Тореадоры из Васюковки - Нестайко Всеволод Зиновьевич - Страница 16

• Предыдущая
• 16/36
• Следующая

Не путевку — сердце моё рвал он на кусочки. Беленькими бумажными клочочками тихо, беззвучно падали на пол синее море, белые корабли, чайки и альбатросы…

Слёзы закипели у меня на глазах.

— Пусть! И пусть! — закричал я и торопливо выскочил из хаты.

…Я сидел в густом, непролазном бурьяне за ригой и шмыгал носом. В носу чесалось и щипало, как после газированной воды. А в сердце была та пустая холодная бездна, когда чувствуешь, что возврата нет. Ну и пускай! Не надо мне вашего моря, ваших кораблей и альбатросов…

«Но ты же сам захотел этого?»

Да, сам. Конечно, сам. Но…

«Или, может, ты думал, что тебя будут умолять, на коленях просить, потом побегут к деду Вараве, убедят его, что с переэкзаменовкою можно ехать в лагерь, и вы с Явою спокойненько себе поедете? Так ты думал?»

Нет. Но…

Так, наверно, чувствует себя человек, который идет за своего друга на пытки, в тюрьму или на смерть. Сложное, но благородное чувство.

И ради Явы — я готов. Вы же просто не знаете, что это за парень — Ява, как мы подружились.

Вот я вам расскажу…

До четвертого класс я с ним не дружил.

Он был страшно вредный.

Так я считал.

Потому что он меня при всех в лужу пихнул, после того, как я его кепку на вербу закинул. А я был в новеньких шевиотовых штанах. Мама мне только утром их в сельмаге купила. И этими новенькими штанами я в самую жидкую грязь сел. И Ганька Гребенючка так смеялась, так смеялась, что у неё даже пузырь из носа выскочил.

Я дружил с Антошкой Мациевским. Он меня малиной угощал. У них в саду много было малины, а у нас не было. А малина с молоком — вы же знаете! Я её люблю даже больше, чем вареники с вишней.

Я думал, что буду дружить с Антошкой и есть малину до самой старости. Но…

Был солнечный тёплый сентябрьский день. Мы сидели на бахче и хрумкали арбузы.

Вы были на нашей бахче? О-о! Тогда вы ничего не знаете. Такой бахчи нет нигде. Правда! Конца-края не видно. От горизонта до горизонта. И арбузов — тысячи, миллионы… И все полосатые. Как тигры. Тысячи, миллионов тигров. Я живых видел в цирке. В Киеве. Но разве это тигры? Вот дед Салимон — бахчевник наш — это тигр! Ох же и бьёт. Как влупит своей костлявой рукой по штанам — два дня чешешься. Он почему-то не любил, когда мы крали арбузы с бахчи. Он любил, чтобы мы просили. А мы не любили просить… Это не так вкусно.

Короче, мы сидели на бахче и хрумкали арбузы. Краденые. Деда не было. Не было и близко. Он пошел в сельмаг за папиросами. Мы видели. И мы были спокойны. Он там обязательно встретит какого-нибудь своего друга, деда Вараву или еще кого, и они заведут разговор об американских агрессорах или еще о чем-нибудь до самых сумерек. Это уж наверняка. Дед Салимон целыми днями от нечего делать слушал в одиночестве на бахче транзистор «Атмосфера», который купил себе в сельмаге, и его просто распирало от разных новостей.

Так вот, мы сидели и хрумкали. То есть уже и не хрумкали даже. Лишь один Гришка Сало хрумкал — этот мог день и ночь есть. А мы все сидели и тяжело дышали.

Вот наелись арбузов! Что называется от пуза. Больше есть уже не было мочи — некуда.

Мы сидели у огромной горы арбузов — их уже собрали для отправки, завтра придут машины.

И есть нет сил, и нет сил покинуть этот арбузный рай — когда еще так повезет, чтобы деда не было, да и увезут уже завтра.

Пробовали мы в футбол арбузом играть — тяжело, ноги болят.

Пробовали в «войну». Выложили из арбузов на земле военный объект — вражескую укрепленную линию. Взяли в руки по арбузу — это бомбы, — подняли над головою — и ууу-у!.. Летят наши штурмовики-бомбардировщики. Подлетают — шмяк! шмяк! Лопаются полосатые бомбы, летят во все стороны осколки и шрапнель — черные скользкие зерна, льётся красная арбузная кровь…

Побомбили несколько минут, глянули — даже самим стало страшно и совестно. Красно-бело-зеленая каша на земле.

