Угрюм-река - Шишков Вячеслав Яковлевич - Страница 94

• Предыдущая
• 94/236
• Следующая

– Слушаю.

– Слушай. А верно, кончился пятый год моей треклятой жизни в болоте, в холоде, в тоске: шибко скучал по хорошему городу, по людишкам разным. И во всем себе укорот делал. Даже ежели, скажем, казенную водку выдавали о празднике, я не пил, а всегда свою бирку продавал другим, копил копейку. И накопилось у меня денег больше четырех тысяч. Вот, ладно. Прибежал казенный пароход, через неделю назад уйдет. Получил я расчет, паспорт в зубы, сел на пароход, айда – в город. А до города боле тыщи верст. На вторые сутки пришли мы пароходом в село Кетское. Я на радостях выкушал косушечку в буфете, огурчиком закусил, ощо выпил, а на ощо-то ощо, а на ощо-то ощо-ощо. Ладно! Вылез я на верхнюю палубу, глядь: весь берег в девках, в бабах – любуются на пароход, им в диво. Народ, людишки, девки! Пять лет ничего такого не было. И закачался тут весь берег, избы, небеса, и сам я закачался. А душа во мне так и гудит, так и козырится, желательно ей до озорства дорваться, до черной похвальбы. «Эй, бабы, девки! – кричу. – Встречай Фильку Шкворня, шевелись!» – да на берег. Вот, ладно. Вышел на берег, шапку разорвал, деньги из нее вынул, шапку выбросил, всё новенькие кредитки по пяти рублей. И вот, значит, я иду, земля подо мной трясется, в грудях приятность, а девки, стервы, с бабами за мной бегут справа-слева. А я, хошь верь, хошь нет, Прохор Петров, иду, как бордадым, прямо к кабаку, в левой, значит, руке папуша деньжищ ужата, а правой – хвать да хвать из пачки по пятерке да справа-слева расстилаю денежки, как карты в свои козыри сдаю. Ей-богу!.. Ну, девки, знамо, не зевают: «Ура! – орут. – Ура! Слава нашему хозяину Филиппу Самсонычу господину Шкворню!» До кабака дошел, все достальные деньги просадил. А как проспался на другой день, в петлю полез... Из петли вынули – в реку бросился, поймали; ножом в грудь ударил – неделю пролежал, оздоровел. Ты слышишь, Петрович?

– Слышу. Насыпь-ка чашечку еще.

Филька Шкворень подал чаю, снова у костра уселся, трубку закурил.

– Пять лет. И сразу в одночасье снова гол... И хоть бы какое удовольствие, а то – тьфу! А ведь что мечталось: город, дело, супругу заведу, человеком буду... Ох ты, ох!..

– Дурак, – сказал ему из-под полога Прохор и тоже закурил.

– Кругом дурак, по самое сидячье место, – согласился бродяга.

Прохор вылез из-под полога, стал запрягать лошадь. Бродяга расторопно помогал ему.

– Ну, так вот, дядя Шкворень. Золото принеси в контору...

– Сколько денег дашь?

– Сколько причтется. Наверное, тыщи три-четыре.

– Э-эхей! – вздохнул бродяга, ударил по сердцу кулаком и замотал головой неодобрительно.

– Боишься?

– Боюсь. Загину. – Он вздохнул и, подойдя к Прохору, взял его за руку. – Пожалей меня, Прохор Петров. Возьми меня куда-нибудь к себе: притык для человека у тебя большой.

Прохор подумал, сел в шарабан, сказал:

– Денег я тебе всех не выдам. А понемногу буду выдавать.

– Благодарим, – радостным голосом ответил бродяга.

Прохор, помолчав, спросил:

– Что ж, много загубил на своем веку людишек?

– Людишек-то? – Филька Шкворень задвигал бровями, как бы припоминая. – Нет, не шибко много... десятка не наберется.

– За что?

– Кои по пьяной лавочке попались, кои против правды шли. Исправника пришил. Вот коли так, бери меня к себе. Дело твое крученое, склизкое, завсегда под смертью ходишь. Слух про тебя далеко идет. Я все повадки твои знаю. Пригожусь.

Прохор тронул вожжи, лошадь поворотила на дорогу и пошла. Он обернулся и бездумно крикнул:

– Ладно! Приходи! Может, и впрямь пригодишься.

Собственный голос и смысл этих слов вывели Прохора из равновесия. Он почему-то вдруг увидал пристава, брюхатого, грубого, усы вразлет, пристав плыл рядом с Прохором, грозил ему перстом и похохатывал. А боком, прячась в заросли тайги, маячил бродяга Филька Шкворень. Он подмигивал Прохору и молча сверкал на пристава ножом. Лошадь пошла быстрей, плывущее видение осталось сзади. Прохор заскрипел зубами и громко кашлянул.

