Собрание сочинений. Том 5 - Маркс Карл Генрих - Страница 58

Г-н Шреккенштейн не характеризует это варварство как варварство, для него вопрос лишь в том, «подчинился ли» соответствующий майор «приказу». И какое значение имеет то, что 18 солдат самым жалким образом, подобно скоту, погибают на большой дороге, если только имеет место подчинение приказу!

Г-н Бенш, который сделал тот же запрос, что и г-н Фельдхаус, указывает: Я беру свой запрос обратно, поскольку он стал излишним, но требую, чтобы г-н военный министр назначил день, когда он даст ответ. Прошло уже три недели со времени этого события, и рапорты давным-давно могли бы уже поступить.

Г-н Шреккенштейн: Не было потеряно ни одной минуты, рапорты главного командования были затребованы немедленно.

Председатель хочет обойти вопрос.

Г-н Бенш: Я только прошу военного министра дать ответ и назначить для этого день.

Председатель: Угодноли г-ну Шреккенштейну…

Г-н Шреккенштейн: Совершенно невозможно предусмотреть, когда это будет сделано.

Г-н Гладбах: Параграф 28 регламента вменяет министрам в обязанность назначать день для ответа. Я также настаиваю на этом.

Председатель: Я еще раз спрашиваю г-на министра.

Г-н Шреккенштейн: Определенный день я назначить не могу.

Г-н Гладбах: Я настаиваю на своем требовании.

Г-н Темме: Я того же мнения.

Председатель: Быть может, г-н министр через две недели…

Г-н Шреккенштейн: Весьма возможно. Как только я установлю, имело ли место подчинение приказу, я дам ответ.

Председатель: Итак, через две недели.

Так г-н военный министр выполняет «свой долг» перед Собранием!

Г-н Гладбах делает еще один запрос министру внутренних дел относительно отстранения от должности не угодных народу чиновников и предварительных, лишь временных назначений на освободившиеся вакансии.

Г-н Кюльветтер даст в высшей степени неудовлетворительный ответ. Дальнейшие замечания г-на Гладбаха, несмотря на мужественный отпор, заглушаются ропотом, криками и шумом на скамьях правых, возмущенных подобной дерзостью.

Предложение г-на Берендса о том, чтобы ландвер, призванный для несения службы внутри страны, подчинить командованию гражданского ополчения, не признается неотложным и поэтому снимается. Затем начинается приятный обмен мнениями по поводу разных ухищрений, связанных с познанской комиссией. Буря запросов и неотложных предложений утихает; подобно легкому дуновению зефира и тихому журчанию ручейка на лугу, замирают последние примиряющие звуки знаменитого заседания 7 июля. Г-н Ганземан удаляется с утешительной мыслью, что шум и крики правых вплели несколько цветов в его терновый венец, а г-н Шреккенштейн самодовольно покручивает ус и бормочет: «Подчиняться приказу!»

Написано Ф. Энгельсом 14 июля 1848 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 45, 15 июля 1848 г.

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

ДЕБАТЫ О ПРЕДЛОЖЕНИИ ЯКОБИ

Кёльн, 17 июля. Снова мы дождались, наконец, «больших дебатов», как выражается г-н Кампгаузен, дебатов, которые продолжались целых два дня.

Тема этих дебатов известна: выдвинутая правительством оговорка относительно немедленного вступления в силу решений Национального собрания и предложение Якоби о признании за Собранием права немедленно, не дожидаясь чьей-либо санкции, принимать решения, имеющие законную силу, но в то же время и о неодобрении постановления Собрания по вопросу о центральной власти^[142].

Уже одно то, что прения на эту тему были вообще возможны, вызовет недоумение у других народов. Но мы находимся в стране дубов и лип, и тут ничему не приходится особенно удивляться.

Народ посылает депутатов во Франкфуртское собрание с полномочием провозгласить Собрание верховной властью над всей Германией и всеми ее правительствами; в силу своего, переданного ему народом суверенитета Собрание должно принять решение о конституции Германии.

Но Собрание, вместо немедленного провозглашения своего суверенитета над отдельными германскими государствами и Союзным сеймом, трусливо обходит все вопросы, имеющие к этому отношение, и все время занимает нерешительную, колеблющуюся позицию.

