Филимон и Антихрист - Дроздов Иван Владимирович - Страница 29

• Предыдущая
• 29/70
• Следующая

Николай посмотрел на Котина, взгляды их встретились; он впервые смотрел в глаза человеку, бывшему всегда для него чужим, враждебным и непонятным. Такая же человеческая боль, как и у него, струилась из его усталой, исстрадавшейся за эти тревожные дни души. Каким-то шестым чувством Котин слышал в Филимонове примерно те же боли, искал в нём сочувствие, отзыв. Николай ничего не говорил в ответ, но согласно, понимающе кивал, и Котин был благодарен единственной в институте душе, не изменившейся к нему после его падения, не боявшейся сказать ему обыкновенное человеческое «здравствуй!»

— Со мной он тоже не здоровается, — заговорил Николай. — Да что Зяблик! Я и сам его никогда не жаловал…

Николай хотел рассказать эпизод, происшедший с ним нынче утром в кабинете Шушуни, но подумал: «Незачем мне душу перед ним выворачивать». Долго испытующе смотрел на Котина, а тот смотрел на Филимонова, ждал продолжения рассказа. И понял Котин: Филимонов дал обратный ход, пожалел о минутной вспышке откровенности. И ниже склонился над столом, помрачнел.

— Да, да, вы правы, вам не за что меня уважать. На вашем месте я бы тоже… может быть, я бы даже не захотел сидеть с вами. Вы сидите — и на том спасибо.

Николай вышел из кабинета. Заглянул в комнату к Ольге, её на месте не оказалось. Походил по коридору — здесь появилось много лиц молодых, незнакомых. Заговорил с одним, другим: все были инженерами, конструкторами, проектировщиками. «Да, профиль сектора будет практическим, не научным», — снова подумал с чувством досады и сожаления. Он всегда был сторонником научного профиля и с великим сожалением замечал стремление сил, окружавших Буранова, вытеснить науку, подменить её проектно-конструкторскими звеньями.

Сказывался деляческий взгляд и стиль мышления людей типа Зяблика, Дажина, Шушуни. «Люди без научного потенциала», — говорили о них в институте. И, чтобы не выглядеть таковыми, а раствориться в массе технических середнячков, чтобы иметь моральное право главенствовать, новая администрация стригла и коллектив института, и профиль его занятий, и стиль под свой гребешок, под свой уровень. Катастрофически падал авторитет института в среде столичных учёных.

Филимонова вдруг осенила мысль пойти в райком партии и всё рассказать секретарю, заручиться его поддержкой. «Пусть знает партийный орган, партийные товарищи, — не одинок же я в этом мире! Нельзя же мне уподобляться Котину и сидеть в норе словно мышь, которую со всех сторон подстерегают кошки. Я коммунист, и у меня есть партия, моя партия, она поймет, поддержит».

Мысль ему показалась счастливой; не заходя в комнату, он устремился вниз, оделся и точно на крыльях полетел в райком.

Райком помещался в центре Пролетарского района столицы, в глубине парка. Двери дубовые, массивные, — входишь, как в храм; с потолка в вестибюле люстра хрустальная свисает. Направо — раздевалка за полированной стенкой, налево — тоже раздевалка; у окна буфет, у другого — книжная лавка. Просторно, чистенько, словно в театре.

Филимонов не помнит, когда он был в райкоме, — давно, по случаю замены партийного билета. Других дел у него здесь не было, никто его не звал, а он и не ходил.

На третьем этаже у тумбочки — милиционер. Поза величавая, смотрит строго.

— Вы, товарищ, к кому?

— Мне секретарь нужен.

— Какой?

— Первый.

Милиционер смерил его удивленным взглядом. «Первый? — говорила фигура. — Так уж сразу и первый».

Долго рассматривал партийный билет. И, рассмотрев, не сразу вернул владельцу, постучал билетом по ладони, словно бы говоря: «У тебе есть ещё время одуматься». Но ничего не сказал. Кивнул в сторону отливавшего золотом паркета:

— Идите!

В приёмной просторно, на полу красный ковёр. Секретарша с дюжиной телефонов и машинистка. На вошедшего не взглянули. Николай постоял-постоял — кашлянул.

— Вы к кому? — раздался голос из левого угла — того, что ближе к дубовой двери кабинета.

— Я… к секретарю я.

— Он вас приглашал?

— Нет, а разве так нельзя?

