Угрюм-река - Шишков Вячеслав Яковлевич - Страница 83
- Предыдущая
- 83/236
- Следующая
Ибрагим ребячески громко засмеялся и сказал:
– Хозяин был пьяный каждый день. Ему в корова не попасть.
Тогда подсудимого сердито спросил прокурор:
– Ну а хозяйский сын, Прохор Громов, мог убить Анфису Козыреву?
Ибрагим боднул головой, привстал на цыпочки и быстро отступил два шага назад.
– Что ты! Сдурел?! – закричал он на прокурора, оскаливая зубы и вращая белками глаз. – Руби скорей мой башка, вырывай сердце!.. Чтоб Прошка стал убивать... Прошка любил Анфис само крепко, само по-настоящему. Лучше поп пусть убил Анфис, отца Ипат. С ума ты сошел совсем, судья!.. Дураком надо быть, чтоб судить джигита, совсем дураком. Отпускайте, пожалуйста, Прошку. Не надо его судить.
В груди Прохора волной прокатилось радостное, но в то же время звериное, дурное чувство.
Допрос продолжался долго. Под вечер он перешел к прокурору и защитникам. Для суда и присяжных заседателей виновность Ибрагима осталась все-таки под вопросом. Показания свидетелей: Варвары, Ильи Сохатых, отца Ипата и прочих, были также в пользу подсудимого. Нет, вряд ли Ибрагим-Оглы действительно убийца.
На следующий день утром берут под допрос и перекрестный обстрел Прохора Громова.
По залу растеклась любопытствующая настороженность: сотни взглядов влипли в круглые плечи подсудимого, его гордо откинутую черноволосую голову. Звякнул звонок, шепот зала и скрип стульев смолкли.
Вопросы председателя ставились так странно, что подсудимый всякий раз находил лазейку вполне оправдать себя. Публика вскоре же заметила недопустимую со стороны председателя некую приязнь к подсудимому. Какой-то желчный скептик даже довольно громко сказал соседу:
– А ведь, пожалуй, подмазали где надо?
Эта фраза попала в уши Иннокентию Филатычу: он вздохнул, посмотрел на потолок и сделал постное, благочестивое лицо.
Но вот за Прохора принялся прокурор, и настроение зала изменилось.
Невысокий, плотный, лохматый и весь, почти до глаз, заросший черной бородой, прокурор напоминал таежного медведя. Он обладал сильным, наводящим трепет басом, широким мужичьим носом и чуть раскосыми, навыкате, пронизывающими глазами. Его обычно боялись не только подсудимые, но даже сам председатель и весь зал. И фамилию он носил грозную – Стращалов. Вот к этому-то мрачному человеку Анфиса когда-то и везла свой тайный документ.
– Скажите, подсудимый! – встав за свой пюпитр, крикнул прокурор в публику. Все враз съежились. Прохор отстегнул ворот рубашки и робко глянул прокурору в волосатый рот. – Скажите, подсудимый, могла ли состояться ваша женитьба на Нине Куприяновой, если бы Анфиса Козырева была жива?
– Да, наверное, состоялась бы, – подумав, ответил Прохор.
– Скажите, Анфиса Козырева была вам близка физически? Вы были с ней в связи?
– Нет.
– Это вы твердо помните?
– Да.
– Как вы относились к своей матери?
– Очень любил ее... Жалел...
– Почему жалели? Какая причина вашей жалости?
– Так... вообще.
– Если бы ей угрожала смертельная опасность, могли ли б вы отдать за нее свою жизнь?
– Мог бы, – без колебания ответил Прохор.
Ибрагим-Оглы прищелкнул языком, тихонько сказал:
– Молодца Прошка!.. Джигит... Цх!..
– Могли бы вы, защищая честь матери, убить человека?
– Человека вообще – пожалуй, мог бы... В запальчивости. Анфису – нет.
– Разве я спрашиваю вас про Анфису? – И прокурор, держась за пюпитр, нагнул шею и ткнул медвежиной головой в воздух по направлению к Прохору. – А почему вы не могли бы убить Анфису?
– Я ее... Она мне... Она меня любила, была влюблена в меня... А я ее не любил.
– Она вас любила, вы ее нет... Так? Хорошо-с. Но ведь она была необыкновенной красоты и молодая... – И прокурор моргнул хохлатой бровью на фотографический портрет красавицы Анфисы, лежавший, вместе с ружьями, на столе, возле председателя. – Почему ж вы...
– Я считал ее злым гением нашего дома, – перебил прокурора Прохор.
– Отлично-с... Злым гением дома. Не были ль у вас размолвки из-за нее с вашим отцом?
– Нет... Впрочем, были... Я вступался за мать, за спокойствие матери.
