Табельный выстрел - Рясной Илья - Страница 42

• Предыдущая
• 42/53
• Следующая

Калюжный не знал, что двое в штатском — это москвич Ганичев и оперативник из областного розыска Сапрыкин.

— За что? — шмыгнул носом Таксист.

— За дело, — кивнул Ганичев. — Тебе вскоре все расскажут. И покажут. А теперь — вперед, — он пинком придал ускорение задержанному и вытолкнул по ступеням во двор.

От Таксиста разило страшным перегаром, он еле стоял на ногах. Критически осмотрев его и прикинув, что в таком виде клиент недоговороспособен, Ганичев взял стоящее у порога ведро и без затей вылил на задержанного.

Тот завопил и начал отфыркиваться.

— Полегчало? — зло улыбнулся Ганичев. — А теперь отряхивайся и в машину.

Как-то муровец вовремя не подумал, что эту мокрую сволочь нужно еще везти в салоне «Победы». Но ничего. Зато теперь задержанный пришел в себя и к нему вернулась способность соображать.

Первоначальный шок у селян прошел, в игру вступила группа поддержки.

— Что ж вы делаете-то, супостаты? — прорезался визгливый голос Маши. — Чего мужика у меня забираете? Люди, что же они творят-то?

Собравшиеся селяне взирали на действо не с возмущением, а с неподдельным интересом. Таксист своим здесь не был, а был пришлым, городским. Так что заламывать руки, возмущаться из-за него никто не станет. А вот посмотреть на бесплатное театральное представление — это завсегда. Щелкая семечки, народ наблюдал, чем дело обернется.

— Семью ни за что мужика лишают, люди! — встряла теща.

— Отпусти кормильца, — шагнула к Ганичеву осмелевшая Маша.

Тот взял ее за локоть, придвинулся и прошипел:

— А ну замолкла, подстилка бандитская. А то быстро у меня за соучастие в камеру пойдешь.

Оттолкнул ее и поволок задержанного в сторону «Победы».

Когда машина выруливала на дорогу, кто-то из благодарных зрителей заливисто свистнул — то ли в осуждение, то ли в поддержку.

За окном «Победы» потянулись поля, перелески, а также лесополосы, посаженные в рамках сталинского плана преобразования природы и лишившие крестьян таких радостей, как суховеи, пыльные бури.

— Ну что, Таксист, — обернулся с переднего сиденья к задержанному Ганичев. — Давай явку с повинной. Пиши, как завалили семью на Крылова.

— Не знаю ничего! Не валил никого! Ни за что тираните! Притом на глазах у семьи! Я прокурору на вас… Вы еще узнаете… — бормотал младший Калюжный что-то невнятное, в глазах его метался животный ужас.

— Вот что, ты сейчас пишешь явку. Глядишь, на суде и зачтется.

— Нет! Не убивал никого! — Таксист еще сильнее выпучил глаза.

Ганичев внимательно посмотрел на него. Понял, как с ним работать. И попросил водителя:

— Коля, останови-ка машину у того лесочка.

«Победа» съехала на обочину грунтовой дороги.

Ганичев вышел из машины, вытащил пистолет из кобуры, передернул затвор. Распахнул дверцу и рывком выдернул из салона Таксиста, уронив на землю:

— Ну, беги, невиновный ты наш.

— Что? — испуганный Таксист отполз от него.

— О СМЕРШе слышал? Так я там служил. И по старой памяти именем трудового народа приговариваю тебя к исключительной мере наказания — расстрелу.

— Так нельзя! Суд же!

— Суду с тобой о чем-то говорить надо. А ты будешь врать, извиваться — одна морока от тебя. Поэтому суда не будет. А будет попытка к бегству… Беги, Таксист! — Ганичев пнул задержанного ногой.

— Не-ет!

— Все, кончен разговор! — Ганичев выстрелил, пуля впилась в землю рядом с Таксистом. — Это был предупредительный. Следующий в затылок.

— Я у них шестеркой! Это все Грек!

Вскоре Таксист, не поднимаясь с земли, выдал все, что знал.

Ганичев поднял его, отряхнул, вернул в салон, снял наручники, вытащил из папки листок, чернильную ручку.

— А теперь пиши.

— Это я сам на себя как бы?

— Ты думай, как тебе выжить, дурачок.

