Филимон и Антихрист - Дроздов Иван Владимирович - Страница 13

• Предыдущая
• 13/70
• Следующая

Трудится Филимонов в столице, а живёт в Радонежском лесу, на шестьдесят пятом километре по Ярославской дороге.

На керосинке согреет чай, наскоро соорудит два бутерброда с сыром или колбасой, поест, стоя у края кухонного стола, и бежит на электричку. Добрые люди, не торопясь, с его улицы полчаса идут до станции, он же поспевает за четверть часа; шаг широкий и частый, вот-вот на бег сорвётся. А в голове бегут мысли: расчёты, расчёты…

С весёлым шумом, аккомпанируя себе на стыках рельс, бежит электричка. Щедрая красота подмосковной природы бросается в окна, оглушая буйством красок, опьяняя новизной и яркостью быстро сменяющихся картин. Дважды в день проносится всё это мимо Николая, но каждая берёзка, еловый хоровод, ореховая кущица являются ему внове, ласкают глаз и сердце и думать не мешают. И работает он по дороге в институт и обратно, и отдыхает одновременно — и любит это дивное состояние полёта. Любит он ездить на электричке и оттого боится перемен, — не случилось бы ему жить в Москве, хотя бы и в центре города, и в квартире со всеми удобствами.

Улыбнётся при этой мысли: кто ему даст такую квартиру? Ему, кандидату наук — «неудачнику»?

Сегодня его мысли счастливые. Вчера вечером он получил компьютер, три часа рассчитывал на нём формулы. Разгрёб завалы, маячившие перед ним большой кавказской горой. Трёхмесячную порцию расшвырял за пять-семь минут! Чудо, в которое отказывался верить! Да если так пойдёт дальше, он за день-два перепроверит все расчёты и найдёт ошибку. Скорее, скорее в институт. Там его ждёт волшебная машина. Весело бежит электричка. Скорее, скорее! Цель видна, она теперь совсем близко — ещё одно усилие, и он коснётся её рукой.

За ночь пятый этаж левого крыла здания был вывернут наизнанку, как выворачивают старый мешок, желая выколотить из него многолетнюю пыль. Всё содержимое комнат было выставлено в коридор; занавески, шторы содраны, дощатые перегородки снесены, двери сняты, и кое-где выбиты косяки. Ремонт предстоял капитальный, строители не церемонились. Филимонов в первую минуту обрадовался. «Зяблик слово держит», — подумал он, вспомнив обещание разместить его группу в более просторных, заново отстроенных комнатах. «Пару комнат из своей лаборатории для вас выделю», — вспомнил обещание Зяблика. И не сразу заметил, что и в лаборатории Зяблика начался ремонт, и на всём пятом этаже. «Значит, другие комнаты нам отвели», — решил Филимонов и пошёл к лифту, чтобы подняться на седьмой этаж к Дажину.

В приёмной заместителя директора, против ожидания Николая, никого не было. Он шёл в расчёте увидеть здесь всех обитателей пятого этажа, но даже заведующих лабораториями, секторами здесь не встретил. «Будто бы и не случилось ничего», — подумал Николай, теряясь в догадках, где же всё-таки люди, вытесненные с пятого этажа. Подошёл к секретарше:

— Евгений Вацлавович у себя?

— Нет. И вряд ли он нынче будет.

Филимонов изумился, шагнул назад в растерянности и невольно спросил:

— А как же мы, пятый этаж? Нам форменный разгром учинили.

— Вам карту разве не присылали?

— Какую карту?

— Карту размещения сотрудников на время ремонта. Там место каждому определено. Заранее. Да вы точно с луны упали!

Секретарша была новенькой и не знала имени-отчества Филимонова. Последнее замечание ей самой показалось грубоватым, она смущённо склонилась над бумагами. Николай Авдеевич хотел у неё попросить эту самую карту, но тут в дверях появился Дажин. Увидев Филимонова, он нагнул ниже и без того набыченную голову, буркнул что-то вроде приветствия, — скорее, оно относилось секретарше, — прошёл в кабинет. Авдеич последовал за ним; уже взялся за ручку двери, как из кабинета раздался глухой, скрипучий голос: «Ко мне никого не впускать!»

