Собрание сочинений. Том 1 - Энгельс Фридрих - Страница 92

В отношении каждой отдельной личности обнаруживается, чем является здесь всеобщий закон. Гражданское общество и государство оторваны друг от друга. Следовательно, и гражданин государства оторван от гражданина как члена гражданского общества. Человеку, таким образом, приходится подвергнуть самого себя существенному раздвоению. Как действительный гражданин он находит себя в двойной организации: в бюрократической, — она представляет собой внешнее формальное определение потустороннего государства, правительственной власти, не затрагивающей гражданина и его самостоятельной действительности, — и в социальной, в организации гражданского общества. Но в последней он, в качестве частного лица, стоит вне государства; эта организация не касается политического государства как такового. Первая организация есть государственная организация, материю которой всегда составляет гражданин. Вторая организация есть гражданская организация, для которой государство не является материей. В первой организации государство выступает как формальная противоположность по отношению к гражданину, во второй организации гражданин сам выступает как материальная противоположность по отношению к государству. Для того, следовательно, чтобы быть действительным гражданином государства, чтобы достигнуть политического значения и политической действенности, гражданин должен выйти из рамок своей гражданской действительности, абстрагироваться от неё, уйти от всей этой организации в свою индивидуальность, ибо его обнажённая индивидуальность как таковая есть единственное существование, которое он находит для своего политического гражданства. Ведь помимо него сложилось существование государства, как правительства, а существование гражданина в гражданском обществе сложилось помимо государства. Только в противоречии с единственно существующими видами общности, только как индивид он может стать гражданином государства. Его существование в качестве гражданина государства является существованием, лежащим вне всякой общности, которой он реально принадлежит, следовательно, чисто индивидуальным существованием. Ведь «законодательная власть», как «власть», является как раз той организацией, тем общественным телом, которое это существование должно приобрести. До «законодательной власти» гражданское общество, частное сословие, не существует в качестве государственной организации, и для того, чтобы это сословие как таковое достигло существования, необходимо, чтобы его действительная организация, его действительная гражданская жизнь, полагалась несуществующей, ибо сословный элемент законодательной власти имеет как раз своим назначением полагать частное сословие, гражданское общество, как несуществующее. Раздельность гражданского общества и политического государства выступает необходимо как отделение политического гражданина, гражданина государства, от гражданского общества, от своей собственной, подлинной, эмпирической действительности, ибо, как государственный идеалист, он является совсем иным существом, которое разнится, отличается от его действительности и противоположно ей. Гражданское общество устанавливает здесь, в своей собственной среде, то отношение между государством и гражданским обществом, которое на другой стороне уже осуществлено в бюрократии. В сословном элементе всеобщее действительно становится для себя тем, что оно есть в себе, а именно — противоположностью особого. Чтобы достигнуть политического значения и политической действенности, гражданин должен отрешиться от своего сословия, от гражданского общества, от частного сословия, ибо именно это сословие стоит между индивидом и политическим государством.

Если Гегель уже всё гражданское общество в целом противопоставляет, как частное сословие, политическому государству, то ясно само собой, что различия внутри частного сословия, различные гражданские сословия, имеют в отношении к государству только частное, но не политическое значение. Ибо различные гражданские сословия являются лишь осуществлением, существованием определённого принципа: частного сословия, как принципа гражданского общества. Но если необходимо упразднить принцип, то понятно само собой, что обособления внутри этого принципа в ещё большей мере не существуют для политического государства.

«Лишь таким образом», — заканчивает Гегель параграф, — «существующее внутри государства особое действительно связывается в этом отношении со всеобщим».

Но Гегель смешивает здесь государство, как совокупное целое существования народа, с политическим государством. Это особое не есть «особое внутри государства», а скорее «особое вне государства», именно — вне политического государства. Это особое не только не есть «существующее внутри государства особое», но оно является также «недействительностью государства». Гегель хочет развить то положение, что сословия гражданского общества являются политическими сословиями, и. чтобы доказать это, подменяет его положением, что сословия гражданского общества представляют собой «обособление политического государства», т. е. что гражданское общество есть политическое общество. Выражение: «особое внутри государства» может иметь здесь смысл лишь как «обособление государства». Нечистая совесть заставляет Гегеля выбрать это неопределённое выражение. Он сам не только развил противоположный этому взгляд, но и подтверждает его в этом же параграфе, обозначая «гражданское общество» как «частное сословие». Очень осторожным является также определение, что особое «связывается» со всеобщим. Связывать можно самые разнородные вещи. Речь тут, однако, идёт не о постепенном переходе, а о пресуществлении, и эта пропасть, через которую Гегель здесь перепрыгивает, — тем самым демонстрируя её, — не устраняется тем, что Гегель закрывает на неё глаза.

В примечании Гегель говорит:

«Это идёт вразрез с другим ходячим представлением» и т. д. Мы только что показали, насколько это ходячее представление последовательно и необходимо, насколько оно является «необходимым представлением на современной ступени развития народа» и насколько гегелевское представление, хотя оно тоже является весьма ходячим в определённых кругах, тем не менее оказывается ложным. Возвращаясь к ходячему представлению, Гегель говорит:

«Это атомистическое, абстрактное воззрение исчезает уже в семье и т. д. и т. д. Но государство есть и т. д.». Это воззрение, конечно, абстрактно, но оно является «абстракцией» политического государства, каким его представил сам Гегель. Это воззрение также и атомистично, но это — атомистика самого общества. «Воззрение» не может быть конкретным, когда предмет воззрения абстрактен. Атомистика, в которую впадает в своём политическом акте гражданское общество, необходимо проистекает из того, что людское сообщество, та общность, в которой существует индивид, — гражданское общество, — находится в отрыве от государства, или что политическое государство есть абстракция от гражданского общества.

Хотя это атомистическое воззрение исчезает уже в семье, а может быть (??), и в гражданском обществе, оно снова появляется в политическом государстве именно потому, что политическое государство является абстракцией от семьи и от гражданского общества. Точно так же обстоит дело и в обратном направлении. Гегель нисколько не устранил отчуждённости указанных двух сфер тем, что объявил это явление странным^{101}.

«Представление», — говорится дальше, — «которое снова разлагает на множество индивидов уже существующие в форме указанных кругов виды общности, — когда последние вступают в политическую область, т. е. переходят на точку зрения высшей конкретной всеобщности, — это представление тем самым отрывает друг от друга гражданскую и политическую жизнь и заставляет последнюю, так сказать, повиснуть в воздухе, так как её базисом, согласно этому воззрению, является лишь абстрактная единичность произвола и мнения, — следовательно, нечто случайное, а не в себе и для себя прочная и правомерная основа».

Это представление не отрывает друг от друга гражданскую и политическую жизнь, оно есть лишь представление о действительно существующем отрыве.