– Вот что, господин Протасов, – начал Прохор. – Скажите откровенно, что замышляют рабочие мои? Что-то носится в воздухе, а что – не могу понять...

Говоря так, Прохор отлично все понимал и видел, но ему интересно, что ответит инженер.

Протасов некоторое время помолчал, как бы набирая сил к тяжелому объяснению с владельцем. Потом сбросил пенсне и подслеповато прищурился на Прохора.

– Начать с того, Прохор Петрович, что, как вам известно, угол падения равен углу отражения. Проще: как аукнется – так и откликнется.

– Ну-с?.. – Прохор ходил по кабинету башни, за ним, шаг в шаг, – поджарый волк.

– Логика, здравый смысл говорит за то, что всякое предприятие может быть сильным только при условии, если рабочий заинтересован в прибылях. Или в крайнем случае обеспечен настолько, что может существовать по-человечески.

– А так как ничего этого у меня нет, – прервал его Прохор, – так как я эксплуататор и, в ваших глазах, подлец, то мои предприятия должны рушиться?

– Если хотите, да.

– Но почему ж они вот уже десяток лет стоят и крепнут?

– Стоят и крепнут? – Протасов улыбнулся уголком губ и выпустил из ноздрей и рта целую охапку табачного дыма. – Прошлой осенью мы облюбовали для поделок огромный, крепкий, в три обхвата, кедр. По тайге пронесся ураган. Все деревья уцелели, а этот кедр рухнул. Мы потом дивились: совершенно здоровый с виду, а в середине – сплошная труха. Вот вам...

– Понимаю, – с неприязнью сказал Прохор. – Понимаю... Но пока что я бури ниоткуда не жду.

– Политический барометр показывает обратное.

Прохор остановился, волк тоже остановился и лизнул руку хозяина.

– Да, насчет барометра... Вообще насчет политики. Скажите, Андрей Андреич, откуда у рабочих появляются разные сволочные брошюрки?

– А именно? – И Протасов надел пенсне.

– Что же, вы ни одной не видели будто бы?

– Нет, не видел.

– А вот они! – И Прохор, открыв шкаф, швырнул к ногам Протасова кучу разлетевшихся по полу брошюрок. – Вот они!

– Вот они!.. – радостно вскрикнул и внезапно появившийся пристав. Пыхтя, придерживая шашку и елико возможно вобрав брюхо, он едва пролез бочком в узкую дверь. – А я-то вас ищу... А они оба вот где, под облаками.

Прохор с торопливостью поднимал брошюрки, совал их обратно в шкаф. Инженер Протасов смутился, покраснел.

– Итак, Андрей Андреич, – дипломатично сказал ему Прохор, – большое вам спасибо за работу... Я очень доволен вашей распорядительностью. Место для мельницы выбрано вами превосходное. До свиданья, голубчик, идите, я скоро на работе буду сам.

Протасов встал, взял портфель.

– Одну минутку-с! – отдышавшись от крутого подъема на башню, проговорил пристав. – Андрей Андреич, ваше высокоблагородие! Хе-хе-хе-с! – И он с грубой фамильярностью потрепал инженера Протасова по плечу.

– Пожалуйста, без жестов, – брезгливо отстранился тот. – Что вам угодно? Короче. Мне некогда.

– Не торопитесь, не торопитесь, дружочек мой. – И пристав грузно сел на кушетку.

Протасов тоже сел и сбросил пенсне.

– Среди рабочих появились во множестве разные красненькие агитационные брошюрки, прокламации, воззвание партии социал-демократов этих самих...

– Какие брошюрки? Какие воззвания?

– А вот-с, пожалуйте! – Пристав достал из кармана парочку брошюрок, кряхтя, поднялся, подошел к шкафу, протянул руку, чтоб открыть его. – А вот и еще...

Но волк скакнул передними лапами на грудь пристава и, лязгнув зубами, хамкнул ему в лицо.

– Пшел прочь! – ударил Прохор волка.

Пристав, набычившись, тупо, исподлобья повел взглядом по волку, по Протасову, по Прохору.

– При чем же тут я? – спросил Протасов.

– Да. При чем же тут Андрей Андреич? – подхватил и Прохор.

Пристав и Прохор посверкали друг в друга глазами. Пристав мазнул ладонью по пушистым, вразлет усам и, подмигнув Протасову, сказал:

• Предыдущая
• 94/236
• Следующая