Серебряная звезда - Уоллс Джаннетт - Страница 2

– Давайте даже не притворяться, что мы хотим смешаться со всеми, – сказала она.

Мама была певицей, сочинительницей песен и актрисой. Правда, она никогда не снималась в кино и не записывала пластинок, и ненавидела, когда ее называли «подающей надежды». По правде сказать, она была старше людей, о которых так писали в киножурналах, которые она покупала. Скоро ей должно было исполниться тридцать шесть лет, и она выражала недовольство тем, что певцы, такие, например, как Дженис Джоплин и Джони Митчелл, были по крайне мере на десять лет моложе ее.

Однако мама всегда утверждала, что ее большой прорыв прямо тут, за углом. Иногда после прослушивания ей отказывали, но обычно она приезжала домой и, качая головой, говорила, что парни на студии, эти уставшие критиканы, хотели еще раз посмотреть, как она пробьется. В общем, мамина карьера не приносила большие доходы – пока что. Мы жили на ее наследство. Денег не хватало, и, когда мы приехали в Лост-Лейк, бюджет наш был скромным.

Когда мама не ездила в Лос-Анджелес – что было утомительно, поскольку ехать надо было около четырех часов в каждом направлении, – она любила долго спать и проводить день, сочиняя песни, играя их на одной из ее четырех гитар. Ее любимая, «Зимэйтис», стоила приблизительно так же, как годовая плата за аренду. Еще у нее были «Гибсон Южный Джабмо», «Мартин», медового цвета, и испанская гитара, сделанная из бразильского палисандра. Если мама не пела свои песни, то работала над музыкальной пьесой, основанной на ее жизни. Пьеса эта была об ее уходе из чопорной, консервативной семьи южан, о разрыве с мужем и о связи со смертельно усталыми дружками – вместе со всеми усталыми скандалистами, которые не дотягивали до уровня настоящего дружка, – и о том, как она обнаружила свое истинное призвание в музыке. Мама назвала пьесу «Находка волшебства».

Мама всегда говорила, что тайна процесса творчества состоит в том, чтобы найти волшебство. Это, говорила она, так же нужно было искать и в жизни. В музыкальной гармонии, в каплях дождя на твоем лице и солнце на твоих голых плечах, в утренней росе, от которой промокают тапочки, в полевых цветах, какие ты собираешь вдоль дороги, в любви с первого взгляда и в грустных воспоминаниях о том, кто ушел.

– Найди волшебство! – восклицала мама. – И если не можешь найти его, тогда сам создай.

Маме нравилось говорить, что мы трое – волшебство. Она уверяла нас, будто неважно, насколько известной она стала, ничто никогда не будет более важным для нее, чем две ее девочки. Мы племя троих. Три – совершенное число. Святая Троица, три мушкетера, три Волхва, три поросенка, три комика, тройное «ура», три чуда. Мы трое – это все, что нам нужно.

Но это не удерживало маму от того, чтобы уезжать на свидания с приятелями.

Несколько следующих недель мама повторяла, что Марк Паркер «открыл» ее. Она говорила об этом, будто в шутку, но можно было бы сказать, что это была своего рода сказка, которая ей нравилась. Это было мгновение волшебства.

Мама начала чаще ездить в Лос-Анджелес – иногда на день, иногда на два-три дня – и когда возвращалась, то была переполнена рассказами о Марке Паркере. Он необыкновенный парень, утверждала она. Он работал с ней над партитурой пьесы «Найди Волшебство», сокращая стихи, подталкивая ее к правильной фразировке и шлифовке пьесы. Фактически Марк был автором многих стихов, говорила она нам. Однажды она привезла нам альбом и вытащила оттуда листы нотной бумаги. Марк обвел стихи любовных песен и нацарапал рядом с ними: «Я писал это о тебе уже до того, как встретил тебя».

Специальностью Марка была аранжировка. Однажды мама привезла второй альбом группы «Токинс», с их хитовой пластинкой «Ночью лев спит». Марк делал аранжировку этой песни, которую записывали дважды. Сначала «Токинс» не хотели использовать версию Марка, но он уговорил их и спел что-то на бэк-вокале. Если прислушаться, то можно услышать его баритон.

