История любовная - Шмелев Иван Сергеевич - Страница 27
- Предыдущая
- 27/63
- Следующая
– Что вы только со мною делаете… – сказала она мечтательно.
Я взял ее за голову и поцеловал нежно-нежно.
– Ах, как целуетесь хорошо… – шептала она с закрытыми глазами. – И вчера… губы обметало даже… Никак идут?…
Словно она проснулась: взглянула, застыдилась.
– Ступайте, учитесь, право… Нет, оставьте… еще застанут!… Тогда меня, прямо…
– Ну, не буду… Я тебе по-печатному написал стишки. Вечером приходи, отдам.
– Теперь дайте!
И лицо ее так и засияло.
– Нет, лучше вечером. А ты уронишь… несколько «лепестков»?…
– Это каких таких лепестков?… – спросила она серьезно.
– А вот послушай.
И я прочитал стишки. Она отгадала сразу.
– Ах, ты… Уж и хитру-щий ты-ы!… – сказала она чудесно и стала опять на «ты». – А знаешь, миленький… всю ночь не могла заснуть! Под самое утро только… Я играл ее пальцами. Они были совсем покорные. Она стала вертеть моими.
– Ой, не жми так, бо-льно!… – сморщилась она вся и сама сделала мне больно. – Иди лучше учить уроки…
А сама все не отпускала.
– А вчера я хотел постучать к тебе…
– Чего выдумал! – зашептала она испуганно, и глаза ее сделались большими. – И не выдумывай никогда! Нельзя…
– Да не постучал же! Я подумал, что это неблагородно, мне стало стыдно, и не пошел…
– Уж не ври, не ври!… – мазнула она меня пальцем, – я все слыхала! И дверью, как стукнули… У меня свет горел. Чего вам нужно?…
– Хотел в последний разок поцеловаться…
– Зна-ю, какие последние! Никогда не смейте, нехорошо…
– Я видел, как ты погасила лампочку!
– Потому и погасила! Не глядите. Мало ли… раздетая была, может… Бесстыдники! Подсматривали?… – сказала она, стыдясь.
– Ей-Богу, Паша, я не подсматривал! Это бы подло было! – старался уверить я.
– Все вы одинаки, знаю… Образованные-то еще хуже! Мне до того понравилось, что она так стыдлива, и я поцеловал ей руку.
– Ай, разве можно!… Это попам целуют да мамаше! – отдернула она руку.
Мы шептались, пока не окликнула ее кухарка.
Но вчерашнего я не чувствовал. Не было в ней чего-то, что манило меня вчера. Она была в затрапезном платье. Ни фартучка на ней не было, ни голубого бантика. Я видел из окошка, как вытрясала она ковры, потом полоскала у колодца. Совсем простая! И хвост даже подмочила. А ноги – в разношенных башмаках, ушастых!
День был совсем весенний. Распушившийся за ночь то-поль стоял зеленый, и в комнате стало по-другому. И старые сараи обновились; за ними зеленело. Прохаживался с метлой Карих, толстуха выносила ведра. Было отлично слышно.
– Ночью будто звонок к вам был? – спрашивал толстуху Карих.
– Наше такое дело. Симочку на практику вызывали.
– Государственное ваше дело, да больно беспокойно. А для нежной особы!… Лучше жить в покое. У кого капитал, спишь до сколько хочешь, чайку попил – то-се… «Листок» почитаешь, кого обокрали… А тут в самую полночь с-под одеяла выхватют! Беспокойное ваше дело…
– Как можно, с капиталом! Будь у нас капитал… – Яишничиху мне сватают с Серпуховки, две у ней лавки… ну, только необразованная, и из роту пахнет. А моя мечта… даже рояль купить, чтобы всякие романцы, как приятно! Вон, пастух завел для «молодой» рояль… одну польку и выучилась, глядел я. И то, знаете, приятно. Сядет у окошка, а она польку играет.
– Да что… сына бьет, а сам со снохой живет!
– Сказать по правде, мне ее сватали. Она, я вам скажу, такой породы, что… деликатно нельзя сказать. Я ее отверг. Мне надо существо тонкое, в мечтах! – сказал вдохновенно Карих. – Я ищу существо с манерами, только счастья не задается. У пастуха один-разъединый был билет внутренний заем, и выиграл в прошлом годе сорок тыщ! А я владетель сороками билетами от папаши-покойника, и пятнадцать годов все жду. А могу двести тыщ выиграть!
