Собрание сочинений. Том 5 - Маркс Карл Генрих - Страница 68

Господа в Берлине не компетентны судить о заявлениях, которые делают им их собственные министры.

Но будем останавливаться на кумирах маленьких людей, на каких-нибудь Бальцере, Кемпфе, Греффе, и поскорее перейдем к герою дня, к несравненному Баумштарку.

Депутат Баумштарк заявляет, что никогда не согласится объявить себя некомпетентным в каком-нибудь деле, пока но будет вынужден признать, что он в этом деле ничего не понимает, — но неужели же результатом восьми недельных прений может быть полное непонимание дела?

Депутат Баумштарк, стало быть, компетентен. И вот в каком смысле:

«Я спрашиваю, дает ли нам проявленная нами до сих пор мудрость полное право» (т. е. компетентность) «выступить против Собрания, которое вызвало к себе

всеобщий интерес в Германии,

восхищение всей Европы,

благородством своего образа мыслей,

высотой своего интеллекта,

нравственностью своих государственных взглядов», — словом,

«всем, чем возвеличено и прославлено в истории имя Германии, Перед всем этим я преклоняюсь» (т. е. объявляю себя некомпетентным), «и хотел бы, чтобы Собрание из чувства истины (!!) также преклонилось бы» (т. е. объявило бы себя некомпетентным»!

«Господа», — продолжает «компетентный» депутат Баумштарк, — «на вчерашнем заседании было сказано, что разговоры о республике и т. д. носят нефилософский характер. Но никак не может быть нефилософским утверждение, что отличительным признаком республики в демократическом смысле является ответственность лица, стоящего во главе государства. Господа, бесспорно, что все философы государственного права, от Платона и ниже вплоть до Дальмана» («ниже» депутат Баумштарк действительно не мог опуститься), «высказали именно этот взгляд, и мы не можем без совершенно особых соображений, которые еще должны быть выдвинуты, вступать в противоречие с этой более чем тысячелетней истиной (!) и с историческим фактом».

Значит, г-н Баумштарк полагает, что все-таки могут найтись иногда такие «совершенно особые соображения», по которым следует вступать в противоречия даже с «историческими фактами». Впрочем, господа депутаты правой обычно в этом отношении не церемонятся.

Далее г-н Баумштарк объявляет себя снова некомпетентным, взваливая компетенцию на плечи «всех философов государственного права от Платона и ниже вплоть до Дальмана», к каковым философам г-н Баумштарк, разумеется, не принадлежит.

«Представьте себе только это государственное здание! Одна палата и ответственный имперский регент, и это на основе нынешнего избирательного закона! При ближайшем рассмотрении всякий согласится, что это противоречит здравому смыслу».

И тут г-н Баумштарк изрекает следующие глубокомысленные слова, которые, даже при самом пристальном рассмотрении, не окажутся в противоречии со «здравым смыслом».

«Господа! Для республики требуются две вещи: суждение народа и руководящие личности. Если мы присмотримся поближе к суждению нашего немецкого народа, мы едва ли найдем в нем хотя бы намек на такую республику» (т. е. вышеупомянутую республику имперского регента)!

Стало быть, г-н Баумштарк снова объявляет себя некомпетентным, причем на этот раз не он, а народное суждение является компетентным в вопросе о республике. Народное суждение «разумеет», стало быть, в этом деле лучше, чем депутат Баумштарк.

Но под конец оратор доказывает, что существуют и такие вопросы, в которых он кое-что «разумеет», и сюда относится прежде всего вопрос о народном суверенитете.

«Господа! История дает нам доказательство, — и я должен на этом остановиться, — что народный суверенитет существовал у нас с незапамятных времен, но, видоизменяясь, он принимал разные формы».

И далее следует ряд «превосходнейших мыслей и проницательнейших суждений» по поводу бранденбургско-прусской истории и народного суверенитета — мыслей и суждений, заставивших соседнего публициста от избытка конституционного блаженства и доктринерского упоения позабыть о всех земных страданиях.

«Когда великий курфюрст^{91} оставил без внимания прогнившие сословные элементы, зараженные ядом французской безнравственности» (право первой ночи было, впрочем, постепенно похоронено именно «французской безнравственной» цивилизацией!), «когда он даже (!) сокрушил их» («сокрушить» что-либо — без сомнения, наилучший способ оставить это без внимания), — «тогда весь народ восторженно приветствовал его, проникнутый глубоким нравственным чувством, что этим укрепляется немецкое и в особенности прусское государственное здание».

Восхитительно это «глубокое нравственное чувство» бранденбургских мещан XVII века, которые в глубоком предчувствии своих барышей восторженно приветствовали курфюрста, когда он нападал на их врагов, феодалов, а им самим продавал привилегии, — но еще более восхитителен «здравый рассудок» и «проницательное суждение» г-на Баумштарка, усматривающего в этих восторгах проявление «народного суверенитета»!

«В те времена не было никого, кто не выражал бы свою преданность этой абсолютной монархии» (потому что иначе он был бы наказан палками), «и великий Фридрих никогда не достиг бы такого значения, если бы он не опирался на истинный народный суверенитет».

Народный суверенитет палки, крепостного права и барщины — вот что такое для г-на Баумштарка истинный народный суверенитет. Откровенное признание!

От истинного народного суверенитета г-н Баумштарк переходит теперь к ложному.

«Но наступили другие времена, времена конституционной монархии».

Это доказывается длинной «конституционной тирадой», сводящейся вкратце к тому, что с 1811 и до 1847 г. народ в Пруссии все время требовал конституции, но никогда не республики (!), за чем следует непринужденное замечание, что и от последнего республиканского восстания в Южной Германии «народ с негодованием отшатнулся».

И отсюда, совершенно естественно, вытекает, что второй вид народного суверенитета (правда, его уже нельзя назвать «истинным») есть «собственно конституционный».

«При этом виде народного суверенитета государственная власть делится между королем и народом, это — поделенный народный суверенитет» (пусть «философы государственного права от Платона и ниже вплоть до Дальмана» объяснят нам, что это такое); «он должен принадлежать народу целиком и безусловно (!!), но, однако, без ущерба для законной власти короля» (какими законами определяется в Пруссии эта власть после 19 марта?). «Тут имеется полная ясность» (особенно в голове депутата Баумштарка); «это понятие установлено историей конституционной системы, и ни у кого не может больше быть сомнений по этому поводу» (к сожалению, «сомнения» снова начинают возникать, когда читаешь речь депутата Баумштарка).

И, наконец, «существует третий вид народного суверенитета — демократически-республиканский, который должен покоиться на так называемой широчайшей основе. Какое это злополучное выражение — широчайшая основа!»

Против этой широчайшей основы и «поднимает» г-н Баумштарк свой «голос». Эта основа ведет к распаду государств, к варварству! У нас нет Катонов, которые могли бы дать республике нравственный фундамент. И тут г-н Баумштарк начинает так громко трубить о республиканской добродетели в старый, давным-давно испорченный и усеянный трещинами рог Монтескьё, что соседний публицист в порыве восторга начинает вторить ему и, к изумлению всей Европы, блистательно доказывает, что «республиканская добродетель и ведет как раз… к конституционализму»! Но г-н Баумштарк тут же перестраивается на другой лад, и вот оказывается, что отсутствие республиканской добродетели тоже ведет к конституционализму. О блестящем эффекте этого дуэта, в котором после ряда душераздирающих диссонансов оба голоса сливаются, в конце концов, в примирительном аккорде конституционализма, читатель сам может составить себе представление.