Цветок Фантоса. Романс для княгини (СИ) - Фейгина Наталия - Страница 26

• Предыдущая
• 26/55
• Следующая

Я мысленно усмехнулась. И правда, почти уже не инуктор. Перстень-сигналка, меняющий цвет при появлении твари в окрестностях города, был прикрыт иллюзией, простенькой, даже топорной, сохраняющей цвет камня неизменно зелёным. Как только ревизоры увидят иллюзию на толстом пальце, бывшему дядюшке придётся отправиться на каторгу либо на плаху, в зависимости от того, знал он об иллюзии или нет.

Я не обманывалась относительно доброты и щедрости опекунов, но скупость господина Игнатьина, заставлявшего мальчика «щеголять» в обносках, выходила уже за рамки приличия. Стоя в залитой солнечным светом зале, я мысленно благодарила любезнейшую свекровь, приславшую меня сюда. А ведь тогда, когда я крутила в руках приглашение от старой княгини, доставленное посыльным лично в руки Виталиону, то думала только о том, как избежать встречи с ней. Но никакого приличного повода отказаться у меня не нашлось. И вскоре лакей уже вводил меня в гостиную старой княгини. Хозяйка ещё не вышла, и я коротала время ожидания, рассматривая фарфоровые статуэтки на каминной полке. Все эти нарядные дамы и изящные щёголи, пастухи с пастушками, музыканты и трубочисты были лишь малой частью обширной коллекции, которую старая княгиня собирала многие годы. Зная об её слабости к фарфоровым безделушкам, друзья и знакомые по поводу и без дарили Марье Алексеевне статуэтки жеманниц и простушек.

Посреди полки возвышался на белом слоне раззолоченный раджа.

– Этого раджу, – голос незаметно подошедшей Марьи Алексеевны заставил меня вздрогнуть, – мне подарил на именины Алёшенька.

Я обернулась и увидела свекровь. За несколько месяцев, прошедших с нашей последней встречи, она изменилась, превратившись из молодящейся пожилой дамы в старуху.

– Простите, Ваше Сиятельство, – пробормотала я, глядя на неё с чуть виноватым выражением застигнутого врасплох мальчишки, – загляделся. По правилам этикета я должна была приветствовать княгиню первой. Но виноватой чувствовала себя не в нарушении этикета, а в том, что, упиваясь своими страданиями, не нашла и пары добрых слов для старой княгини, не меньше моего горевавшей по сыну.

– Ах, оставьте церемонии, юноша, – ответила она. – Я пригласила Вас по делу.

– Я к вашим услугам, Ваше Сиятельство, – подобралась я. Следовало ожидать, что старуха вызывала меня не для праздной болтовни.

– Вот этого арапчонка, – княгиня указала на фигурку коленопреклонённого мальчика в тюрбане, – мне преподнёс Александр Степанович Вотнов на память о своей просьбе. Он просил меня позаботиться о своём внуке, – Мария Алексеевна сделала паузу, – хотя у его единственного сына тогда ещё только начали пробиваться усы. Странная просьба, не правда ли?

– Странная, Ваше сиятельство, – согласилась я.

Но ещё более странным было то, что свекровушка не посмеялась над ней, а, похоже, восприняла всерьёз.

– Но он и сам был человеком весьма странным и нелюдимым. Что не помешало ему выбраться из своего Версаново… Кстати, вы знаете где это?

– Нет, сударыня.

– Это уездный город неподалёку от границы с Фрезией.

Я едва удержалась от удивлённого восклицания, а на лице иллюзии отразилось удивление. Путешествие от фрежской границы, насколько я знала, было предприятием нелёгким, а во времена княгининой молодости и вовсе опасным, и занимало от трёх до восьми недель, в зависимости от времени года и толщины кошелька путешественника.

– Да, да, Виталион, – продолжала княгиня, – он проделал такой путь, чтобы просить дозволения оговорить в завещании сына условия выкупа имения.

– Но ведь такую оговорку можно делать только в отношении родственников? – уточнила я.

– А Вотновы с Улитиными состоят в родстве, хотя и весьма отдалённом.

– Старуха усмехнулась. – По правде сказать, седьмая вода на киселе. Но этого вполне довольно, чтобы я имела исключительное право выкупа родового имения в случае его продажи.

Она помолчала.