– Co-рок билетов! – выкрикнула толстуха.
– Это для подарка только. У меня капитал Кредитного банка, по шесть процентов! Имейте в виду!…
– Капитал… как же можно!
– И я человек определенный! – постучал метлой Карих.
Обедать по случаю «живота» не пришлось, но Паша принесла мне украдкой вчерашнего супу с потрохами и хороший кусок телятины.
– На Рыжего свалила, утащил будто. Лупила его кухарка!…
– Зачем ты, Паша?…
– А вас-то еще жальче… одни вон глаза остались! – сказала она сердечно. – Стишки дадите?…
Я дал бумажку. Она тут же запрятала за лифчик. Женька почему-то не заявлялся, – а всегда заносил уроки. Фуражку мою забрали.
– Надо узнать уроки!… – просился я. – Дайте же, наконец, фуражку! И когда экзамены, не знаю…
Наконец заступилась тетка:
– На нашей душе грех будет, если провалится! Весь день, видела я, учился…
Я получил фуражку и сказал тете Маше:
– Видел я сон… вам будет радость. Что-то необыкновенное…
– Голубчик, Тоничка… – стала она просить.
– Только возьму уроки, а то уйдет… – торопился я: сна еще я не выдумал.
Я дошел до часовни на уголке… Но тут случилось событие, которое все перевернуло…
XIX
Это была любимая моя часовня. Несешь единицу или двойку, станешь перед иконой и горячо помолишься. Я знал наизусть молитву, написанную под образом. «Заступнице усердная, Мати Господа Вышняго…» И в этот раз я остановился помолиться. На душе было тяжело, тревожно: грехи, экзамены… Я горячо молился – и вдруг услышал:
– Не оборачивайтесь и не обращайте внимания…
Это был чудный голос, ее голос! И рука замерла на лбу.
– Это вы… бросили мне письмо?…
У меня онемел язык. Кажется, и она молилась.
– Я вам отвечу… Куда писать?…
– Я… напишу вам… – прошептал я растерянно.
– Не оборачивайтесь… нас знают.
Когда я обернулся, она уже переходила улицу. Я видел волны ее волос, пышный, изящный стан, стянутый синей кофточкой, и что-то розовое на шее. Уже синяя шапочка-беретик придавала ей бойкий вид. Можно было подумать, что это гимназистка.
Я шел, как пьяный, очутился в каком-то переулке.
Хочет ответить мне… подошла сама! Письмо увлекло ее…
Не хотела скомпрометировать, шепнула. Может быть, ее тронуло, как я молился? Может быть, это… перст судьбы… Владычица… Видела один раз, через щель забора, и так запомнила!…
Я понесся, как сумасшедший, к Женьке. Мчались и пели мысли, складывались экспромтом…
Ворвавшись к Женьке, – он хлебал что-то торопливо, – я дико крикнул:
– Слушай!…
– И врешь, – сказал Женька, дохлебывая. – А тебя, кажется, не допустят. «Штучкин» сказал… не успеет поправиться – на солонину!
– Чепуха, – сказал я лихо. – А знаешь… только, ради Бога, никому… Я начинаю чувствовать, что такое полюбить женщину!…
– Ого!… – усмехнулся он, перекосив рот. – Купи ей под-солнушков.
– У тебя только гадости! Пусть она не совсем образованная…
– Знаю, не хвастай. Образованную увлеки… вот! А с горничными не считается. Так я и ожидал, что скажет, и подосадовал на себя.
– Может быть, и увлек уже! – вызывающе сказал я. – Ну, а она ответила? свиданье было?…
Он втянул подбородок в грудь, так что образовались складочки, и внушительно пробасил:
– Она была занята… на практике!
– Вовсе и не была на практике, а у них были гости!
– И нельзя было отлучиться!
– И за ней ухаживает чернобородый студент!
– Ничего не значит! Я не требую иде-альности! «Мне все р-равно, мне все-о… рравно!» – деланно пропел он.
Но это больно его задело: он стал потягивать себя за нос.
– Женька, – не удержался я, – я должен тебе открыться. Я… тоже написал ей!
– Ты?… – вымолвил он презрительно.
– Я, кажется, тоже имею право высказывать свои чувства!
Он пробасил «полковником»:
- Предыдущая
- 27/63
- Следующая