Николаю показалось, что губы секретарши тронулись в насмешливой улыбке. Она пожала плечами. Он явно не знал порядков. Сюда, видно, так, по своей воле, люди не приходят.

— Извините, я не знал.

Секретарша вновь пожала плечами.

— У вас какой вопрос?

— Личный. Впрочем, нет, — служебный и… личный.

— Зайдите к помощнику — напротив.

В этот момент дверь кабинета открылась и из него вышел невысокий озабочено-рассеянный человек. Хотел было прошмыгнуть мимо Филимонова, но Николай встал у него на пути.

— Вы будете секретарь? Я к вам.

— Ко мне? — поднял голову секретарь. — Что у вас? Вы кто? Да, да, ладно. Посидите здесь. Я приду.

И юркнул за дверь приёмной. Впрочем, скоро вернулся и равнодушно прошёл мимо Николая, — он, видимо, забыл о посетителе. Николай же, набравшись храбрости, прошёл вслед за ним.

— Час для беседы неурочный, — начал секретарь, — но раз уж зашли — пожалуйста. Если можно, покороче.

Николай многое хотел сказать секретарю, шёл к нему с надеждой и лёгким сердцем, заранее предвкушал встретить сочувствие, желание во всём разобраться, помочь. Нервозность секретаря, нетерпение, владевшее всем его существом, разочаровали Николая. Все мысли разлетелись. Он хотел поведать о приборе, посоветоваться, но тут решил, что неудобно беспокоить личными делами такую важную персону, и заговорил об институте.

— Науку у нас свёртывают. Институт уводят в сторону.

— Кто свёртывает? Куда уводят?

В кабинет вошла женщина.

— Материалы по картофелю. — И положила на стол бумаги.

— Мне не материалы нужны, а речь. В отделе готовят — проследите. И побыстрее. Завтра людей собираем.

Женщина ушла, а секретарь не мог успокоиться. Дважды вставал из-за стола, говорил: «Безобразие! Планы по картошке летят, а они резину тянут!»

Сел в кресло, уставился на Филимонова. С минуту смотрел бессмысленно, стараясь восстановить нить разговора.

— Сейчас всюду сокращение, кого-то увольняют, естественно.

— Не увольняют, а научную программу свёртывают. Впрочем, я это так сказал, товарищ секретарь, я к такому разговору не готов.

— Странный посетитель! Не готов, а идёте… и сразу — к первому.

Снял трубку, сказал:

— Примите товарища, он сейчас к вам зайдёт. И — к Филимонову:

— На втором этаже у нас отдел науки. Вас примет заведующий.

И встал секретарь, в нетерпении заходил вдоль стола. Филимонов не торопясь поднялся и, не поклонившись, вышел. Смешанное чувство разочарования и досады испытывал он, проходя мимо милиционера и затем спускаясь на второй этаж. Было похоже на то, что он ошибся дверью и зашёл к человеку совершенно постороннему, чужому, обидевшемуся на него за внезапное вторжение. С виду секретарь был умный и вроде бы добрый человек и принял его против правил, и вроде бы изъявил желание выслушать, помочь, но разговора не получилось, и виноватым чувствовал себя сам посетитель. «Не надо мне ходить к заведующему», — думал, подходя к другому кабинету, поскромнее, но в самый последний момент решил: выпью чашу до дна, посмотрю, как отнесутся ко мне родные партийные товарищи.

Вошёл в кабинет заведующего. Здесь его ждали. Молодой атлетического сложения мужчина резво показал на кресло возле стола.

— Слушаю вас!

Филимонов говорить не торопился; во-первых, не собрался с мыслями, не знал, с чего начинать, о чём говорить с заведующим; в нём росла обида на секретаря, жалел, что так просто ушёл, не сказал, что о нём думает. И сейчас, чувствуя на себе взгляд молодого, довольного собой человека, не испытывал никаких желаний выворачивать перед ним душу. Знал, был уверен: не поймёт его заведующий, как не понял и даже не пытался понять секретарь. Не пытался! — вот что было обидно.

— Вы тут все очень заняты, — мирно сказал Филимонов и отклонился на спинку кресла, словно приготовляясь к долгой дружеской беседе. Заведующий отстранился от стола — не сумасшедший ли перед ним?

— Товарищ, выкладывайте вашу просьбу. Зачем-то вы пришли к нам в райком?

• Предыдущая
• 29/70
• Следующая