– Я, признаюсь, уже совсем забыла об этой просьбе, – произнесла княгиня. – Но вчера мой поверенный получил письмо от опекуна Арсения Вотнова, желающего продать имение.

– Опекуна Арсения? – переспросила я.

– Да, опекуна внука Александра Степановича, – ответила Марья Алексеевна. – Сын Александра Степановича, Георгий Александрович, и его жена, погибли несколько месяцев назад.

Я удивлённо посмотрела на неё.

– Но откуда Вотнов мог знать?

– Он был оДарённым, прорицателем, – вздохнула княгиня. – Дар его был слабым и непредсказуемым, иначе Вотнов не прозябал бы в своём имении. Но в этом случае он не ошибся.

Она снова помолчала.

– Я хочу, чтобы вы поехали в Версаново и, выполнив все необходимые формальности, привезли мальчика сюда.

– Всегда к вашим услугам, сударыня, – учтиво поклонилась я, лихорадочно выискивая предлог, под которым можно было бы отказаться от путешествия. – Но княгиня Наталья Сергеевна…

– На обратном пути заедешь к Наталье Сергеевне, – оборвала меня старая княгиня, глядя на меня так, словно она видела меня сквозь иллюзию, – и скажешь, что я настоятельно прошу её вернуться в столицу. Довольно ей лелеять своё горе. Пора заняться делами.

И добавила скорее для себя, чем для меня:

– У княгини Улитиной нет права на слабость.

И вот теперь я стояла перед портретом Александра Степановича Вотнова. Александр Степанович был изображён во весь рост, стоящим в окружении своры борзых. Притом борзая, нарисованная ближе всех к хозяину, казалась раза в два крупнее остальных, и окрас у неё был необычным – белым, без единого пятнышка. Ни дать, ни взять, – пёс из свиты Дикого Охотника.

Но Александр Степанович не был похож на Охотника. Чуть полноватое лицо, утонувшее в седой бороде, небольшая залысина, взгляд с хитринкой…

– Да, Александр Степанович был весьма достойным человеком, – делано вздохнул господин Игнатьин, водивший меня по дому Вотновых. – А вот его внук… Прошу прощения, Виталион, за поведение моего подопечного. По довольному виду Игнатьина нельзя было сказать, что тот и в самом деле сожалеет.

– Глядя на него, я радуюсь, что у меня нет собственных детей, – заявил он.

– Как же вам тогда «повезло» стать опекуном? – удивилась я, старательно изображая наивного юношу. Было нетрудно догадаться, что любезнейший Павел Алексеевич взял мальчика в опёку, чтобы поправить собственные дела за счёт имения Вотновых. И городской глава назначил Игнатьина опекуном отнюдь не из уважения к душевным качествам Павла Алексеевича.

Я вполуха слушала оправдания Игнатьина, пока тот не упомянул Дикую Охоту, жертвой которой якобы стали Вотновы. Тут я насторожилась.

– И что же? – спросила я.

– Говорят, что души тех, кто стал жертвами Охотника, не находят покоя, и их тянет к дому. Надо ли говорить, что встреча с неупокоенной душой не сулит живым ничего хорошего.

– Какая глупость, – фыркнула я. Виталион и не должен был верить подобным слухам, а княгиня Улитина знала, что души не находят упокоения, если их что-то держит на Этом свете. И причинить вред они могут только тому, кто покусился на их «якорь» – будь то сундук с сокровищами или человек.

– Конечно, Дикая Охота – пустое суеверие, – поспешно согласился Павел Алексеевич. – Но мне с большим трудом удалось найти слуг, согласившихся поселиться в доме, не говоря уже о гувернёре. Потому-то я и решил продать усадьбу и перевезти мальчика в более безопасное место.

Я подумала, что слуги, скорее всего, «спасаются от Охотника» в усадьбе Игнатьина. Там же, наверняка, «спасаются» и многие ценные вещи из усадьбы Вотнова. Павел Алексеевич ещё не догадывается, что ему придётся вернуть всё «спасённое». Но об этом мы поговорим после. А пока я продолжала изображать полную наивность.

– Мудрое решение, – кивнула я, – к тому же позволяющее вам избавиться от обременительных опекунских обязанностей.

Но Павел Алексеевич не собирался так просто сдаваться.

• Предыдущая
• 26/55
• Следующая