Наконец, оно подходит к решающему вопросу — к назначению временной центральной власти. С виду независимо, а на деле идя на поводу у правительств, воздействующих на него через Гагерна, оно само выбирает заранее указанного ему правительствами имперского регента.

Союзный сейм признает состоявшееся избрание и в известной мере претендует на то, что только своим утверждением он придал этому законную силу.

Тем не менее из Ганновера и даже из Пруссии поступают возражения в форме оговорок, и оговорка Пруссии как раз легла в основу прений 11-го и 12-го.

На этот раз, следовательно, берлинская палата не так уж виновата в туманной расплывчатости прений. Виновато само колеблющееся, вялое, лишенное всякой энергии франкфуртское Национальное собрание, если его решения таковы, что о них трудно сказать что-нибудь, кроме переливания из пустого в порожнее.

Якоби мотивирует свое предложение кратко и с обычной для него четкостью. Он весьма затрудняет положение ораторов левой; он высказывает все, что можно сказать о данном предложении, если не касаться столь компрометирующей Национальное собрание истории возникновения центральной власти.

И действительно, левые депутаты не сказали после него почти ничего нового, а правым пришлось еще гораздо хуже: их выступления вылились либо в пустую болтовню, либо в юридические хитросплетения. Депутаты той и другой стороны без конца повторялись.

Депутату Шнейдеру принадлежит честь первому познакомить Собрание с аргументацией правых.

Он начал с основного аргумента, что внесенное предложение само себе противоречит. С одной стороны, оно признает суверенитет Национального собрания, а с другой — предлагает согласительной палате вынести Собранию порицание и таким образом поставить себя выше него. Порицание может быть вынесено только отдельным лицом, но не целым Собранием.

Этот тонкий аргумент, которым правая, очевидно, весьма гордится, ибо он проходит через все ее речи, выдвигает совершенно новую теорию. Согласно ей Собрание располагает меньшими правами по отношению к Национальному собранию, чем отдельное лицо.

За этим первым, основным аргументом последовал второй: республиканский. Германия состоит большей частью из конституционных монархий и должна поэтому иметь конституционного безответственного, а не республиканского ответственного верховного главу. Этот аргумент был отведен во второй день г-н ом Штейном: Германия, сказал он, по своему центральному политическому устройству всегда была республикой, правда, благонамеренной республикой.

«Мы получили», — сказал г-н Шнейдер, — «полномочие выработать соглашение о конституционной монархии, а франкфуртские депутаты получили аналогичное полномочие выработать по соглашению с германскими правительствами конституцию Германии».

Реакция выдает свои желания за уже свершившиеся факты. В те дни, когда дрожащий Союзный сейм созывал по требованию не имевшего никаких законных полномочий собрания, так называемого Предпарламента, германское Национальное собрание, — в те дни не было и речи о соглашении: созванное Национальное собрание считалось тогда суверенным. Но теперь положение изменилось. Июньские дни в Париже снова оживили надежды не только крупной буржуазии, но и сторонников ниспровергнутого режима. Каждый захолустный юнкер мечтает о восстановлении своего старого палочного режима, и от императорской резиденции в Инсбруке до родового замка Генриха LXXII уже раздается требование «соглашения о германской конституции». Правда, вину за это должно взять на себя само Франкфуртское собрание.

«Итак, Национальное собрание действовало согласно своим полномочиям, избрав конституционного верховного главу. Но оно действовало и согласно воле народа; огромное большинство стоит за конституционную монархию. Я счел бы даже несчастьем иное решение Национального собрания. Не потому, что я против республики: в принципе я признаю республику, — и тут я не вступаю в противоречие с самим собой, — совершеннейшей. и благороднейшей формой государства, но в действительности мы еще весьма далеки от нее. У нас не может быть этой формы, пока нет соответствующего духа. Мы не можем желать республики, когда у нас нет республиканцев, т. е. благородных характеров, способных не только в порыве воодушевления, но и в любое время со спокойным сознанием и благородным самоотречением подчинять свои интересы общим интересам».