— Э, ребята! Это уже свинство. Так только фашисты делают!

— И правда! Давайте не будем!

Снова сели, сопим.

Посмотрел тогда Степан Карафолька на гору арбузов да и говорит:

— Но и здоровенная! Настоящая пирамида египетская. — И вдруг подскочил. — Ребята! А давайте играть в фараона и египетскую пирамиду.

— А? Что? Кто? — не поняли мы.

Степана мы не любили. Он каждый день чистил зубы, делал зарядку и вообще был свинья. Словом, он был то, что называется образцовый ученик: учился на одни пятерки, вел себя в школе безупречно, не озорничал, не бил окон, не макал косу девочки, что сидит впереди, в чернила, не поджигал на уроке «лягушку» из киноплёнки… И этим очень всех нас подводил.

Потому что всегда:

— А вот Карафолька, видишь…

— А почему Карафолька…

— А посмотри на Карафольку…

И — хлоп! хлоп! хлоп!

«А чтобы у тебя, Карафолька, чирей на носу выскочил!» — всегда думалось в такие минуты.

Но иногда мы Карафольке прощали за то, что, на наш взгляд, он о-очень много знал. Потому что читал день и ночь. И был для нас этакой ходячей энциклопедией. И вот сейчас.

— А… что это такое — египетские пирамиды? — жуя, спросил Гришка Сало.

— Не знаешь, барахольщик? Это такие гробницы здоровущие в Египте. В них египетских царей — фараонов — хоронили. Много столетий назад. До сих пор, стоят, как новенькие, и туристы со всего мира приезжают на них посмотреть.

— Ага, это в пятом классе проходят, я в учебнике брата видел, — подтвердил Антошка.

— А я по телевизору в киножурнале, — сказал Васька Деркач.

— Ну так что? — спросил я. — А как в это играть?

— Как? Хм! — презрительно хмыкнул Степан. — Выберем среди нас фараона. Он помрет, и мы его похороним. И пирамиду сделаем. Из арбузов.

— А что — это класс! — у Явы загорелись глаза. — Интересно! Давай!

— Ребята! Да вы что? Тьфу! — сказал я. — На черта нам в этого вонючего фараона! В мертвяка! Очень весело — в похороны играть! Ха-ха!.. Давайте лучше в пограничника и шпиона. Я согласен быть шпионом!

— Старик! Договорились — всё! — решительно сказал Ява. — Давайте считаться, кому фараоном быть. Ну! Сетка-ветка, дуб, дубки, появились козаки! Сабельками раз — выйди князь! То есть… фараон.

Я! Так и знал. Чуяло мое сердце.

— Старик! По-честному! — сказал Карафолька. Это мы от киевских охотников научились говорить друг другу «Старик».

Я вздохнул. Я был страшно невезучий. Во что бы мы не играли, мне всегда выпадало быть или разбойником, или преступником, или шпионом, или фашистом. Одним словом, врачом. Я уже не помню даже, когда я был нашим. А я так любил наших!.. И всегда был врагом.

— Старик! Ничего, не волнуйся! Тебе в любви везти будет! Ей-богу! Есть такая примета! — успокаивали меня ребята. — Вон Гребенючка на тебя засматривается.

— Подавитесь своей любовью! Плевал я на любовь! Триста лет! — с ненавистью цедил я сквозь зубы и плёлся занимать свою вражескую позицию.

И когда Карафолька только произнес слово про эту египетскую пирамиду, я уже не сомневался, что фараоном буду именно я. И не ошибся…

— Ну, что делать? — мрачно спросил я.

— Значит, так, — быстро заговорил Карафолька. — Ты известный, знаменитый, могущественный египетский фараон. какой хочешь — выбирай. Хеопс… Тутанхамон, Аменхотеп…

— Аменхотеп, — безразлично сказал я.

— Прекрасно. О великий и мудрый фараон Аменхотеп. — поднял руки к солнцу Карафолька. — Ты завоевал много земель, ты покорил много народов, ты вписал своё имя в историю Древнего мира! Но неумолимая смерть подстерегла тебя, и вот ты умираешь. Плачьте, рабы, великий Аменхотеп умирает!

Ребята завыли, как шакалы.

— Ну, давай-давай — ложись и умирай, — под аккомпанемент этого воя сказал Карафолька.

Я лёг.

— Прощайся и… — махнул рукой Карафолька.

— Прощайте, — мрачно произнес я. — Не поминайте лихом. Извините, если, что не так. Кланяйтесь маме, папе, Галине Сидоровне и всем нашим.

• Предыдущая
• 16/36
• Следующая