эта сторона плана «Барбаросса», казалось, была известна ему во всех подробностях.

Варшавское гетто

Нас угнетала, однако, не только мысль о том, что в недалеком будущем предстоит, вероятно, нападение на Советский Союз. Еще больше действовала на нас вся атмосфера в Варшаве. Конечно, мы все, одни больше, другие меньше, слышали кое о чем – об «окончательном решении» еврейского вопроса, об истреблении всех противников фашизма. Кое-что мы даже видели и делали: в первую мировую войну и на Западном фронте во вторую, но Варшава – это было нечто совершенно иное.

Трамвай шел тогда, не останавливаясь, через гетто, ту часть города, куда согнали евреев и куда военнослужащим вермахта входить было строго запрещено. Однако и так можно было увидеть, что там происходит нечто ужасное. Вечурек, впрочем, считал, что это только начало и что не то еще будет потом. Всех евреев загонят в гетто и тогда… При этом он злобно улыбался.

Геббельсовская пропаганда преступным образом раздувала неизбежные осложнения, вытекавшие из катастрофических условий жизни этих истерзанных и измученных людей, и лживо выдавала их за доказательство «вырождения» и «упадка» людей еврейской национальности. Действительность была иной. По некоторым признакам можно было судить, что обитатели гетто, несмотря на все унижение, старались сохранять порядок, внутреннюю стойкость и твердость духа. Тот, кто видел их глаза, мог понять всю их страстную, грозную ненависть против тех, кто, выполняя волю Гитлера, уничтожал сотни тысяч людей, пытаясь предать забвению даже тот факт, что они существовали. В каждом доме, в каждом помещении от погреба до чердака день за днем разгорался священный огонь ненависти против извергов, возносились мольбы к богу о мести тем, кто в смысле Ветхого завета принадлежал к носящим на себе печать проклятия. Такова была атмосфера, в которой в 1943 году разгорелось героическое восстание Варшавского гетто.

Мой командир полка, полковник Пюркхауэр, относился ко всему этому так же, как и я. До сих пор мы старались не замечать эту сторону фашизма, террор против других народов и против инакомыслящих. Теперь же она все больше затрагивала всю глубину души. От этого нельзя было отделаться ни сидя в одном из многих кафе, где звучала веселая музыка, ни перед знаменитым памятником Шопену, ни даже в церкви, где в любое время дня сотня верующих ставили свечи перед иконами.

Примерно раз в два дня мы маршировали мимо охранявшегося эсэсовцами лагеря арестованных па окраине Радзимина. За трехметровой высоты заборами из колючей проволоки, тянувшимися вдоль улицы, толпились сотни жалких фигур, моливших о хлебе – только о хлебе, хлебе, хлебе. Все мы замолкали, солдаты старались не смотреть по сторонам; когда этот участок оставался позади, большинство вздыхало с облегчением.

В начале июня мне пришлось быть заседателем на одном из процессов в военном трибунале дивизии. Обвиняемым был немецкий солдат – ему было примерно 22 года. Он ограбил польскую женщину, зверски изнасиловал ее, а затем убил поленом.

Это был единственный случай, когда в судебном разбирательстве мне пришлось участвовать в решении вопроса о жизни или смерти. Не скрою, что я еще долго переживал этот процесс: во-первых, из-за смертного приговора и, во-вторых, из-за деталей процесса. Нашлись свидетели, которые, пытаясь облегчить участь обвиняемого, заявляли, что он лишь потому совершил преступление, что не был закален «от многих деморализующих явлений многомесячного периода оккупации». Как можно было искать оправдания и объяснения такому чудовищному преступлению? И что означали «деморализующие явления многомесячного периода оккупации»? Безделье или все то, что происходило в гетто, в эсэсовских лагерях, в конце концов, в любом польском городе, в любой польской деревне: поляки были бесправными, вне закона; ведь это же были славяне, «унтерменшен» – люди низшей расы, они не имели права на жизненное пространство, да и на то, чтобы жить… Не в этом ли и были корни деморализации? И кого надо было считать подлинными преступниками?

Марш к границе

В середине июня мы получили приказ провести рекогносцировку вблизи границы. В столовой разговор шел вокруг договора о ненападении между Германией и Советским Союзом, заключенного в августе 1939 года. Мы все еще верили, что Гитлер будет соблюдать этот договор. День за днем в Германию шли из России поезда с зерном. Нарушение договора затронуло бы продовольственное положение Германии.

Восемнадцатого июня моему полку было приказано в течение 24 часов реквизировать в точно обозначенном районе 600 лошадей с телегами. Акция была внезапной и сначала выдавалась за полицейско-ветеринарное мероприятие. Уже в четыре часа утра населенные пункты, были окружены, и, следовательно, угнать лошадей было невозможно. Крестьянам было приказано в течение одного часа доставить лошадей для определения их пригодности к использованию. Затем начался отбор. Годных лошадей забирали, оставлялись только старые клячи. То же происходило с телегами. Теперь каждая рота получила дополнительно гужевой транспорт. Ставилась цель гарантировать наивысшую степень подвижности на открытой местности, в стороне от больших дорог и – если понадобится – по бездорожью. Разыгрывались душераздирающие сцены, Крестьяне были в отчаянии. Предстояла уборка урожая, а что можно сделать без лошадей и повозок?

Следующей ночью оружие, снаряжение, продовольствие, медикаменты и саперное имущество были погружены на эти повозки. Началось движение.

В ночь на 20 и на 21 июня полк в два перехода занял позиции восточнее Буга, севернее Малкини.

Однако почти никто не верил, что положение столь серьезно. И в прошлом не раз случалось, что Гитлер добивался своего путем военных демонстраций. Сомневаться мы стали лишь после того, как нам передали сообщение, что несколько отмобилизованных советских армий вплотную подошли к границе и что вот-вот они начнут наступать. Дошли также слухи о диверсионных актах. Однако штаб дивизии почти ничего не знал ни о противнике, ни о том, как наше командование оценивает обстановку в целом.

После перехода у Вышкува железнодорожной линии Варшава – Остроленка ночной марш был проведен в условиях полной секретности. Из Брока наш полк уже в развернутом виде, то есть с двумя батальонами в первом эшелоне и с третьим в резерве, после исключительно тяжелого перехода по пересеченной местности вышел на исходные позиции западнее железнодорожной линии Маткиня – Острув. Так как требовалось подтянуть роты как можно ближе к советским пограничным заставам, то уже примерно за пять километров до границы все огни гасились, собаки вылавливались. Населенные пункты и хутора прочесывались.

Вечером 21 июня командирам на последнем оперативном совещании в штабе дивизии у Брока был объявлен приказ Гитлера о наступлении.

Теперь настал «великий час» для Вечурека, выполнявшего обязанности второго офицера для поручений. Он буквально упивался «исторической миссией Германии», в выполнении которой ему предстояло участвовать.

Как я установил из многочисленных бесед с унтер-офицерами и солдатами, в войсках не было никакого представления о «миссии Германии». Настроение было скорее подавленным, чем бодрым, и притом не только у молодых солдат, впервые вступавших в бой, но и у тех, кто уже «нюхал порох». Огромные пространства Советского Союза представлялись им сплошной загадкой. Лишь немногие, в частности старые офицеры – участники первой мировой войны, спокойно ждали развития событий.

На выданных нам полевых картах была обозначена глубокая, хотя и не сплошная, советская оборонительная система. Данные о ней якобы удалось установить в результате последних разведывательных полетов. Однако ничего не было известно о характере отдельных оборонительных сооружений и о том, заняты ли они войсками.

• Предыдущая
• 25/101
• Следующая