И Таксист корявым почерком, с грамматическими ошибками, но достаточно полно изложил события того страшного дня…

Поливанов во время ведения допросов предпочитал обращаться к допрашиваемым на «вы» и тщательно соблюдать дистанцию, как и положено должностному лицу. Конечно, иногда для достижения психологического контакта вполне мог сыграть и в другую игру — говорить с «пациентом» на его языке, в сфере его понятий о жизни. Психологический контакт вообще дело тонкое.

— По фене они и на малине поботать могут, — говорил он своим сотрудникам. — А когда ты по другую сторону стопа от него, то являешься представителем закона. Официальность и выдержанность пугает уголовников гораздо больше, чем крики и подзатыльники.

Правда, не всегда срабатывало. Иногда приходилось особо упертым и тупым по ушам дать в качестве напутствия, но это уже на самый крайний случай, когда уголовники наглели не по чину или начинали угрожать смертными карами.

В кабинете в Управлении Поливанов по поручению следователя допрашивал старшего брата Калюжного. Тот сидел, набычившись, сцепив перед собой руки в наручниках, — от греха подальше решили его не расковывать и воли не давать. На всякий случай в кабинете присутствовал дюжий конвоир в форме с сержантскими погонами. Но Поливанов считал его лишним — в случае чего и сам с задержанным справится, благо физическую форму не потерял.

— Итак, Анатолий Владимирович, вы подозреваетесь в убийстве семьи Фельцман, совершенном 14 мая сего года на улице Крылова города Свердловска. Что вы можете пояснить?

— Никакого Фельцмана не знаю, никого не убивал. — Куркуль сидел, согнувшись и упершись глазами в пол. Руки его подрагивали, но в целом держался нормально, без истерик. Хотя было видно, что он страшно напряжен.

— То есть чистосердечно и искренне раскаиваться вы не желаете? — спросил Поливанов.

— Не было ничего.

— Так и запишем. И будем излагать имеющиеся факты.

Фактов накопилось немало. Поливанов начал с показаний соседки, опознавшей бидон с изогнутой ручкой с места происшествия и видевшей братьев идущими куда-то вместе тем вечером.

— Не убивал, не знаю, — в ответ твердил Калюжный, но будто сила тяжести росла, плечи все больше опускались.

— Тогда продолжаем, — кивнул Поливанов. — По заключению экспертизы записка в доме убитого написана вашей рукой.

— Да я… — встрепенулся Куркуль, с его языка чуть не сорвалось «писал левой рукой», но он вовремя заткнулся.

— Хотите сказать, что почерк изменили. Чудеса криминалистики. Наука еще и не то может.

— Не знаю я никакой криминалистики, — Куркуль опять понурил плечи.

— Слушайте, хватит тянуть кота за хвост. У меня еще немало заготовок. Лучше сразу рассказать все и дальше молиться, чтобы суд был снисходительным.

Хотя Поливанов представить себе не мог, что может заставить судей быть снисходительными по такому делу и не вынести смертный приговор.

— Не знаю вашей криминалистики. Ничего не делал, — долдонил Калюжный.

— Отлично. При обыске на чердаке дома по улице Малышева изъят пистолет «ТТ», ранее похищенный у убитого сотрудника милиции. Что скажете?

— Я по чердакам не шарюсь.

— Там же нашли облигации. Номера те же, что похищены у Фельцмана.

— На знаю никакого пистолета. Не знаю никаких облигаций.

— Да? А эксперты говорят, что на всем этом богатстве ваши отпечатки пальцев.

— Не знаю, что говорят эксперты. Не мое это.

— Ну, уж не знаю, чем вас еще и удивить, Калюжный, — улыбнулся Поливанов. — Разве вот этим.

Он вытащил из папки явку с повинной младшего Калюжного.

— Вот что ваш брат пишет: «Ребенка убил мой брат Анатолий Калюжный. Никто не хотел, а он согласился. Главный стоял в стороне. А мой брат свернул девочке шею, что я бы сам никогда не сделал…»

Последняя капля. Калюжный взорвался и заорал так, что стены дрогнули:

— Что? Крыса-а-а!!!

Он вскочил, но конвоир ринулся вперед, подножкой сбил с ног и тяжеленной ладонью пригнул к полу. Куркуль забился в судорогах, вопя как бешеный:

— Сука! Брат! Сука!

Поливанов видел немало истерик. И не удивился, что крепящийся и державшийся до поры до времени человек не выдержал свалившейся тяжести и пошел вразнос. Черт, придется вызывать еще врача, тогда он станет непригодным на некоторое время для следственных действий.

• Предыдущая
• 42/53
• Следующая