– А не припомните ли вы, подсудимый, как однажды ночью после ссоры с отцом вы бросились бежать к дому Анфисы Козыревой, причем кричали на бегу: «Я убью ее, я убью ее!» В ваших руках было оружие...
Прохор пошатнулся и переступил с ноги на ногу.
– Нет, этого не было, – уверенно сказал он и откинул рукой черный чуб.
– А я утверждаю, что было.
– Откуда вы это знаете?
– Не сметь задавать мне вопросы! – на весь зал по-медвежьи рявкнул прокурор.
Все вздрогнули, Прохор отступил на шаг. Председательствующий было схватился за звонок, но рука его робко остановилась. Он промямлил:
– Я просил бы господина прокурора...
– Прошу суд огласить показания крестьянина села Медведева Павла Тихомирова, – перебил прокурор председателя суда.
В показании значилось, что Павел Тихомиров действительно слышал слова «я убью ее» от бегущего с ножом в руках Прохора, что вид Прохора Громова был как у сумасшедшего или пьяного, что его увел домой Ибрагим-Оглы, черкесец.
– Неправда! – крикнул Прохор. – Павел Тихомиров должен нам, мы у него описали корову. Он мстит нам... Он врет. Неправда!
– Где правда и где неправда – выяснит суд, это не ваше дело, – заметил прокурор, потом он запустил обе пятерни себе в густые лохматые волосы, взбил их копной и стал походить на старого цыгана из страшной сказки. – А вот скажите, подсудимый: с какой целью вы однажды догнали Анфису Козыреву, ехавшую с учителем села Медведева в город, почему и чем вы были в то время так встревожены и почему, после кратких разговоров с вами, Анфиса Козырева вернулась обратно? Или этого тоже ничего не было? Тоже неправда? – Ни на секунду не спуская с Прохора устрашающих цыганских глаз, прокурор отхлебнул воды и шумно, как звук трубы, высморкался.
Прохор напряженно молчал, он готовил уклончивый ответ, но в голове темная пустота была и сердце увязло в боязни.
– Подумайте, подумайте, – сказал прокурор успокоительно, и глаза его притворно подобрели. – Впрочем, ежели вам нечего ответить, можете не отвечать. Или можете прямо сознаться, что вы убили Анфису Козыреву. Вы!
Председатель позвонил в звонок и, противореча самому себе, сказал:
– Здесь нет убийц. Здесь подозреваемые подсудимые.
– Для кого нет, а для кого есть, – буркнул прокурор. – Вы ж сами в тех же выражениях допрашивали Ибрагима-Оглы. Ну-с, так как, подсудимый Громов? – твердо нажал он на голос и перегнулся через пюпитр.
В зале все раскрыли рты и посунулись вперед в ехидном, подкарауливающем ожидании, что скажет Прохор.
Но Прохор Громов – как в рот воды, молчал. Ему показалось, что этот старый цыган из страшной сказки припер его, ни в чем не повинного, в угол и душит липкими, грязными руками, от которых пахнет луком, дегтем, лошадиным потом.
– Скажите, подсудимый, – видя смущение Прохора, совсем мягко улыбнулся прокурор. – Сопровождавший Анфису Козыреву учитель не был должен вашей фирме? Вы не описывали у него за долги корову, как у крестьянина Павла Тихомирова? Он не имеет основания вам мстить?
– Нет. Нет.
– Прошу суд огласить показание отсутствующего по болезни учителя Пантелеймона Рощина.
В показании, между прочим, говорилось, что он, учитель Пантелеймон Рощин, такого-то числа и месяца был приглашен Анфисой Козыревой сопутствовать ей в город за ее личный счет, что на неотступные вопросы учителя о цели ее поездки Анфиса наконец сказала, что она везет прокурору «документик», от которого Громовым не поздоровится, а Прохору не бывать женатым на своей невесте, «девке Нинке».
– Довольно, – прервал прокурор чтеца. – Что вы скажете на это, подсудимый?
– Я не знаю, кто здесь врал, – с деланной запальчивостью, но внутренне содрогаясь, проговорил Прохор. – Врал ли в своих показаниях учитель, врала ли учителю Анфиса.
– Суд разберет, врала ли Анфиса, врете ли вы сейчас, – сказал прокурор и вдруг, забодав головой, оглушительно, точно ударил в барабан, чихнул. Чихом перекликнулся с ним из уголка и Илья Сохатых. Прокурор опять пободался, оскалил рот, набитый желтыми зубами, и опять чихнул. В ответ раздался громкий чих и Ильи Сохатых. Прокурор пободался третий раз и третий раз чихнул. Чихнул третий раз и Илья Сохатых. Прокурор погрозил ему пальцем, выхватил платок и чихнул в четвертый раз.
- Предыдущая
- 83/236
- Следующая