Мама была все еще весьма хороша. Она стала королевой на встрече выпускников ее школы в Виргинии, где она выросла, и можно было понять почему. У нее были большие глаза орехового цвета, волосы с прядями цвета солнца, дома она завязывала волосы «хвостиком», но когда ездила в Лос-Анджелес, то расчесывала и взбивала их. За годы мама прибавила несколько фунтов, но утверждала, что вес придает ей раскованности, а певице это никогда не помешает.

Марку нравилась ее внешность, говорила нам мама, и после того, как она начала встречаться с ним, она стала выглядеть моложе и легче двигаться. Когда она приезжала домой и описывала, как Марк катал ее на яхте или запекал устрицы и как она учила его танцевать, глаза ее оживлялись. Маму звали Шарлотта, и Марк изобрел для нее коктейль из персиковой водки, бурбона, гренадина и колы, который назвал «Потрясающая Шарлотта».

Однако не все в Марке было совершенным. У него имелась и темная сторона, объясняла мама. У него бывало плохое настроение, как у всех настоящих художников, но такое бывало и у нее, и им, в их сотрудничестве, приходилось переживать моменты бури. Иногда мама звонила Марку – она оплатила долги, так что у нас снова работал телефон, – и мы с Лиз слышали, как она кричит в трубку что-то вроде – «Эту песню нужно заканчивать аккордом, но не уменьшать силу постепенно!» или «Марк, ты слишком многого ждешь от меня!» Это творческие разногласия, объясняла мама. Марк готов был сделать пленку к показу ее лучших песен для больших дисков, и было естественно, что у настоящих художников возникают страстные споры, когда наступает срок окончания работы.

Я все спрашивала маму, когда же мы с Лиз увидим Марка Паркера. Мама отвечала, что Марк очень занят, постоянно летает то в Нью-Йорк, то в Лондон и у него нет времени на то, чтобы добраться до Лост-Лейка. Я предложила нам самим поехать в Лос-Анджелес, чтобы там встретиться с ним, но мама покачала головой.

– Бин, по правде говоря, он ревнует к тебе и к Лиз, – сказала она. – Он говорил мне, что думает, будто я слишком много говорю о девочках. Боюсь, что Марк может быть собственником.

После двух месяцев встреч с Марком мама вернулась домой и сказала нам, что, несмотря на его беспорядочное расписание и характер собственника, Марк согласился приехать в среду в Лост-Лейк, чтобы встретиться со мной и Лиз после школы. Мы все втроем провели вечер вторника, отчищая наше бунгало, засовывая хлам в кладовку, смывая кольца грязи в кухонной раковине и в туалете, передвигая мамино лиловое кресло с бабочками, чтобы закрыть пятно, где она пролила чай на коврик, оттирая грязь вокруг дверных ручек и на подоконниках, распутывая мамины колокольчики, звонившие на ветру, и соскабливая с пола старые засохшие следы игры «Жуй – Плюй». Мы работали и пели «Ночью львы спят». Начинали вместе: «В джунглях, в могучих джунглях…» Затем Лиз пела «о-уим-о-уэ о-уим-о-уэ о-уим-о-уэ» за хор. Мама поражала своим «а– уооо-уооо-уооо» на высоких нотах, и я вступала с басом – «ии-дам-бам– бьюуэй».

На следующий день после уроков, я поспешила домой. Я училась в шестом классе начальной школы, а Лиз была новичком в средней школе, так что я всегда первой приходила домой. Мама говорила нам, что Марк ездит на желтом «Триумфе», но единственной машиной, которая стояла в этот день перед бунгало, был наш старый «Дарт». Когда я вошла в дом, то увидела маму сидящей на полу в окружении беспорядочно разбросанных книг, пластинок и листов нотной бумаги. Похоже было, что мама плакала.

– Что случилось? – спросила я.

– Он уехал.

– То есть?

– Мы поругались, я говорила тебе, что он бывает в дурном настроении. – Завлекая Марка в Лост-Лейк, объясняла мама, она сказала ему, что мы с Лиз переночуем у друзей. Как только он приехал, мама объяснила, что планы изменились и мы с Лиз после школы явимся домой. Марк взорвался. Заявил, что чувствует себя обманутым и пойманным в ловушку, и вылетел из дома.

– Что за дурак, – сказала я.