Оторопел Филимонов, замялся на мгновение, но потом решительно отворил дверь кабинета. Дажин стоял у шкафа, рылся в папках. Он видел вошедшего, но ещё более поворотился к нему спиной, согнулся, точно ожидая удара. Сердце Авдеича сжалось, кажется, он чувствовал, как покрываются белизной его щёки, резче обозначаются на лице складки. Дурные предчувствия хлынули в душу. Не подходя к Дажину близко, заговорил как можно спокойнее:

— Благодарю вас за машину, Евгений Вацлавович. Хорошо работает. Я уже опробовал.

Дажин ниже сгибался, зарываясь в папки. Что-то пробурчал в ответ, но делал вид, что очень занят.

— Где же нам располагаться, Евгений Вацлавович? Дажина словно укололи шилом.

— Я знаю? У Зяблика надо спрашивать. Он хозяин, он карту размещения подписывал.

— Наверное, и мы есть на той карте, но вы забыли её нам…

— Я ничего не забываю! Это про ваш Импульс можно позабыть, его можно потерять, а я ничего не забываю и не теряю.

Филимонов отступил назад, не обиделся на Дажина, сник, стушевался. Заместитель директора казался ему неприступной скалой, и он уже теперь сомневался, его ли в прошлый раз встречали такими ласковыми словами: «А-а, любезный, где это вы пропадаете? Всё прячетесь».

Филимонов уже взялся за ручку двери и с порога упавшим голосом проговорил:

— Размещение людей, как я понимаю…

— Размещением руководит директор. Он определяет, кто чего достоин и кому чего нужно. Вам места не отвёл. И я ничего не знаю.

Дажин, сгорбившись, шагнул в угол кабинета, обошёл вокруг стола и метеором вылетел прочь. Филимонов, ещё не понимая толком, что же всё это значит, вышел вслед за ним.

На этаже против «слепой» комнаты, как пассажиры на вокзале, сидели Ольга и Василий. Шушуня был в партбюро, он замещал уехавшего за границу секретаря. Вадим неотлучно сидел у компьютера. Тут же был монтажный стол, и слесарь склонил над ним тяжёлую огнисто-рыжую голову, совал куда-то раскалённый паяльник, из-под которого вырывалась струйка белого дыма, распространяя на весь коридор острый канифольный запах. Он в беседах не участвовал, хотя все знали: никто так экспансивно не реагирует на малейшую несправедливость, — особенно, в адрес его шефа, — как слесарь.

Столы в коридоре громоздились в беспорядке, бумаги свалены в кучу, ящики из столов вынуты, и содержимое из них брошено на подоконники. Ольга, разбирая бумаги, находила предметы женского туалета, пузырьки, коробочки, поспешно прятала их в сумочку. Других сотрудников на этаже не было, и мебель, и всякая оснастка, оборудование лежали в относительном порядке.

Филимонов оглядывал с пристрастием всё находящееся на этаже, воспроизводя в памяти подробности беседы, — если её можно назвать беседой, — с мрачным человеком Дажиным, и вдруг пришёл к мысли единственно верной и возможной: «Зяблик всё устроил намеренно, всё рассчитал, всё задумал по сценарию». Эта мысль ошеломила Николая. Как она раньше не пришла в голову. Всё ясно и просто. Зяблик теснил группу Импульса, он её и раньше не признавал и хоть открыто не выражал своих мнений, — он вообще не любит обнаруживать своих мнений, — но Филимонов чувствовал его неприязнь, втайне догадывался об интригах, не однажды, наконец, испытывал на себе мелкие уколы, липкие, едва заметные гадости. Мало ли их было!

А тут уши развесил! Поверил! Компьютер дали! Компьютер — манёвр, дымовая завеса, утончённая, ядовитая форма коварства. Поманил пальцем, улыбнулся для вида — ты уста в улыбке растворил, всей душей к нему, а он вывернул из-за спины фигу и сунул в нос. Эх, ты, Николай Филимонов, сын Авдеев! Был ты деревней и остался ею. Ничто тебя не меняет: ни армия, ни учёба в институте, ни годы работы в научном учреждении. Седина, наконец, и та не впрок пошла.

— Выживают нас, — сказал Галкин, теребя редкий чуб на лбу, бросая на шефа возбуждённый, почти испуганный взгляд своих тёмно-коричневых глаз. Его нервная система не выдерживала катаклизмов, он в подобных случаях весь занимался мелкой предательской дрожью и был способен на самые отчаянные поступки.

— Если даже институт уцелеет, нас сократят. Это уж как пить дать! Говорят, третья часть учёных полетит за борт.

Ольга повернулась к нему.

— Паникёр ты, Вася!

• Предыдущая
• 13/70
• Следующая